Покой и мир под облаками,
Не шелохнет в степи ковыль,
Лежу один, и меж годами
Иную вспоминаю быль.

Вот также было тихо-тихо
В глухой тайге вблизи костра,
Лишь дня умолкла суетиха,
И ночь спустилась до утра.

На постланных в траве азямах,
Внимая ночи тишине,
Лежа с закрытыми глазами
В полудремоте, в полусне

Досуг мы с другом коротали
И слушали костровский джаз.
Дрова почти уж догорали
И свет все больше, больше гас.

И, наконец, потух. И стало
Кругом так тихо и темно,
Как будто на краю провала
Лежишь, его не видя дно.

Лишь только блеск углей каленых
О свете нам напоминал,
Когда у елей отдаленных
При вспышках их стволы лизал.

И ели снова приближались
Откуда-то из ночи дна,
И снова гасли, вновь рождались,
И снова ночь черным черна.

И, наконец, уснули угли
Под пепла серою корой,
И наши северные джунгли
Ушли в глубокий свод ночной.

Ах, как тепло у ног гранитов,
Лежишь, как будто папуас,
Весь голый, каменные плиты
Теплом таящим дышат в нас.

И гнуса нет, ну как нарочно,
Хотя бы пропищал комар.
Куда они девались? Точно
Их задушил углей угар.

На редкость ночь. В тайге родимой
Их две иль три в году таких.
Мы чаще их проходим мимо,
Не замечая вовсе их.

И говорить теперь не надо —
Так хороша та ночи тишь,
И ты с словесным водопадом
Прекрасен тем, что тут молчишь.

Твое молчание — согласье
Всему, чем дышит эта ночь,
И в гаме общего безгласья
Как диссонанс словесность прочь.

«Митяй! Подкинуть, иль не надо?» —
«Не надо, Сашка, лучше так.
В такую ночь костер — досада,
Он нам разгонит ночи мрак.

А ночь какая, Сашка! Сашка!
Послушаем ее?» — «Давай».
«Слышь, где-то запищала пташка,
Должно спросонья. Невзначай.

До света времени немало,
А не ночная — слышу я —
Спросонья, бедной, показалось
За лесом алая заря».

И пташка сразу замолчала,
Вновь воцарилась тишина,
И нам по-прежнему не спалось
Средь общего природы сна.

Опять лежим и тишине внимаем
Здесь, у подножия Столба,
И, кажется, не спит тайга глухая,
И орудийная мне слышится пальба,

Далекая, далекая, там где-то
Под нами в тартаре слышна,
Наверно магмы там гудят нагретые
Там, в глубине земного дна.

И вот в висках я слышу звуки эти.
Да это ж звуки сердца я поймал.
Ритмичный гул пальбы им был ответом,
Я их впервые здесь узнал.

Когда б не эта ночь, не знал бы я, наверно,
Что у моей машины там, в поршнях,
Есть стуки, как часы глухие, равномерные,
Пальбе подобные и слышные в висках.

О тишина! Еще какие тайны
Откроешь нам ты в черноте ночной?
И звук еще какой для нас необычайный
Раздастся здесь в тайге глухой?

Лежали долго, тихо и упорно.
Когда бы не такая ночь,
Я первый бы не выдержал, бесспорно,
И первый бы покинул ложе прочь.

Но здесь лежу, как пойманный арканом,
Чего-то жду из черной глубины.
И над тайгой с стелящимся туманом
Мне грезятся чарующие сны.

Но тише, тише. Звуки ровно
Сначала трудно и понять.
Как будто скрежетом зубовным
Нас кто-то думает пугать.

Но где он, этот тусклый скрежет?
И звуки смолкли, как назло.
Я ясно слышал — кто-то резал
По крепкой по кости. Не повезло.

И снова тишь, но снова те же звуки.
Теперь все ясно, — где-то надо мной.
Я чуть приподнялся на руки
И стал смотреть на верх лесной.

