Столбы, Столбы...

Когда идешь по скале один и нет веревки, которая простит «ошибку», ты за ошибку можешь ответить жизнью.

Но, когда я лазал по скалам на красноярских Столбах, рядом всегда были люди, которые знали эти скалы наизусть и которые подсказывали мне, как использовать малейшую зацепку камня, ибо на сложных ходах надо точно повторять давно отработанные и проверенные движения.

Помню, как, впервые будучи на Столбах, я висел на скале Митра и смотрел вниз на убегающе-ровную стену, скользящую в шестидесятиметровую глубину. Сверху мне советовали, как поставить руку, но я испугался вдруг, что сейчас соскользнет нога, и остро подступило одиночество. Но потом, уже выше, на еще более сложном участке стены, названном Алиллуй, я ощутил вдруг эту магическую связь с голосом человека — столь же ощутимую и материальную, как веревка.

На Алиллуе, опираясь правой рукой на узкую покатую полочку, на которой умещается только половина ладони, отжимаешься до уровня живота, и теперь на эту полочку тянешь ногу — складываешься пополам. А левую руку одновременно вытягиваешь над головой, пытаешься дотянуться до верхней зацепки и никак не можешь достать ее. Помню, как я балансировал на Алиллуе и как вдруг подо мной покачнулась стена. Но тут же вернулась уверенность, как будто подцепил веревку, я сильнее подался вверх, и рука достала зацепку. Встал, выпрямился, огляделся, облегченно вздохнул. И только тут с опозданием осознал — как эхо услышал слова, прозвучавшие секунду назад, ласковые слова сопровождающего. — Немножко, еще немножечко, сантиметрик еще... Ну, вот и все!

Этим летом я вновь побывал на Столбах, чтобы вновь испытать яркое чувство риска, идя по скалам без веревки, или, как говорят на Столбах, «свободным лазаньем».

Я шел на Столбы в воскресенье, было много народу. Спрашивал Папу Карло, Дика, Гапона (среди столбистов приняты клички, так что настоящих имен порой и не знаешь). Никого из них на Столбах в то утро не оказалось, но я познакомился с двумя молодыми ребятами: Седым и Художником.

Пошел с ними на столб, который называется Первый, самым людным и доступным ходом — Катушки. Впереди шел Седой. Он часто отклонялся от основного хода, шел более сложным путем, и в то же время рассказывал мне: — Наш камень кажется гладким, но он шершавый, и ноздреватый, толкаешься и идешь... Нет, не жмись к камню, выпрямись.

Он бежит вверх по крутому камню, и вот он уже метрах в пяти надо мной. — Это считалось когда-то высшим классом — пока боялись попробовать. Попробуй сам.

И я пробую — бегу по красноватому монолиту, каждым шагом-толчком поднимаю себя — и усаживаюсь рядом с Седым.

А мимо нас идет по Катушке воскресный поток людей, обгоняют друг друга, прыгают. Девочка остановилась, потеряла толчок — рука поползла. Парень, пробегая мимо, прижал ее руку к камню, остановил и подтолкнул вверх, а сам, потеряв скорость, изогнулся и прыгнул куда-то вбок. Рядом с нами другая девочка кричит кому-то вниз, разговаривает, а сама чуть-чуть двигает ногами, двигается все дальше на крутизну, хочет кого-то внизу увидеть. — Эй, подружка, упасть хочешь? — прерывает рассказ Седой. — Нет, я держусь. — Все так думали.

На этом простейшем ходе мне трудно сразу различить, кто опытный столбист, а кто новичок. Раньше у столбистов была форма. Я помню расшитые узорами жилетки, фески с украшениями, просторные шаровары, красные, синие, желтые кушаки и на ногах — галоши.

Кушак был тоже утилитарен. Длинная штука сатина, иногда десятиметровой длины, обматывалась вокруг талии и при необходимости заменяла веревку. Кушаки и галоши были общеприняты, но при жилетках и фесках, в полной форме появлялись лишь немногие. Сначала годами учились ходить по скалам, а потом надевали форму и были готовы в любой момент лезть сложнейшими и опаснейшими ходами и просто так, чтобы доказать принадлежность к касте, и чтобы помочь беспомощно повисшему на стене человеку (на людных скалах это бывает часто).

