Летом 1909 года я ездил в экспедиции красноярского музея в Минусинские степи и на Чулым. В Ачинске я задержался у своих родителей и приехал в Красноярск только под осень.

Когда я пришел в Мансарду и встретился с друзьями, мне сказали, что компания наша уже не та, что была в прошлом году. Прежде всего, в нее вошли девчата. Сообщив эту новость, Венка Тулунин спросил моего мнения на счет этой укомплектовки. Что оставалось делать, конечно, согласиться с фактом. Вечерами компания собирается в городском саду, там я и могу увидеть ее в новом составе.

Когда я пришел в сад и свернул на левую боковую аллею, то я сразу же услышал отдаленное хоровое пение. Наверное, наши, подумал я, и быстрей зашагал по аллее. Не доходя конца аллеи, я наткнулся на большую группу людей. Это были слушатели. Пели здорово. Я остановился и слушал. Женские голоса сделали хор выразительным и звучным. Пели Звездочки.

Я протиснулся через толпу слушавших и смешался со своими. Хор прервал пение, и я поочередно обошел новых знакомых. Да! Компания стала большой. Пели хорошо, успели спеться. Тенорок Васи Морозова поддерживал теперь баритональный тенор Андрея Климова. Большой силы сопрано Маруси Степановой почти покрывало другие женские голоса, Инна Зыкова, которую я знал и раньше как-то по-особому вторила и порой хотелось слушать ее одну, как бы выслушивая сквозь хор. Если сюда прибавить сильный дискант Надольского, басов в лице Каратанова, Тулунина и даже Гидлевского, то действительно такой хор можно слушать. И хор слушали, даже уходили от оркестра, когда узнавали, что хор уже поет.

В ближайшие дни компания должна была сниматься здесь же на боковой аллее у своего фотографа любителя. Действительно вскоре мы и снялись. Как хорошо, что сохранилась эта фотография с такой певучей компании — Каратановской третьей.

Вот эта-то новая компания и ходила теперь на Столбы и имела там остановку с восточной стороны Четвертого столба под наклонно выдавшейся стеной.

Сначала стоянка называлась просто под Четвертым, а с 1912 года стала называться Стоянка под Сшей. А произошло такое изменение в названии от следующего случая. В 1912 году здесь после нашей компании или в промежутки между нашими остановками стали бывать другие столбисты. Как-то тут остановились вместе с Беркутами члены Шестаковской компании. Один из них Петр /Иосифович/ Зыков сказал в рифму:

Скоро ли будет сша? /т.е. щи/

А то я стал как мошша /т.е. мощи/

Этого было достаточно, чтобы присутствовавший при этом Сергей Плесовских из компании Беркутов намалевал на камне котел и заглядывающий в него нос и сделал надпись С Ш А. Так и получила название эта стоянка. Но ее все называли просто Ща.

Что касается состава новой компании, то, прежде всего, влились женщины, затем некоторые прекратили посещение Столбов и бывали в новой компании только спорадически, от случая к случаю и то чаще в городе, чем на Столбах. Кроме того, влились новые из мужчин. Вот далеко не полный список новой компании:

Каратанов Д.И., Надольский А.Р., Яворский А.Л., Тулунин А.Ф., Морозов В.Н., Оревков А., Гидлевский К.И. — это из старых.

Новые члены компании:

Жилин Николай, Масленников Иннокентий, Харьковец Конст., Харьковец Михаил, Климов Андрей, Сципион Александра, Берг Надежда, Огурцова Зинаида, Морозова Анна, Харьковец Мария, Гилевич Ольга, Гилевич Таисья, Зыкова Инна, Витощенко Елена, Степанова Мария, Роганов Арсений, Чеканинский Иван, Чеканинский Иннокентий, Рутковская Анна, Беньковская Клавдия, Букатый Василий, Крылова Мария и многие другие.