И тут я вдруг увидел ветки.
Ночь, значит, уж не так темна.
Сквозь силуэты елей где-то
На небе звездочка видна.

И долго всматриваясь в кроны,
Я даже разглядел стволы,
Верней почувствовал я их колонны
Из кажущейся непроглядной тьмы.

И там вверху тот звук незримый,
Зубовный скрежет слышу я,
Вновь он с тоской неповторимой
Интриговал и разжигал меня.

И с страстью жаждущего правды человека
Я, вслушиваясь, понял, что звук тот
Принадлежит личинке дровосека,
Она там в дереве свой гложет тесный ход.

А здесь вот, под покровом леса,
Опять совсем, совсем темно.
Здесь у земли опять черна завеса.
«Митяй, ты спишь?» — «Нет, слушаю давно,

Но не могу понять кто он, скрипака этот,
И где скрипит, как будто наверху».
И вместо моего ответа
Мы оба слышим вновь «хру-хру».

А как тепло, как тёмно, тишь какая!
В такую ночь лишь наблюдать
И слушать, слушать не вставая
С разостланных азямов, и мечтать.

Но не прошло и полчаса в молчаньи,
И где-то чуть повыше от меня
Послышалось поспешное шуршанье,
Как будто на траве возня.

Но что за гость, верней — кто он — хозяин,
Пришедший посмотреть на нас?
Иль заблудился кто и бродит, словно Каин
Здесь в ночи неурочный час.

А вскоре после краткого молчанья
Посыпались буквально на меня
При звуках легкого шуршанья
С ветвей еловых щебень и хвоя.

Наверно белка, пробежав травою,
Взобралась по стволам елей
И стряхивает на ходу отжившею хвоею
Попавшую под лапки ей.

Да, белка! Больше здесь кому же
Ходить там поверху, в ветвях?
Правда и хищник забрался б не хуже,
Но тот осторожен всегда на людях.

Белка попроще, а может быть это
Братишка ее бурундук-весельчак,
Бессоннице-ночи попавшийся в сети,
По верху дерев направляет свой шаг.

«Митька! Спишь?» — «Нет» — «А слышишь над нами
Кто-то ветвями решил пробежать?» —
«Слышу, конечно, не могут же сами
Деревья мне в голову шишки бросать.

Кто ж это?» — «Белка, а может, малютка
Шустрый подкаменщик, плут-бурундук
Здесь у Стены в этой ночи минутки
В свой хлопотливый бежит дальний круг».

Но звуки медленно смолкали,
И снова только сердца стук.
Как вдруг мы близко услыхали
На хруст похожий резкий звук.

Как будто кто-то шел тайгою
И хворостину раздавил
Своей тяжелою стопою,
И так, насторожась, застыл.

Наверно, зверь какой копытный,
А может быть — хозяин сам.
Тайги бродяга любопытный,
Как мы же, непокорный снам.

«Слыхал как хрустнуло? Кто это?» -
Митяй тихонько прошептал.
Но в это время звук ответом
В ручье, как эхо, прозвучал.

«Прошел приличненький зверище» —
Сказал я Митрию в ответ —
«Понюхал наше становище
В Развальный потянул хребет».

И где-то там, в хребта подножьи,
Вновь осторожность потеряв,
Вновь хрустнул в хламе бездорожья
Среди густых таежных трав.

" Но тише, тише, ради бога,
Дослушать надо эту ночь.
Уж скоро свет, и ночи строгость
Уйдет от нас с рассветом прочь«.

И устыженный за болтливость,
Я юркнул носом в свой азям.
Да, в ночь такую говорливость
Конечно, помешает нам.

И потянулися минуты,
Часами шли они в тиши,
Лишь только сердце баламутное
Там где-то стукало в глуши.

И вдруг не будет больше звуков
И так в тиши придет заря,
И ночь пройдет, вот будет штука,
Нет, нет, не может быть, не зря.

Лежим мы оба и внимаем,
И ждем, что ночь еще пошлет,
Хотя мы оба чувством знаем,
Что скоро-скоро рассветет.