Облачиться в форму без оснований было равносильно позору или самоубийству. Это была высокого достоинства форма, добровольная, никем не пожалованная. Но появилось на Столбах хулиганье, и местные власти, не мудрствуя лукаво, стали срывать со всех жилетки, кушаки, фески. Старые столбисты не любят рассказывать об этом: «Бог с ней, с формой, Столбы-то остались».

Вот парень лихо откуда-то с высоты прыгнул на узкую площадку, где мы стоим. За ним, лицом к стене медленно спускается девушка. Парень здоровается с Седым; он, оказывается, сегодня за день «излазил насквозь галошу». Они с Седым рассматривают галошу. Девушка молча спускается, она уже низко, но прыгать боится, сгибает, сгибает колени (натянутые джинсы, металлические заклепки на задних карманчиках), парень занят галошей; девушка прыгает, качнулась к обрыву, но устояла, парень весь подобрался, но не протянул руки, девушка гневно оборачивается к нему: «Ты чего?!» (белые волосы, огромные накрашенные глаза).

И продолжается обсуждение галоши.

Седой говорит: — Люблю Первый столб, здесь всегда много народу. Ходы забиты, а кому-то надо спешить; вот и лезет сбоку. Один пройдет, другие увидят — тоже за ним. Вот и пошли всякие задачки-фокусы. Их тут тьма, и хочется всюду пролезть, людей посмотреть, себя показать, сочетая приятное с полезным. Как-то собралось много ребят, и мы здесь лазали, лазали, за пять лет столько не налазаешь, и все друг перед другом. Вот тогда Санька и прошел здесь вниз головой. — Он хорошо ходит? — Нет, средненько, а взял и прошел. Мало кто до сих пор повторил его:

Я никак не мог уловить момент, когда его рассказ переходил в иллюстрацию действием. Это случалось мгновенно. И в этот раз, не успел я запротестовать, как уже вижу подошвы его галош, вытянутую шею, светловолосую голову, широко расставленные руки с растопыренными пальцами, и он уходит от меня вниз головой, по круто наклоненной плите, обрывающейся в пропасть. Вдруг из карманов у него посыпались монетки — мелочь, зазвенели, покатились по плите, бесшумно пропадая за краем. Часть монет застряла в щелях, и Седой со смехом, все так же вниз головой, стал подбираться к ним. Седой вылез наверх, но не успел я опомниться, как Художник пошел через Гребень Бифа (Беляк Иван Филиппович, учитель, прошел его когда-то давно; очень опасный ход). Художник, не расставаясь с сигаретой, легко одолел первую часть хода, но, вылезая нам навстречу, вдруг остановился. Он водит руками по камню, выкинул сигарету, несколько раз приподнимает локти, расслабляя мышцы. Седой говорит, сидя рядом со мной: «Вот отсюда уже точно смерть, никаких ему случайностей». Художник виден нам по пояс. Он расслабляет руки, он глубоко дышит, он стоит в трех метрах от нас. Мы удобно сидим на камне. Седой перестал рассказывать и ждет. Художник нашел зацепки, толкнулся, перелез через камень, сел с нами рядом и спросил: — А от чего руки трясутся: от страха или от напряжения?

Мы спускаемся с Первого столба ходом Вопросик. Седой впереди, показывает мне ход. Вот здесь и есть вопросик, нужно спрыгнуть вниз на небольшой выступающий камень — устоишь или нет? Виден обрыв до самой земли, и маленькие фигурки людей, и тренировочная скала-малютка Слоник. На Слонике много народу, ветер доносит снизу голоса.

Седой уже спрыгнул, освободил мне место. Он вытягивает руку в моем направлении, а потом ведет ее к камню, приглашая прыгнуть, совсем как дрессировщик в цирке. Он что-то мне говорит, но уши уже залепил страх. Вернуться?! И вдруг мутный толчок в голове, и неожиданно прыгаю, мгновение вижу себя в полете; встал на камень. Не успел отойти — прыгает Художник. Сверху вываливаются длинные ноги и летят на меня; шарахаюсь в сторону. Художник встал на камень четко. Седой ведет нас дальше.

Я описываю эти сцены и думаю: не будут ли восприняты мои слова как призыв к лихачеству, к лазанию по скалам без веревки.

