От края и до края, вдоль всего горизонта в ледниках и снегах стоит великая Тянь-Шаньская система. Вся она горит золотисто-оранжевыми и красными тонами заката, а Хан-Тенгри плывёт сверху, как гигантский гранёный рубин, вправленный в тёмно-бирюзовое небо.

М. Погребецкий.

Хан-Тенгри — одна из самых красивейших вершин Мира! Поверьте, я совсем не преувеличиваю. Когда Студенин Борис Андреевич пригласил меня в 1986 году участвовать в восхождении на эту вершину, я не колебался и сотой доли мгновения, сразу решил, поеду, во что бы то ни стало. К тому времени начались какие-то осложнения на работе, стало сложно освобождаться для участия в экспедициях. Я вспомнил поговорку: «если альпинизм мешает работе — брось работу!» Но освободиться удалось и без особых проблем. В команде Студенина я освоился настолько, что почти настоял на участии в восхождении двоих моих друзей — Логинова и Гамаюнова.

Дальше всё было как обычно. Самолёты, вертолёты, автомобили и пик Ленина. Логинов и Гамаюнов дошли до 6100 и утром пошли вниз. Я с мужиками попёрся наверх. После Ленина, на машинах выехали в Фергану. Студенин куда-то уехал и пропал. Нет день, нет два и известий никаких. Кое-кто из избалованных горами алмаатинцев решили уехать домой. Меня такой расклад совсем не устраивает. Утром иду на местную автобазу, заказываю автобус. Оплачиваю его своими деньгами. Документы оформляю на имя Студенина, и мы, кто остался, выезжаем в Пржевальск. Приезжаем в Пржевальск — Студенин здесь, а нас, похоже, никто не ждал. У меня до сих пор такое ощущение, что я сорвал ему какие-то планы.

На стадионе тьма народу. Экспедиция комплексная. Группы по три, пять человек — от Камчатки до Прибалтики, самая многочисленная группа — москвичи. Ведут себя заносчиво, но посмотрим, гора всё покажет! Я ещё раз вспомнил слова Юры Марченко на пике Ленина в восемьдесят шестом году, иду в основном составе. Студенин, Гриша Петрашко, доктор Пряников, я, мой постоянный напарник по всем восхождениям последних лет Юрий Марченко и ещё кто-то из алма-атинского «Спартака».

Студенин, в свои пятьдесят шесть лет, идёт на Хана в альпийском стиле, без предварительной акклиматизации. Четыре часа хода, и мы встали на ночевку у подножия пика Чапаева. Вернее на слиянии ледников — Иныльчека и Семеновского.

Завтра непростой день. Нужно подняться на перемычку между Ханом и Чапаева, мероприятие довольно опасное. Во-первых, надо подняться по высоте более чем на километр. Во-вторых, половину этого пути надо идти, огибая склон пика Чапаева по разорванному леднику Семеновского. Не разгонишься, а идти очень опасно. Со склона часто сходят небольшие лавины и, что ещё хуже, случаются ледопады. Огромные куски льда я видел у самого ледника Иныльчек. То-есть, накрыть может в любой момент.

Утром встали рано и, слегка перекусив, пошли по крутому, снежному склону. Часа в три дня вышли на перемычку. Вырыли две пещеры, одну маленькую — для продуктов и снаряжения, вторую на десять человек. Погода стоит отличная. С перемычки видна панорама Победы, от вершины на запад. Делаю с десяток кадров на слайд и чёрно-белую плёнку. В пещере тепло и даже уютно.

На следующий день вышли рано утром. Подняться надо до 6200 м. Идём не спеша. Преодолеваем невысокие, но достаточно крутые стенки. Народ ушёл вперёд. Студенин, Петрашко и я идём несколько сзади. Подходим к очередной стенке. На ней висит верёвка, хотя не очень-то нужна в этом месте. Поднимаемся наверх, и я снимаю верёвку. Проходим ещё метров пятнадцать, на снегу лежит ещё одна верёвка. Маркирую её и привязываю на рюкзак, попутно обматерив вполголоса идущих впереди. Им верёвки тащить не хочется, а у меня груза добавилось на шесть килограмм, да ещё вторая верёвка мокрая, то есть реально это не шесть, а все восемь килограмм. Поднимаемся выше — лежит третья верёвка и тоже мокрая. Ну, не будут же верёвки таскать Студенин и Петрашко! Собираю и третью верёвку и уже во весь голос поливаю впереди идущих алмаатинцев. Тут уж Студенин не стерпел, что-то сказал мне, и я отвязался и на Студенина. Петрашко возмутился: «Да ты оборзел совсем»! Я и ему чего-то там выдал. Они оба стоят и смотрят на меня, молча. Я их спрашиваю: — «Ну, что? Не так что ли?» Ну, говорят, погоди, спустимся вниз, мы с тобой разберёмся. Я им в ответ: «Да что вы мне сделаете, из альпинизма выгоните что ли?» Они отвечают, что набьют мне лицо за рюмкой чая. Тоже мне наказание, да меня ещё и поймать надо. Так препираясь, дошли до места ночёвки на 6200. Тут уж я снова высказал всё, что думаю о тех, кто бросил верёвки. Марченко неожиданно поддержал меня. Пряников попытался «наехать» на меня, но я его отбрил так, что он замолчал и больше не связывался со мной. «Пар» весь вышел, и все успокоились. Только Петрашко долго строил планы, как они будут заманивать меня в сети, чтобы разбить о мою голову рюмку чая! Так прошёл остаток дня. На завтра назначили выход на вершину.