Характеризуя новых членов компании надо, прежде всего, остановиться на приезжих в Красноярск из Петербурга трех Харковец и Климова. Петр Климов приехал в Красноярск как директор ПВР3, а его брат Андрей поступил в контору ж.д. мастерских и попал в нашу компанию. Он имел баритональный тенор очень приятного тембра и сделался в нашей компании солистом с большой новой для нас программой романсов и хорошим хористом. Школа у него была солидная. В Москве у него осталась его любовь, и он решил в разгар войны пробраться туда и, видимо, погиб где-то на фронте или у фронта. Михаил работал в мастерских, Костя сделался кооператором. Брат Климовых Михаил был известным в свое время артистом, выступал и как киноартист. Еще одна группа, почти кончающая в этом году гимназию: Берг Н., Морозова А., 3ыкова И., Витощенко Е., Гилевичи О. и Т. Все они пробыли среди нас около полутора лет и разъехались учить сибирских ребятишек по разным деревушкам Минусинского края. Т.Гилевич сделалась слушательницей медицинских курсов в Киеве. Крылова учительница, Огурцова пошла по медицинской части после фельдшерской школы Красноярска. Иван Чеканинский ученик был у нас спорадически, имея свою стоянку под столбовской Бабой. Чеканинский Иннокентий бывал у нас в компании и раньше и работал на ж.д. каким-то служащим. Масленников Иннокентий ученик, а Жилин мелкий служащий. Букатый В. железнодорожник, впоследствии секретарь крайкома. Его больше суши интересовала вода и лодка, и он на Столбах был не долго. Мы так его и звали лодочным чертом. Рутковская и Беньковская, видимо, где-то учились. В общем, компания состояла из молодежи, начинавшей самостоятельную жизнь или стоящая на пороге этой жизни.

Совершенно иное положение занимал среди нас Арсен Иванович Роганов или просто Арсен. Сначала он ходил с сослуживцами из переселенческого управления, а потом, познакомившись на Столбах с нашей компанией, стал непременным ее членом. Он был старше нас в среднем лет на 15 и это не мешало нам всем быть одинаковыми. Вообще Роганов пришел волею судеб на смену Каратанову. Оба эти товарища были у нас в почете как старшие и в тоже время равные во всех разделах нашей столбовской жизни. По своей натуре Арсен был трудолюбив и всегда разделял с нами все работы по самообслуживанию, а его опыт во многом пригодился нам. Бродяга он был, как говорится, несусветный.

Новое место на Столбах очень нравилось нам. Оно было, прежде всего, уединенным, т.к. мы здесь жили за Столбом предоставленные себе, жили на окраине, не смотря на то, что рядом с Каштака шли две тропы к центру Столбов. Около нас никто не останавливался и все проходили мимо. Кроме того, в нашем распоряжении был Четвертый столб, который так любили все мы и так, не то чтобы не любили, но избегали остальные компании считая и низеньким и не интересным.

Оказывается пока меня не было еще, компания останавливалась несколько южнее и повыше Щи и только позже сползла под самую Щю. Сначала таким образом остановка была на одном меридиане с Картошкой, а позже севернее, что не мешало нам обычным голосом переговариваться с частью нашей компании, лазившей в районе этой Картошки. Вообще лазали на Четвертый, как говорят, запросто. Лазали каждой щелочкой, а я открыл прямой ход в Окно в Европу, вернее в коридор Окна. На нашей памяти группой молодых художников во главе с Костей Поляшовым и Андреем Никулиным был сброшен с Картошки камень, ее кожура и она стала одноэтажной. Надо же было додуматься, чтобы вагами столкнуть эту много пудовую кожурку. Конечно, мы рассвирепели и даже хотели «проучить» вандалов, когда через кого-то узнали кто это сделал. Вступился дядя Митя Каратанов и мы их только пристыдили. В это же время мы через пришедшего к нам в гости из-под Перьев Андрюшки Гидлевского узнали, что там, в компании поддерживается неугасимый костер и принесен в жертву бурундук. Конечно, попало главарю Хаймовичу и Андрюшке попутно. Прекратились и неугасимость и жертвы. Надо же было выдумать такую чертовщину. Где-то начитались.

Около Щи находится камень названный нами обсерваторией, и мы изобрели на него лаз, заключающийся в подпрыгивании и захвате в этот момент пальцами за карман на углу и сверху камня. Затем шла сравнительно долгая выжимка и закидка ног на камень выше головы. Удавалось не всегда, но мы все же приспособились и жались до поту.