И в тишине, ну как в угоду,
Вот тут вблизи, вверху ложка,
Звук с шумом грохнувшей колоды,
Стоявшей, может быть века.

Ей час пришел, она упала,
Трухляк сплошной у ней внутри,
Она от старости устала
И пала, не дождав зари.

Без ветерка, совсем спокойно,
Сама собой сошла на нет,
И от нее, когда-то стройной,
Когда-то гордой — жалкий след.

Остался там в травы сплетеньи,
И слышно было — по частям
Она распалась при паденьи.
Лежит, как прочий леса хлам.

Схожу со светом непременно
И праху павшей поклонюсь.
Я в направлении уверен,
Найду, никак не ошибусь.

«Смотри-ка, Сашка, вон там прямо
Заря маячит из-за гор», -
Сказал Митяй, и встав с азяма,
От спички вмиг разжег костер.

Да, ночь прошла, все это верно,
Окончен ожиданий путь.
Попьем чайку, хочу безмерно,
А после можно чуть вздремнуть.

Мы пили чай не торопяся,
Исчез в воспоминаньях сон,
Заря по небу разошлася,
На Крепость глянул Аполлон.

Мы на верху, всего нас трио —
Я и мой лучший друг Митяй,
Его племяш взъерошенный, смешливый
Мальчонка, видом восхищенный вкрай.

Характеристика нам с Митрием нужна ли?
Внутри мы сходны, а снаружи нет.
И это хорошо. — Ведь сходство до деталей
Скучно. К тому же — разность лет.

Но разницы не чувствуя рождений,
Мы там под камнем, как и на верхах,
Полны согласных восхищений
На Крепостных причудливых камнях.

Гигантский столб, не столб — Столбище,
До километра в круге пьедестал,
А от него дремучею тайжищей
Калтат, рожденный мхами, убегал.

А там, от северного края
Соседних точеных хребтов
На запад панорама рая
Открылась с главами Столбов.

Вот он, наш рай земной, прекрасный,
Что лучше каменной страны.
Мы с ней созвучны и согласны,
Как будто в ней мы вотканы.

И вот с вершины созерцали
Тайгу в не грани берегов,
Мы там внутри своей скрижали
Вновь ощущали жизни зов.

И возлежа здесь на азямах
Под солнца ласковым лучом
За панорамой панораму
Смотрели, двигаясь плечом.

Но первый план все ж Крепость наша,
Ее вершина и бока.
Вот вам на камне блюдцем чаша,
Она совсем не глубока.

В нее с высот своих светило
Глядит, и диск свой золотой
В водице тихой отразило,
И с ним край неба голубой.

А там внизу, за леса группой,
Как будто в лог от нас бежит,
Верблюд-гигант из камня на уступе
Спокойно-преспокойно спит.

За ним ручей в глухом провале,
А за ручьем — хребет стеной,
Что заслонил весь юг таежных далей
Своей высокою спиной.

А на хребте елей щетина,
И пихты темные стоят.
Суровая и серая картина,
Но нам она милей, чем нежный сад.

На фоне этого лесного баракана
Залитый солнцем сказочный бурхан,
Верблюд неведомого миру каравана
Сухих, далеких, чуждых стран.

Как он попал сюда в сибирские трущобы,
Но здесь в камнях нашел себе приют
И заслужил почет тайги своей незлобой
И называться стал Подкрепостной Верблюд.

Правее вид такой же интересный
Чуть ниже нас — площадка, а за ней
Гряда камней, и край отвесный
Ушел в далекий Крепостной ручей.

И поворот хребта того же
Здесь служит фоном для тех скал.
Прекрасно все, но для чего же
Пропеллер кто-то потерял?

Ну самый настоящий винт крылатый,
Из корня кедра скручен он,
И вот потерянный когда-то
Лежит, тревожимый ветрами всех сторон.

А та стена, что за площадкой,
В два этажа она идет,
И над обрывом к влаге падкий
Сам бегемот стоит и пьет.