Рано утром подходим к ключевому участку. Это стена метров сорок высотой, посередине которой расположен широкий, крутой кулуар, забитый снегом. Передовая двойка проходит его довольно быстро. По её верёвке двигаются остальные. Лазание не очень сложное, но неприятное, как-то всё ненадёжно. Вылезли все на плечо этой стены и сели передохнуть. Высота уже под семь тысяч метров. Минут через двадцать пошли дальше. Лазания уже, практически, нет. Просто идём по крутому склону, изредка преодолевая несложные скалки и огромные камни.

Студенин идёт тяжело. В таком возрасте и без акклиматизации на такой высоте другой бы давно уже «сдох». Бывали случаи, когда люди умирали и в самом деле. Но Студенин упрямо лезет в гору. Втыкаясь в снег головой через каждые десять шагов. Но идёт! Наконец-то мы достигли предвершинных скал. Ещё несколько минут, и мы на вершине Хан-Тенгри. С неё открывается прекрасный вид на Победу. Видна не только Победа, но и весь хребет Кокшалтау. Зрелище грандиозное.

Пробыв на вершине около часа, начинаем спускаться вниз. Спуск проходит без приключений. Навстречу нам поднимается вторая группа. Приветствуем друг друга. Ребята поздравляют нас с успешным восхождением. Мы им желаем успешного восхождения. Не вижу в составе группы Логинова. Ваня Гамаюнов сказал, что Юра заболел и ждёт нас в пещере. Пришли в пещеру, а нас уже ждёт свежий чай. Логинов, несмотря на недомогание, успел приготовить ужин к нашему приходу. Попили чаю. Все, как обычно это бывает после восхождения, оживлённо разговаривают. Только Юрка сидит не весел. Всю альпинистскую жизнь стремился попасть на Хана, и в последний момент всё обломилось. Я его очень хорошо понимаю.

На следующий день половина группы ушла вниз. Студенин, Петрашко, Логинов и я задержались часа на два. После связи со второй группой уходим и мы. С нами спускается Владимир Комиссаров из сборной Киргизии. Впятером идём по леднику Иныльчек. Вот уже видны палатки на морене под пиком Горького. Ледник закрыт снегом, но мы идём несвязанные, так как тропа хорошо пробита, по ней прошли десятки человек. Я иду вторым. Впереди идёт Комиссаров. Борис Андреевич что-то сказал насчёт праздничного ужина. Я ему, в тон, говорю, что он должен выдать мне бутылку шампанского за «Снежного барса», на что Студенин ответил : «Ну, ты барс бесхвостый, дойди сначала до лагеря».

Проходит буквально пять минут, и я проваливаюсь в ледовую трещину. В трещине и дна не видно. Глубина может быть и пятьдесят и сто метров. Мой мозг моментально раздвоился. Одна половина мозга спокойно, без паники думает: «Ну, всё конец!» Вторая, со скоростью недоступной никакому компьютеру, считает варианты.
Внизу, метрах в восьми и чуть правее, поперёк трещины лежит толстенная сосуля, и я успеваю сместиться вправо, совсем как на Перьях в шкуродёре. Половина мозга продолжает считать: верхом нельзя — разобью всё мужское достоинство, на живот — весь «ливер» из меня вылетит. На спину! На рюкзак! И я успеваю развернуться. Приземлился на рюкзак и каким-то чудом остался на сосуле!

Гляжу наверх — круглая дыра, а в ней синейшее небо. Вот появились две головы, и одна из них спрашивает другую: «Как думаешь, он далеко улетел?» Я крикнул, чтобы смотрели правее. Когда их глаза немного привыкли к полумраку, они увидали меня и говорят: «Вытаскивать тебя не будем!» Чувство юмора мне почему-то отказало, и я спрашиваю на полном серьёзе: «Почему?» Ответ был прост и совершенно серьёзен: «У нас нет верёвки». «И что будем делать»? — спрашиваю я. «Сиди там, следующая группа тебя вытащит». Верёвки действительно не было.
Но, слава Богу, мои мозги встали на место. Мужики быстро связали несколько репшнуров (куски шестимиллиметровой верёвки, три — пять метров длиной), бросили мне конец и сказали, чтобы я привязал рюкзак, так как сначала нужно вытащить рюкзак. Но я пристегнулся сам. После этого, уже не рискуя улететь дальше, я снял рюкзак и, взяв его в руку, крикнул, чтобы меня поднимали. Так меня и вытащили наверх.

Надо заметить, что в команде у Студенина был всегда строжайший сухой закон. Пока я вытряхивал отовсюду ледяную крошку и утеплялся, (в трещине я сильно замёрз, так как шёл в одной тельняшке), Студенин сказал мне, что теперь я должен поставить бутылку. Я спокойно сунул руку во внутренний карман пуховки и достал плоскую флягу со спиртом и продемонстрировал ее Студенину, сказав при этом, что я не такой жлоб, как алмаатинцы. Тут уж все заржали, и мы пошли в лагерь.

Дня через два сидим мы, три Бориса, в столовой палатке. Я, весь внутри такой гордый своими достижениями, слушаю разговор Студенина и Коршунова о работе в МАЛе. И вдруг Студенин спрашивает Коршунова, сколько раз тот был на пике Ленина. После долгих подсчётов с загибанием пальцев и сопением Коршунов сказал: «Двадцать семь раз». Студенин сказал, что у него на одно восхождение меньше. Тут моё звездунство закончилось, толком и не начавшись. Я даже засмеялся, но ничего не сказал, когда они с удивлением посмотрели на меня.

Так закончилось восхождение на пик Хан-Тенгри.

06.01.2012