Еще одно занятие выдумали мы под Щей. Четверо встают по углам квадрата примерно шагов на 10-12 друг от друга и, беря бутылку ладонью со сжатыми пальцами, плавным движением вытянутой руки бросают ее соседу, следуя направления часовой стрелки. Бутылка во время полета вертится волчком и сохраняет положение, стоящей на дне. Кто из нас выдумал эту игру? Видимо, я. Это так нам нравилось, что мы буквально заигрывались в эту бутылку. В конце концов, бутылка так привыкала что, не падая долго, вращаясь ходила в воздухе. Что касается содержимого приносимых бутылок вообще, то они чаще всего бывали с молоком и редко с выпивкой. Пьянок не было.

Сначала был в компании гамак, но как-то он не привился и выпал из быта. Спали на земле без нар, т.к. одежды хватало, а прятали ее опять же во всяких щелях и пещерках Четвертого.

Арсен был хорошим фотографом, и от того времени осталось у нас довольно много фотоснимков. Однажды он решил отпечатать снимки с нашей компании кому-то из посторонних, и даже они появились на витрине магазина. Их охотно стали покупать. Но случилось то, чего никак не ожидал наш фотограф. Снимки попали к гимназическому начальству и на наших девиц пошло гонение. Ведь в то время среди начальства, вообще-то относившегося к Столбам и столбизму враждебно, существовало мнение о вреде хождения на Столбы, и в гимназических правилах был на этот счет особый параграф. Мужской костюм на девушках, хотя он был и скромен и походил на короткую юбку, сразу обратил внимание начальства, ведь коленки не были спрятаны под юбку. Этого было достаточно, чтобы начать снова противостолбовскую кампанию. Пришлось просить Арсена прекратить давать снимки не членам нашей компании и тем более продавать их через магазин. Вообще это был период в столбовской жизни, когда приходилось отстаивать право на равноправие мужского костюма на женщине. Против этого новшества было не только начальство в частности гимназии, но и большая часть общественного мнения. Началась борьба с базайцами, мимо которых мы всегда проходили, идя на Столбы Каштаком и обратно. Злословили почти все базайки, хотя сами на покосах и вообще в тайге были одеты в самые обыкновенные мужицкие штаны. Им особенно не нравилось на наших девицах то, что шаровары короткие. Парни, те были рады случаю отпустить какую-нибудь двухсмыслицу если не четырехсмыслицу, а с грузчиками на Гремячем даже была драка из-за женского костюма, и Андрюшка Оревков испытал силу удара бутылки с вином, разбившейся об него. И все-таки к костюму приучили. Раньше девицы проходили по городу и Базаихе в юбке и снимали ее за поскотиной или надевали у поскотины, теперь шли от дома в своем мужском костюме. Пусть столбисты второй половины двадцатого века, когда я пишу вот эти строки о костюме, не думают, что за их теперешний костюм не было борьбы их столбовских бабушек.

Один из снимков Роганова от 18 мая 1909 года еще с кое-где лежащим снегом имеет уже значительный состав компании. Видимо, это не первый ее выход. Вообще ходили регулярно.

Самым характерным для этой третьей каратановской компании была ее песенность. Пелось сидя, стоя, лежа, под Столбом и на Столбе и даже в дороге. Лалетиной не ходили, а только Каштаком. Надольский пел даже при подъеме в самых крутых местах. Песни были самые разнообразные. Были сольные выступления и хоровые. Маруся Степанова с успехом исполняла не то романс, не то балладу начинающуюся словами:

«Так скажи мне сестра!
У калитки вчера
Чей привязан был конь
быстроногий».

Андрей Климов пел:

«Дивные очи, очи как небо
Цвета лазури небес голубых.
То вы смеетесь, то вы грустите
Знать не хотите страданий моих».

Зина Огурцова могла бесконечно долго петь один и тот же куплет, вроде такого:

«Нам все равно пусть знает белый свет
У каво деньги есть или нет».

Это имело целью кого-нибудь извести. С этой же целью я пел такую же изводу:

«А я один сидю на плитуваре,
Передо мной проходят пять.
Перва за второй,
Вторая за третей,
Третя за четвертой,
Четверта за пятой».

и дальше шли все шесть и перечисление повторялось. Однако это всё были наши шаловливые шутки, главное же был наш хор.