Он так у нас здесь и зовется,
Все знают камень Бегемот,
К нему в испуге грудью жмется
Его детеныш — каменный урод.

Куда не глянешь — всюду стены
Бегут в глубокий темный лес
Полотна мощные гигантских гобеленов
Ползут от нас на север, как отвес.

А сверху мы, как на помосте,
Лежим и созерцаем дивный круг,
Мы праздны, точно пришли в гости,
Но без хозяйских лишних всем услуг.

Тайга — хозяйка нам своим густым покровом
Ручьем в питье, навесом от дождей,
Живем не плохо и на всем готовом
Средь живописнейших камней.

Костер нам брат и тоже безотказный,
Он там внизу и день и ночь горит,
И луч его всегда несет соблазны
Тепла, и взоры веселит.

И с ним нам так всегда уютно,
Он жизни центр в тайге глухой,
Он варит и печет, и кипятит попутно.
И зорок, чуток глаз его ночной.

Но здесь сейчас вверху, костром наш бог Ярило
Какие ласки шлет он нам с высот,
Его лучи чудесной силы
Полны о нас отеческих забот.

И не одних они нас обогрели,
И не одним нам радость принесли.
В их ласках нежных разомлели
Граниты нашей каменной земли.

Напротив — Дикий розового цвета,
Одетый светлой, радостной сосной,
До насыщенья солнышком нагретый
Застыл в истоме неземной.

А рядом — тихие Развалы
Из темной зелени глядят в упор на нас,
О, боже мой! Какие мы бывало
Там проводили дни блаженства, а сейчас

Наверно так же глухо и сурово
Глубокий мох, сыпучая дресва,
Молчание камней, не сказанное словом,
И тропок след, заметный лишь едва.

И камни, камни, камни — чудо,
Таких камней нигде я не видал,
А сколько в них химер сработанных не худо,
Прекрасный, сказочный, немой, глухой Развал.

И солнце даже не посмело
Пробиться в полог кедрачей,
Лишь по верху лучом задело,
Улыбку вызвав у камней.

А на далекий запад — вид особый,
Гиганты главные — Столбы
Стоят подобно небоскребам,
Подставив тучам каменные лбы.

То Первый и Второй, окружья командоры,
Оттуда, с капитанского мостка,
Они своим ревнивым взором
Все видят, правят всем издалека.

А вся долина нашего Калтата
Меж гор отсюдова видна,
И вод его холодных перекаты
Грохочут в нем у каменного дна.

И я подумал, глядя вдоль Калтата,
О месте том, где Крепостной Калтат
С своим Столбовским слился братом
И загремел в камнях, как водопад.

Бывал ли я на месте этом?
И сколько я не вспоминал
Но память не дала ответа,
И я решил, что не бывал.

Но как же это получилось,
Как я слиянья их не знал,
Ведь там два сердца вместе билось,
А я как раз и прозевал.

Ну, ничего, еще успею
На месте стрелки побывать.
И я уже мечту лелею
Как я пойду ее искать.

А вон и Выходной маячит,
Невидный, тихий камень он,
Но ход им — сказка, и задача
Попасть не просто в его склон.

Люблю тот ход, он так прекрасен,
Мы им пойдем назад к Столбам.
«Митяй! Чрез Выходной согласен?»
«Конечно, вкус мой знаешь сам».

И долго мы еще лежали
На гордом Крепостном челе,
Курили, пели, созерцали,
И грелись в солнечном тепле.

Потом с вершины вниз спустились
И поплелись к себе, к костру,
Долгонько мы позагостились,
Нам долгий пост не по нутру.

Решенье принято заняться
Едой, а с ней, конечно, чай,
Всяк ясно может догадаться —
О чае речь завел Митяй.

Но я не возражал нисколько
И тотчас к делу приступил,
Схватил котлы, и мочи было сколько,
Через колодины в ручей уже лупил.