Думаю, что нет. И невозможно, чтобы подобный призыв вообще возымел действие. Последствия падения со скалы слишком очевидны, и любые слова, сказанные по этому поводу, ровным счетом ничего не меняют в оценке опасности, свойственной любому нормальному человеку.

Примеры опасны и заразительны там, где опасность не очевидна, например на лавинных заснеженных склонах. С виду эти склоны так миролюбивы, и в абсолютном неведении, под ярким солнцем, улыбающийся и счастливый идет по ним турист и сует голову в мешок смерти (мало утешения, что лавины называют «белой смертью»).

Поэтому, например, о горнолыжных путешествиях нужно писать осторожно.

Вообще риск вслепую — бессмысленное занятие. Это удел либо ленивых телом — «обходить далеко, рискнем:», либо ленивых мыслью — «авось вывезет:» В слепом риске человек не противопоставляет трудностям и опасностям свою волю, силу, мастерство.

Иное дело на прочных скалах. Здесь все очевидно. Хотя, конечно, бывает, люди падают со скал.

На следующий день, под вечер, прямо из города мы отправились на Дикие Столбы. Мы бежали, потому что темнело, а впереди двадцать километров тайги. На Дикие лазают редко, что и привлекло меня.

Ребята, хорошо тренированные альпинисты, бежали по тайге, как лоси. И успевали еще на ходу говорить о больших горах, о том, как однажды шли много часов подряд и как было тяжело,- обычные разговоры. Хорошо, что эти ребята еще не знают, думал я, что тяжело в походе в единственном случае, а именно если ты слабее всех. Однажды со мной такое случилось, и я три года потом «выздоравливал». А сейчас я бежал за этими ребятами, и сердце стучало радостно и ровно, как в лучшие времена.

Мы были на Диких уже в полной темноте. Непривычно и страшно ходить ночью по скалам. Наконец мы поднялись в Грифы. На площадке, под самой вершиной скалы, стоит бревенчатый домик. Бревна сюда поднимали снизу лебедкой. Дом красив и удивительно точно вписан в профиль скалы. Как хорошо после ночного лазанья войти в замкнутую безопасность дома и прилечь на широкие нары!

Спрашиваю Витю Янова, который привел нас в Грифы: разбиваются ли настоящие столбисты? — Редко очень, не чаще, чем мастера-альпинисты. Есть ведь внутреннее чувство, подсознательный точный расчет. Хороший столбист лезет только тогда, когда может уверенно пройти ход. Вот Абалаковская щель, ведет она на Коммунар прямо снизу. Считалось, что Евгений Абалаков прошел ее когда-то. Но это неизвестно, точно мы не знаем. Лучшие скалолазы пытались пройти ее со страховкой, и не удавалось. И был на Столбах парень, Симочка. Он однажды пошел по щели без страховки, просто так, и взял ход. Это все видели. — Симочка лучше всех ходил? — Не знаю. Симочка ходил легко, ну, вот совсем без напряжения, и улыбался всегда. И со скалы он не мог упасть. Он был мотористом катера. Он погиб не на Столбах. Я написал его имя на Митре.

Вот Дуся Власова, сама бы она никогда не упала. Но на Такмаке застрял приезжий альпинист из Перми. Внизу было много парней, но полезла Дуся, она ходила лучше всех. Не успела она подойти, как пермяк сорвался и сшиб ее, вместе и полетели, там было не очень высоко, пермяк здорово разбился, а Дуся упала удачно — сломала ногу. Через неделю пришла на Столбы на костылях и взошла на Первый по Катушке. Потом ее на другие столбы ребята подняли на руках.

Дусю я видел накануне. Она сидела на камне под Вторым столбом. Седой заулыбался, потрепал ее по коротким красно-рыжим волосам.

Ребята сказали: Дуся Власова, подразумевалось, что все на свете знают Дусю Власову.