Хоровые песни пелись нами хорошо и это не хвастовство. Если наш хор слушали в саду, то его слушали и на Столбах. Особенно гремел хор с какого-нибудь Столба или плавно лилась мелодия чего-нибудь особенно нами любимого вроде: «Море синее» или «Меж мерцающих звёзд».

Если перебрать хотя бы не полно песенный репертуар нашего хора то это, конечно, за сто мотивов самого разнообразного жанра. Но что самое интересное это то, что у многих песен мы не знали конца в их авторском тексте, у других выпускалась длинная середина, у третьих даже смешивались чередования куплетов и т.д. К такой, например, популярной песне как Пушкинской «Сижу за решеткой» мы прибавляли не существующий у автора последний куплет:

«Тяжелые цепи висят на ногах
Нет силушки больше в иссохших руках».

Думается, что это позволительно и что это не так уж и плохо. Кроме того, кажется, что эта вольность не только одного нашего хора, а узаконенная творческая переделка. Прошло уже 50 лет с тех пор как существовала эта наша компания, а песни до сих пор в памяти, не забыты и их мотивы. В нашей компании были и особые не похожие на обычные напевы и даже, пожалуй, мотивы. Так «Утес» имел свой напев как и «Что стоишь склонилась, бедная рябинка». А такая песня как «Бывали дни веселые» пелась нами на, как мы называли, ангарский мотив и песня из быстрого скандующего темпа у нас превращалась в певучую, разноголосную мелодию.

Когда мне впоследствии попалась книга-сборник А.М.Новиковой «Русские народные песни», издание ГИХЛ Москва 1957 года, я не узнал в нем многих наших песен, которые мы пели на Столбах.

Живем мы и с нами вместе бок о бок идет и живет песня. Изменяемся мы, изменяется и она, но мы старимся, а она изменяется не старея и это делает с нею поющий ее человек. Целый песенный мир окружает нас и из него мы черпаем утешение в своем горе, подтверждение своей радости, наслаждение и жизнеутверждающую красоту бытия. И мы поем, мы пели и будем петь. Привести полные тексты перепетых нами песен невозможно, это большой и неуместный труд, но дать хотя бы заглавия песен, чтобы через них видеть мятущуюся душу нашей компании, это необходимо.

Список песен дается в системе упомянутого сборника «Русские народные песни» и в конце делается невольное отступление для песен не упомянутых в сборнике.

Народные песни на социально исторические темы:

«Эй в Таганроге, эй в Таганроге».

Бурлацкие:

«Вниз по матушке по Волге».

Солдатские:

«Ах зачем нас забрали в солдаты», «Ехали солдаты со службы домой», «Как на матушке на Неве реке», «Во субботу день ненастный», «Ой да ты, калинушка», «Знаю, ворон, твой обычай».

Народные-бытовые:

«Уж ты сад ты мой сад», «Возле речки возле мосту».

Песни литературного происхождения по авторам:

Амосов А.Н. «Хаз Булат удалой»; Анордист Н. «Звонок гремит и тройка мчится», «Вот мчится тройка почтовая»; Беранже. «Пара гнедых, запряженных с зарею», «Зима, метель и в крупных хлопьях»; Буланина Е. «Вот вспыхнуло утро»; Глинка Ф.А. «Не слышно шума городского», «Вот мчится тройка удалая»; Гольц-Миллер И.И. «Как дело измены как совесть тирана»; Горький A.M. «Солнце всходит и заходит»; Гребенка Е.П. «Помню я еще молоденькой была»; Давыдов Д.П. «Славное море священный Байкал»; Дуроп Ал. «При лужке, лужке, лужке»; Ершов П.П. «Вдоль по улице широкой»; Дельвиг А.А. «Не осенний мелкий дождичек»; Жуковский В.А. «Кольцо души девицы»; Ибрагимов Н.М. «Вечерком красна девица»; Кольцов А.В. «Соловьем залетным», «Я любила его жарче дня и огня», «За рекой на горе лес зеленый шумит», «Отчего скажи мой любимый серп», «Путь широкий давно предо мною лежит»; Лермонтов М.Ю. «Отворите мне темницу», «Сидел рыбак веселый», «В широкой теснине Дарьяда», «Как-то раз перед толпою», «Выхожу один я на дорогу», «Спи, младенец мой прекрасный», «В полдневный жар в долине Дагестана»; Макаров Н.П. «Однозвучно звенит колокольчик»; Мачет Г.А. «Замучен тяжелой неволей»; Мерзляков А.Ф. «Среди долины ровныя»; Миллер Ф.Б. «Среди лесов дремучих»; Навроцкий А.А. «Есть на Волге утес»; Некрасов Н.А. «Ой полна, полна коробушка», «Хорошо было детинушке», «Что так жадно глядишь на дорогу», «Укажи мне такую обитель», «Не гулял с кистенем я в дремучем лесу», «Меж высоких хлебов затерялося», «Поздняя осень грачи улетели»; Немирович-Данченко В.И. «Чудный месяц плывет над рекою»; Огарев. «Ночь темна, лови минуты»; Ожегов М.И. «Потеряла я колечко», «Меж крутых бережков»; Ольхин А.А. «Много песен слыхал я в родной стороне»; Полонский Я.П. «В одной знакомой улице», «Мой костер в тумане светит»; Пушкин А.С. «Под вечер осени ненастной», «Гляжу как безумный на черную шаль», «Сижу за решеткой в темнице сырой», «Как ныне сбирается вещий Олег», «Буря мглою небо кроет»; Разоренов А.Е. «Не брани меня родная»; Репнинский Я.Н. «Наверх вы, товарищи, все по местам»; Розенгейм М.П. «Далеко далеко степь за Волгу ушла»; Романов К. «Плещут холодные волны»; Рылеев К.Ф. «Ревела буря, дождь шумел»; Рыскин С.Ф. «Хороша эта ноченька темная»; Садовников Д.Н. «Из-за острова на стрежень»; Соколов Н.С. «Шумел горел пожар Московский», Соллогуб В.А. «Накинув плащ, с гитарой под полою»; Стромилов С.И. «То не ветер ветку клонит»; Суриков И.З. «Степь да степь кругом», «Сиротой я росла, как былинка в поле», Что стоишь качаясь, бедная рябинка«, «Словно море в час прибоя»; Толстой А.К. «Спускается солнце за степи»; Трефолев Л.Н. «Когда я на почте служил ямщиком»; Херасков М.М. «Прощайте ласковые взоры»; Хованский Г.А. «Я вечер в лужках гуляла»; Цыганов Н. /муз Варламова А./ «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан»; Шаховской А.А. «Вниз по Волге реке»; Языков Н.М. «Нелюдимо наше море».

На стихотворения местных авторов:

Калашников В.С. /Кручинин/. «Широкою лентой темнея»; Степанов А.П. «Злые люди пусть смеются»; Филимонов Ф.Ф. «Закипела работа на ниве».

Романсовые песни:

«Слеза мой взор туманит», «На железную цепь ворота заперты», «Что склонилася ты над рекою», «Запрягу я тройку борзых», «Меж мерцающих звезд ярко светит луна», «Забыты нежные лобзанья», «В темной аллее заглохшего сада», «Глядя на луч пурпурного заката», «Я помню вечер, тускло зало», «Дивные очи, очи как небо», «Белой акации ветки душистые», «Дышала ночь восторгом сладострастья».

Украинские:

«Рэвэ тай стогне Днипр широкий», «Засвистали казаченьки в поход с полуночи», «Виют вихри, виют буйны», «Эй ну те хлопцы, славны молодцы», «Стоит гора высокая», «Из-за гор горы едут мазуры», «Дивнии очи, очи дивочи», «Ой у лузи, та ще при берези».

Итальянщина:

«Смолкнул говор карнавала», «Гондольер молодой».

Революционные:

«По пыльной дороге телега несется», «Есть на Волге погост», «Средь мира дольного для сердца вольного», «Возле речки возле мосту» /о школе и кабаке/, «Уж ты зимушка зима, холодна больно была».

Разбойничьи:

«За Уралом за рекой, казаки гуляют», «Звонок звенит к ночной поверке».

Антирелигиозные:

«Слыхал во время оно», «То было дело в понедельницу», «Когда Ной вышел из дворца», «От зари до зари».

Семинарские:

«Море синее, море бурное», «Меж мерцающих звезд», «У зари у зореньки».