Мхи толстым слоем и колоды
Под ними скрытые лежат,
Вот и беги по эту воду,
Зато тихохонько назад.

Ложок, и в нем в зеленой сени
Едва журчит исток ручья,
И в тишину прохладной тени
Вскочил с разбегу с шумом я.

И здесь в травы густом сплетеньи ,
Я вмиг нашел наш побежок,
И перед ним благоговейно
Склонил дымленный котелок.

Вот струйкой чистой и хрустальной
Котлы по дужки налиты,
И в глади их воды зеркальной
Глядят недвижные листы.

А тишина какая всюду!
Зудит лишь у лица комар,
Его упрямую погуду
Не смог сломить полдневный жар.

А посреди ручья, громадой
Гранитный куб, как дом стоит,
Беглец от Крепостной армады
Он временем уже забыт.

Но как он здесь пришелся кстати,
Как будто что-то придавил.
И выйдя из его объятий
Ручей внизу заговорил.

И вкруг его все тайной дышит,
Какой-то сказкою времен.
Заглох ложок, и не колышет
Осинник листья своих крон.

Я тихо шел наверх с водою.
Волшебных мыслей целый рой
Кружил мне голову собою,
В них сказка и ручей глухой,

В них камень мольбищу подобный,
Что тайной оковал ложок,
Как чей-то памятник надгробный,
В них наш певучий побежок.

А у костра меня уж ждали
Нетерпеливые друзья,
Как будто с них ярмо печали
Своим приходом сбросил я.

Стоят, смеются, знать довольны,
Что появилася вода.
Да, с нею веселей невольно
Теперь пойдет все как всегда.

На таганке котлы маячат,
Вот он, подкаменщиков рай,
Тайга, друзья, огонь, — ну, значит,
Нам будет каша, будет чай.

Лишь тут я вспомнил — мы ж не спали,
И вот теперь вблизи костра
Мы сидя с Митрием дремали
Под буркотание нутра.

Ну, а когда сварилась каша,
Митяй чай круто заварил,
Куда дрема девалась наша,
В нас снова жизни ток забил.

В тот день мы спать легли все ж рано,
Спали так, как никогда, -
Без сновидений сон незваный
Нас поборол, и за звездой звезда

Зажглась в бездонном океане,
Туман копился по логам,
И в нашем крепко спящем стане
Заснул костер в угоду снам.

И уж никто в ту ночь не слушал,
Ее таинственную тишь,
Пищал комар, впиваясь в уши,
Да где-то что-то грызла мышь.

Уж восемь дней калим кострище,
И жжем тайги валежный хлам,
К концу подходит наша пища,
И я решил сходить к Столбам.

Сегодня воскресенье. Значит,
Там на Столбах везде народ,
И со своей Столбовской дачи
Столбист с полдня забьет отход.

Вот в это время быть там надо,
Мешки пусты, запас долой,
Бери, кто хочет, как награду
За то, что не пошел домой.

Я на ходу, и быстрыми шагами
Иду чащей на запад по прямой,
Не привыкать, и ноги знают сами
Тот бездорожный путь тайгой.

Поспел как надо, нагрузился хлебом,
Большой мешок, и сумка в гак,
И потому, что я не спорил с небом —
Пол-сыра, сахар, масло, чай, табак.

Иду блаженный и беспечный,
Не слышу сам своих шагов.
Вот будут рады бесконечно
Мои друзья дарам Столбов.

Не село солнышко за лесом,
Как я уж к стану подходил,
В объятьях дымовой завесы
Митяй последний чай крошил.

В тот вечер много песен пели
И об искусстве спор вели,
Чай долго пили, сыр весь съели,
И поздно, поздно спать легли.

Живем десятый день. Ну что же,
Уж зажились. Пора честь знать.
Довольно неумытой рожей
Тайгу трущобную пугать.

И у костра постановили:
На завтра с Крепости уйдем,
Довольно небо покоптили,
Теперь в избушке поживем.