Я помню старшего брата Дуси — Виктора Власова; чуть ли не с младенчества он был на Столбах, букварь на скалах читал. Он ходил по скалам с великой небрежностью, с гитарой, спускался сложными ходами вниз головой. На Коммунар он залезал с самоваром, с дровами, раздувал самовар голенищем, жарил блины, и не каждый мог зайти к нему в гости, хотя он приглашал всех. Говорят, он широкой души человек, любому мог отдать все, что у него было. Он не мог упасть со скал, и другие при нем не падали. Потом он подолгу жил на Столбах, собирал грибы, ягоды. Его почему-то прозвали Гапоном. Шесть лет назад, в прошлый мой приезд на Столбы, я сидел с ребятами возле костра. Из темноты вышел высокий парень. По чуть уловимо дрогнувшей атмосфере у костра я понял, что это Гапон. Он тихо сел в стороне и не лез с разговорами, а потом спел песню об одиночестве на скалах.

Я слыхал, что Гапон считается комендантом Столбов, но ребята говорят, что это брехня. Ни комендантов, ни королей на Столбах никогда не было и не будет, потому как не может быть королей среди королей.

На Втором на голой стене, в стороне от ходов, с дореволюционных времен начертано слово «Свобода». Буквы не старятся, их подновляют. Перед революцией на Столбах вывешивали красные флаги. Однажды ночью кто-то поднял флаг на Большой Беркут. На эту скалу и днем не смогли залезть. Полицейские расстреливали флаг снизу.

Про Большой Беркут мне рассказал Витя Янов. Он говорит, что по Столбам ходят и ночью, потому что обычные ходы коротки, их запоминают на ощупь. На спор столбисты ходят с завязанными глазами. Были случаи, когда старые столбисты, придя с войны ослепшими, ходили по скалам на память, без подсказок. Но Витя говорит, что ходить ночью в одиночку трудно. Он рассказывает, что мальчишкой на спор залез в темноте на Такмак и в доказательство оставил на вершине ножик. И теперь уже много лет каждую весну снова в одиночку ночью поднимается он на Такмак, чтобы убедиться и обрадоваться тому, что еще не стареет. Большой Беркут — сложнейшая скала. Витя Янов — художник-профессионал, он сделал гравюру «Флаг на Беркуте».

Я рассказывал уже, как шел с Седым и Художником по простым приятным Катушкам, но умолчал, что этот приезд на Столбы начался с испытания, нелегкого для моего самолюбия. Но теперь я чувствую, что должен все-таки рассказать, как попытался подняться на Митру. И дело не в том, что ночь в самолете прошла без сна и что, едва придя на Столбы, я увидел парня и девчонку, только что упавших со скалы, и я их тоже нес на самодельных носилках... Нет, на сей раз я приехал сюда, чтобы написать о Столбах, и готовился подсмотреть на себе острое ощущение риска. Вот так и полез на Митру, движимый не просто азартом, и, уже идя по стене Митры, попросил вдруг страховочную веревку. Сергей Прусаков, мастер спорта по альпинизму, невозмутимо ждал, пока я обвяжусь веревкой. И я вновь полез по стене, волнуясь, думая обо всем на свете, кроме хода, которым иду. Неожиданно я увидел Сергея сбоку и выше, он обошел меня по стене, по другому ходу, а потом моментально зашел с другой стороны, без хода, прямо по стене, совершенно немыслимым образом. Я такого не видел никогда, я забыл, что все это — на стене Митры, и удивлялся, и с интересом высматривал, на чем же он держится и что из этого выйдет.

В этот раз на вершине Митры я не испытал никаких эмоций. Спустился опять со страховкой, развязался, веревку скинул. Далеко внизу, прямо из тела стены, виднелись зеленые ветки березок и кедров, или, как со странным ударением сказал Сережа, кедрушек... Сверху по стене шел Художник. Он перепутал зацепки. Он явно застрял. Одна нога не находила опоры, другая угрожающе задрожала.

Сергей заговорил с ним почти грубо: — Возьмись за зацепку, меняй ноги, ты что глупишь, упасть хочешь?

Толя нашел зацепки, добрался до щели, крепко заклинил в нее руку. Дальше произошло нечто для меня совершенно необъяснимое. Художник без передышки опять прошелся по зацепкам вверх и потом опять по ним вниз. — Вот сейчас правильно, — сказал Сережа.