Ангарские:

«Бывали дни веселые», «Чесал Ваня кудерцы».

Любовные:

«По Дону гуляет казак молодой», «Краснобай ты мой удалец лихой», «Разлука ты разлука», «Кари глазки где вы скрылись», «Прощай жизнь, радость ты моя», «Однажды в рощице гулял я», «Зачем ты безумная губишь», «Пускай могила меня накажет», «Снежки белые да пушисты», «Кругом кругом осиротела».

Студенческие:

«Быстры как волны все дни нашей жизни».

Бродяжьи:

«По диким степям Забайкалья», «Глухой неведомой тайгою».

Шуточные:

«В лесу стоял и шум и гам», «Перевоз Дуня держала», «Все говорят, что я ветрена бываю», «Кого-то нет, кого-то жаль», «Ах тошно мне на чужой стороне», «В лесу говорит, в бору говорит» (как припевы).

Плясовые:

«Рощица зеленешенька», «Милые девы, девы мои», «Во кузнице молодые кузнецы», «Эх дуба, дуба дуба».

Каторжные и тюремные:

«Далеко в стране Иркутской», «С гор ручьи показались весною», «Зачем я встретился с тобою».

Колыбельные:

«Спи дитя моё усни», «Мчатся тучи грозовые».

Время шло своим чередом и каждый из нас незаметно для себя шел той дорогой, по которой ему суждено было пройти в жизни. Многие пытались сами наладить свою судьбу, но кому, как это удавалось. Конечно, по молодости лет мы, все сдружившиеся на Столбах, мало думали о том, что когда-то нам придется расстаться друг с другом, так было все как будто хорошо в то время. Но ведь дружба наша была создана на основе отдыха, а впереди для многих предстояла работа без подобных субботних и воскресных отдушин. Так оно и случилось. Ничто не вечно под луной, невечной оказалась и наша Третья Каратановская компания. Пришлось расставаться. Но дружба, зароненная здесь на Столбах, осталась для многих на всю жизнь и это без преувеличений. Но прежде чем расстаться с компанией мне хотелось хоть бегло пройтись хронологически по тем маленьким событиям, которые были в нашей компании под Щей четвертого Столба.

1909 год. Немного о себе: Еще до отъезда в экспедицию, учась в 8 выпускном классе красноярской гимназии, со мной случилась маленькая неприятность. В мае месяце шли выпускные экзамены. И вот на законе Божием я вытянул билет, в котором было о какой то ереси в XY веке константинопольского патриарха Евтихия. Я знал этот билет и начал быстро отвечать и сказал следующее: «В XY веке с ересью выступил преподобный епископ енисейский и красноярский Евфимий». Но тут я поймал себя на слове Евфимий и остановился. Что со мной произошло! Почему я свел эту ересь на нашего епископа Евфимия, который сидит тут же за столом экзаменующих и с каким-то недоумением смотрит на меня? Наш батюшка нервно стукает об стол торцом карандаша и повторяет: «Замолчи, замолчи, замолчи». Да я и без того стоял и молчал. Кто-то подошел, взял меня за плечи и вывел в коридор. Меня хотели исключить но, как говорят, за меня заступился возведенный мною в еретеки тот же епископ Евфимий и меня допустили к дальнейшим выпускным экзаменам.

И вот среди этих выпускных я снова на Столбах. Дело было в воскресенье, а в понедельник последний экзамен по французскому языку. С вечера ушли домой все, кроме меня и Каратанова. Он, зная что у меня экзамен, усиленно отправлял меня домой. Я сказал, что побегу домой завтра рано утром и остался. На утро поставили на костер котел с чаем и я полез на Четвертый. Когда я был на Картошке, услышал, что чай готов и надо слезать, пить и бежать на экзамен. А тут с вершины Столба такой вид. Весенний туман переходит от одного Столба к другому и, не клубясь, тает. Сами Столбы какие-то весеннее радостные, ярких красок. Я спустился со Столба и заявил Каратанычу, что я на экзамен не иду. И не пошел и был оставлен на второй год в 8 классе. Еще три дня прожили мы под Щей до середины недели. Вернувшись в город, я начал собираться и уехал в экспедицию. 20 мая, пробыв в ней до середины августа.