И мы пошли на Крепость лазать.
Хороший выдался денек.
Боюсь как бы его не сглазить, -
Подул с Гнилого ветерок.

Вокруг вершины побывали.
Занятный ходик круговой,
Его недавно мы узнали,
А раньше лезли по прямой.

Корытом с дном не слава богу
Оно с дождями вниз ползет,
И залежи дресвы на самой на дороге
При разрушении дает.

С вершины я сошел расклинкой
В прекрасный каменный каньон,
Среди других ходов новинка,
Но до земли не водит он.

И я сидел на дне, мечтая,
Ну как бы вниз путей найти,
И думал тайно утешаясь,
Что никому их не найти.

Напротив под Столба верхушкой
Что держит коридор крутой
Галош какой-то каменной старушкой
О стену брошенный с ней слился сам собой.

Ну как с прилавка, настоящий
Глубокий, только в грязь ходить.
Зачем его там камень спящий
К себе так крепко вздумал прилепить.

И я ни с чем с каньона вышел,
Воистину в галошу сел,
Там над обрывом землю слышал,
Но к ней спуститься не посмел.

Потом пытал путей с вершины.
К востоку — лобовых путей.
Но далеко над половиной
Залез в тупик и вспомнил вдруг друзей.

Из тупика погнал к вершине,
Который раз пытал я ход
На неприступной той твердыне
Раз не везет, так не везет.

И снова верх. Митяй и Кенка
Лежат мечтают, чуть поют.
«Где Сашка был?» — «Да все над Стенкой
Пытал ходы». — «Ах камнеблуд!»-

Сказал Митяй. —"Слезать бы надо«.-
«А ты чего-нибудь писал?» —
«Нет, ничего». " Ах ты досада,
Как я опять там куковал«,-

Сказал я, вспомнив муки лаза,
Свою попытку ход найти,
Сильна искательства зараза
И дерзки новшества пути.

Спустились чуть. Свежей немножко,
И Кенка вдруг нам предложил —
«На Дикий поглядеть в окошко,
Что в камне ветер просверлил».

«Ну что ж, посмотрим, — мы решили, -
Ведь лишних пять минут всего».
Мы подползли, и вмиг застыли
При грозном виде из него.

Прекрасен вид на Камень Дикий,
Могучим скатом вниз Стена,
В пади чернеют елей пики,
А там в хребтах одна сосна.

Отсюда все и грозно и сурово,
И веет холодом из круглого окна
Чудесный вид! — «Ну, честно слово,
Митяй! — Картина стоит полотна».

Лежали б дольше в этой нише,
Но зябко стало средь камней,
Здесь ветерок неслышно дышит.
Да! С солнышком куда теплей.

И мы пошли и вниз спустились,
Хотели уж к костру идти,
Да как-то в мыслях заблудились
И перепутали пути.

И вновь полезли уголочком
На Бегемотов пьедестал,
Скажу секретно между строчек,
Ту мысль, конечно, я подал

Загнулись на весу за рыло,
Какая там стена идет,
Вот бы заснять. Аж кровь застыла —
Вдруг Бегемот да упадет.

Не соберет костей бедняга,
Но он стоит и хоть бы хны,
И думает про нас — «Бродяги,
И, дескать сукины сыны.

Куда залезли веселиться?
А этот длинный среди дня,
Смотри — уже никак мостится
Чтобы залезть и на меня?»

И я залез на горб зверюги,
Втащил и Кенку за собой.
Митяй не лез, и лишь с испугом
Следил за Кенкой и за мной.

Когда я, сползши на затылок,
Искал от лба по носу ход
Его лицо совсем застыло
И он мне крикнул: «Идиот!

Вот как взыграешь с Бегемота —
Тут и костей, брат не собрать.
Давай назад! Пришла забота
Где невозможно там слезать».

И устыженный речью друга
Я, словно рак, отполз назад.
Ну что ж услуга за услугу,
И Митрий был ужасно рад.

И сидя сверху мы смотрели
На Гриб, что под окном стоит,
В провал в ногах идущей щели,
Где тень глубокая лежит.