Дальше мы шли Леушинским на Второй столб. Я уже иду нормально, без страховки (для Столбов это нормально). Щель узкая, но она как бы постепенно раскрывается, и идешь в вертикальном желобе, и нет этой открытой свободной пустоты, и спокойнее. Сергей рядом. Его уверенность, непонятная, странная, начинает даже раздражать меня. Появляется капризная мысль: а что он будет делать, если я попытаюсь сорваться. Потом, уже на спуске, я, обнаглев, прыгаю, и нога чуть скользит. Сергей останавливается, он медленно говорит, что это недопустимо совершенно, этого никогда не должно быть. И я начинаю понимать правила игры, по которым я обязан быть внимательным и аккуратным предельно возможным для себя образом, тогда об остальном позаботится он, Сергей, и эти ребята. Я подумал, что вообще исконно-естественно для человека быть предельно-внимательным, а за четкость своих движений отвечать жизнью. Цивилизация отучила нас от этого. И искалечила. А человек подсознательно стремится к риску и придумывает его. Только мне претила бы коррида, равно как и острая соревновательная игра с себе подобными. И злоба при этом неминуемая; может быть, и она естественна, но мне несимпатична. А на скалах все чисто.

Спрашиваю Сергея: как же он, альпинист, рискует водить новичков по скалам без веревки? И что можно сделать, если в метре от тебя человек срывается и падает вниз? — А дело не в веревке,- отвечает Сергей. — Я вижу, когда человек собирается упасть и можно подойти к нему и подставить руку, ведь нужно совсем немножечко поддержать, копеечное усилие, потому что на Столбах человек сам держится, и еще как держится!

На третий день утром я уходил со Столбов. Я шел один по пустой тропе и, подойдя к «Митре», остановился, еще раз прочитал на скале две надписи: «Владимир Денисов, Сима, 1939-1962» и «Цедрик Алик, 1947-1968».

Я вдруг подумал, что улечу сегодня в Москву, и кто знает, когда еще вернусь сюда.

Взойти в этот раз на Митру, и притом самостоятельно, мне было важно. Я был один у подножия скалы, я не стремился к этому — уж так случилось.

Я пошел по скале. У качающегося камня остановился, потом сел на него верхом, стал смотреть вниз... Наконец решил, что падать не собираюсь, что сейчас выйду на стену...

И тут пошел дождь.

А в дождь на Митру лезть нельзя, и я обрадовался дождю как избавлению.

Журнал «Юность», 1969 г., № 10.

Примечание : в оригинале Иван Филиппович Беляк был назван Иваном Федоровичем Беляевым. В нашей версии приведен текст, исправленный Анатолием Ферапонтовым.

 

Другие записи

Вестник "Столбист". № 34. Спасотряд
Это было в конце семидесятых, где-то в сентябре. Наш спасательный отряд был организован при крайсовете по туризму. Туда входили и туристы, и спелеологи, и альпинисты. Спасотряд существовал на общественных началах — даже спасфонда не было. Пользовались своим личным снаряжением В тот раз сигнал пришел из краевого геологоуправления. В Западном Саяне на пике Пирамида...
Вестник "Столбист" № 35. Моя первая альпиниада
СТРАНИЧКА С/К «СТОЛБИСТ» В конце января-начале февраля этого года на хребте Борус прошла традиционная зимняя альпиниада. Наша команда состояла из «чайников» и третьеразрядников, да еще, руководящих всем этим делом, инструкторов. Плохая погода не позволила осуществить все честолюбивые замыслы. В итоге мы имеем: новички: Булгаков С., Брюханова Н., Вист С., Лекаторчук Ю., Луценко А.,...
Край мировых вершин
Неприступную стену Лхоцзе в Гималаях так и не смогли взять ни американцы, ни французы. А Каратаев с Бершовым — двое из четырех групп российской сборной — взяли. В 1990 году. 16 октября О том, что он в последний день существования СССР удостоен ордена Ленина, самой последней награды советской эпохи, Каратаев узнал в больнице. К моменту, когда Михаил Горбачев подписал...
Светла печать воспоминаний…
Уважаемые авторы «Почтовой сумки»! Извините, что отвечаю не сразу — множество работы в саду. Вот и сегодня — один из таких весенних дней, которые «год кормят», а меня свалила болезнь. Ну, да ничего. Голова и руки работают, так что постараюсь написать еще об одном моем учителе — Дмитрии Иннокентьевиче Каратанове. Мне...
Обратная связь