Этот год мы еще были все вместе и кроме Столбов бывали в других не менее прекрасных местах наших окрестностей. Встречались и в городе, особенно на квартире у Тулуниных. Квартировавшая у них учительница Мария Федоровна Крылова имела пианино, а у хозяев был граммофон с длинным рупором, на котором проигрывались хорошие пластинки с записями Шаляпина, Собинова, Паниной, Вяльцевой и других, а из местных: Словцова и Пикок. Здесь мы тоже много пели хором и слушали сольные выступления Климова и Степановой. У тулуниных 19 ноября мы справляли именины Венки, о чем говорит фотографический снимок. Зимою справили в Мансарде именины Кешки Маслая и к нам чуть-чуть не пришли наши девицы. Пришлось исключительно усердно сделать невиданную до толе приборку в нашем холостяцком стане.

1910 год. 6 февраля. Я, Каратанов, Оревков и Н.Н.Масленников по Енисею дошли до Лалетиной и ночевали на даче Вл.Мих.Крутовского в сторожке, а на утро дошли до Столбов, побывали под Щей и Каштаком вернулись через Базаиху в город. 26-28 февраля. Я, Оревков, Букатый ходили на лыжах в Сынжул. Нашли Черепановскую избушку на Базаихе и жили в ней.

В мае окончил гимназию. Работаю как любитель в музее и хожу на Столбы. Снова ожила Ща и наша то шумная, то певучая компания разбудила столбовское эхо. Арсен Иванович Роганов уже полноправный член нашей компании, приходит и уходит с нами. Проездом из Питера в Абаканск на Столбах была Фиса Самоделова и с ней Шура Волкова. В середине лета побывал у родителей в Ачинске. По приезде в Красноярск пришел на Столбы, а под Щей никого, почти все в лодках пошли на Бирюсу, видимо, это была затея Букатого.

В мансарде устраивали блины и к нам на этот раз все же пришли наши девчата, мы с Кынкой задержались у Феклы Петровны Тулуниной, и нам попало.

Осенью этого года на Столбы пришел отец нашего друга Митяя Каратанова Иннокентий Иванович. Он долго собирался и наконец пришел. Зная нас, холостяцкую молодежь по мансарде он не видал нас в смешанной компании и вот он уже здесь на Столбах, где сама природа с ее примитивами и человек в ней не связанный городскими условностями, в своей непосредственности и вне этикета. Долго присматривался к нам Иннокентий Иванович и потом сказал мне и Димитию: «Самцы и самки». Не знаю, что дало повод ему так говорить, ведь мы никогда не позволяли себе никаких вольностей, заходящих за предел непозволенного. Видимо, костюм и отсутствие всякой жеманности, свойственные городу были причиной суждений старого человека, прожившего весь свой век в подчинении начальству и в строгих нормах патриархально-домостройного уклада жизни. Если ко всему столбовскому прибавить еще, что члены нашей компании в апреле участвовали в качестве артистов на этнографическом вечеру и подготовке к нему в мансарде, то на этом, пожалуй, и можно кончить этот год. Как я уже говорил, компания незаметно и вопреки нашей воле начала распадаться. Осенью уехал учиться в Киев я. На работу в школу поехала еще в 1909 году Нюра Морозова. Перестали ходить Надольский, Трегубов, Крылова и Ща затихла до следующего года.

1911 год. В январе я взял отпуск. В Киев не поехал, а поступил в музей, где помогал готовиться к Омской выставке. Работали много. Из нашей столбовской компании работали: Каратанов, Тулунин и Я. Только один раз я за весну был на Столбах и то один. Остановился под Щей и ночевал у костра. Утром встал со светом и залез на Четвертый. Было тихо и так хорошо, что не хотелось уходить, но надо было к 9 утра быть на работе, и я пришел вовремя. Вообще я ни разу не пропустил никакой работы из-за Столбов, исключая выпускного экзамена по французскому языку. На выставке в Омске работал один месяц и уехал в Красноярск в первый день открытия выставки. В Омске я начал вегетарианствовать и в течение 5 лет не употреблял мяса.