Люблю мостовый лаз над нею,
И ход по ней, и вдоль карниз,
И я чуть не подал идею
Спуститься ей на самый низ.

Да воздержался. Часу мало,
А надо двигаться домой,
Ведь солнце уж давно б запало
Да задержалося горой.

Довольные мы к стану подходили,
Спускаясь от ходов крутой тропой,
Как ведь никак, а побродили
Часочков шесть, да и с лихвой.

Митяй уж угли раздувает,
И вновь наш братец огневой
Нас поит, кормит, согревает,
Живит и радует собой.

Опять ходил в ручей с котлами,
Но уж в другой. Его вода
Своими быстрыми струями
Бежит к подножью Верблюда.

И Крепость обогнув дугою,
Раздувшийся во много крат,
Он здесь болотною тайгою
Зовется: Крепостной Калтат.

Ну, завтра на отход до дому,
А дом, конечно, на Столбах.
И по обычаю своёму
Все подытожили в мешках.

Конечно, что свежей нашлося,
Ну, скажем, хлеб; а сухари?
В обычье нашем так велося,
Что с сухарями — не гори.

Тяни их на последний случай,
Тайга друзья — всегда тайга.
Придет пора и самый худший
Сухарь твой истинный слуга.

А будет день и будет пища,
К Столбам свой кто-нибудь придет
И на хребте, на становище
Мешок набитый принесет.

К тому ж я сам сгоняю в город,
И сам поднаберу всего.
Ну пусть пошире станет ворот
И только. Больше ничего.

Ну, словом хлеб весь разделили,
Попили чай, и у костра,
Не отходя вздремнуть решили
Часов пяточек до утра.

И лежа глянул я на нары,
Что над навесом камень скрыл,
И вспомнил я, как их на пару
Я с Анатолием рубил.

И вот стоят они и ныне,
И редко кто на них лежит,
Под дикой Крепостной твердыней
Не всем ведь доступ к ним открыт.

Кому далёко, кто не знает,
Другому просто невдомек,
Что здесь в горах тайга скрывает
Прекрасный этот уголок.

И мы в год раз сюда забродим,
Зато живем, так уж живем.
Все высмотрим, и все исходим,
А сколько дров в костре сожжем.

И вспомнил я, как величали
Базайцы Крепость меж собой —
Ее все Дальним называли
И камень этот впрямь такой.

Из всех камней он самый дальний,
И, как массив, — самый большой.
Он на краю гранит опальный
Стоит рубежною стеной.

Да! Дальний — дальний настоящий,
Могучий каменный титан
Над океаном леса спящий,
Туманами вскормленный великан.

И погруженный в мысли о великом
Я тихо задремал в лучах костра,
И снились мне химеры многолики
До самого туманного утра.

А утром что? — подъем и чай, конечно,
Под сухарьки, и сборы, и отход,
Прощанье с Крепостью. Не вечно
Здесь жить без горя, без забот.

И мы пошли, как здесь всегда, безтропно,
Вдоль по ручью, что мимо Верблюда.
Тихонько, не спеша, но все же расторопно
Туда, куда вела бродяжная звезда.

На Выходной, через Наперстки, Бабу,
Калтатом мимо Стенки, в Верхопуз
Ходочек неплохой, когда бы
Не сыпал мелкий, мозглый бус.

Недаром так тянул с гнилого
Чуть слышной сыри ветерок,
Не нужно и барометра любого —
Примета верная, и я, как пес промок.

Я шел и первым, и травою,
И воду собирал собой,
А ветки, что над головою,
Меня кропили влагой дождевой.

На нарах ждал уют за это —
Печурка, песни, чай, друзья.
И вот мы высохли совсем и всем нагретые
И радостны, что вновь столбовская семья.

О, как нам все же мало надо,
Чтоб быть в блаженном бытие,
Мы пустякам, как кладу рады.
И мысли нет о скуке и нытье.

22.04.45