Я, Каратаныч и Кенка Маслай ездили в Езагаш к Мишке Масленникову и жили у него 4 дня. Выше в Дербиной купили лодку и сплыли в Красноярск. В начале июня Я, Каратаныч и ученик рисовалки Женя Зубковский на пароходе заехали в Минусинск и сплывали в своей лодке в Красноярск. По дороге все искали красивого места для остановки и все не могли найти, т.к. после Столбов нам всё казалось, как говорится, пресным. Наконец мы нашли такое местечко около р.Бирюсы, где и прожили дней 6. Потом сплыли к устью р.Маны и здесь прожили дня 4 и сплыли в город.

Компания рассыхалась всё больше и больше. На лето приехали из деревень девчата, но поразъехались другие члены компании. К этому времени мы приискали новое место для остановок — это Новый клуб на южной стороне того же Четвертого столба, куда и стали заглядывать всё чаще и чаще. /СМ. стоянка Новый клуб/. Под осень я захворал малярией и валялся у Тулуниных, Гидлевских, Нелидовых. Однажды с Каратанычем мы пошли на Базаиху к Черепановской избушке и когда поднялись на хребет, меня свалила малярия, и мы первый раз в жизни повернули вспять и пришли домой. Осенью я вновь в Киеве.

Этим годом кончаются наши регулярные остановки под Щей.

После нас здесь стали останавливаться в начале своего оформления Беркуты. Вот они то и написали в 1812 году название США. Значит мы останавливались просто под Четвертым и если мы связаны всё же с этим названием, то только потому, что в разные годы мы нет-нет да придем под Щю и до некоторой степени считали эту стоянку своей. В 1912 году мы чаще останавливались в Новом клубе, но раза два были и под Щей. В этом же году Беркута обосновались в северо-западном развале Второго столба и ушли из-под Щи.

Кто останавливался под Щей после, сказать трудно. Ясно только одно, что это место не пустовало. В этом районе чуть повыше Щи на плите у стены Четвертого останавливалась какая-то компания, среди которой был Окороков, не пожалевший краски на свою роспись здесь. Хотя здесь же неподалеку за каменистым отрогом Четвертого столба еще с начала XX века имеется надпись гласящая:

Что за страсть где ни попало
Свою фамилию писать
И тем давать прохожим право
Себя болваном называть

В 1912 году в этом же районе останавливался художник Андрей Шестаков, П.Нагаев вместе с остатками Третьей Каратановской /Тулунин и Сципион/. Эта компания заснята на фото и мы об этой остановке знаем, а сколько здесь было нам неизвестных, но думаю всегда благодарных Ще за приют, это неизвестно. Но если судить по фотоснимкам и записям случайного характера, то кое-что можно узнать и еще:

Фотография 9×12 — Сняты: Иванов Д, Гидлевский А. ? и скрывавшийся на Столбах какой то кавказец по фамилии Шахсаван. /дата 1912/.

Запись в дневнике Яворского: Под Щю происходит разгрузка избушки Косогорки. /и летом это бывало не один раз/.

Запись в дневнике Яворского: 2, июня 1919 года продолжают останавливаться случайные компании /редко как разгрузка из Столбушки/.

Запись в дневнике Яворского: Один ягодник разобрал нары что под Щей и стал их палить в костре. 1924 /значит нары были устроены кем-то раньше. Думаю что их сделал М.И.Алексеев — будущий наблюдатель заповедника. Он как раз в это время останавливался под Щей со своим дружком/.

Фото 13×18 и запись в дневнике Яворского: Сделал нары и здесь лето и начало осени, пока не построили метстанции, жил Михаил Иванович Алексеев и вел наблюдения. /фото И.И.Юшкова/.

Фото 13×18 Анна Николаевна Морозова под Щей. Приехала повидать Столбы. Здесь 50 лет тому назад она Анюта Морозова бывала в Третьей Каратановской компании. Пол века шутка сказать. Здесь с А.Яворским они пили чай из воды, взятой под Третьим и вспоминали о том, что было, как и что тогда пели и кто они были и где они теперь. Уцелели: Яворский, Жилин, Морозова, Берг, Зыкова, Витощенко /умерла в 1959 г./. Остальных уже нет.

Вот и всё о Ще. Пусть кто-нибудь и когда-нибудь что-нибудь да напишет про нее.

А.Яворский

ГАКК, ф.2120, оп.1., д.6