Многие красноярцы свое знакомство с Красноярскими Столбами, в той или иной мере, начинали с Такмака. Эта мощная скала на вершине горы невольно привлекает внимание своим острым гребнем, крутыми стенами и видна из всех частей города.

Видели его и мы, мальчишки, жившие в довоенные годы на правом берегу на втором участке, имевшем казарменно-прямоугольную планировку, где строго в меридиональном направлении стояли дома, как раз поперек направления ветров, видимо для того, чтобы в них не было жарко. Ну, это так, к слову.

Поскольку дворов, заборов и даже деревьев еще не было, то нам, мальчишкам, в полное господство достались крыши домов. Дома были не очень высокие — два этажа, и это позволяло нам быть храбрыми. Некоторые смельчаки бегали, гоняя голубей, воробьев и кошек по самому краю. Набегавшись до упаду, иногда и буквальном смысле, собирались кучкой где-нибудь под крышей и слушали рассказы уже бывалых о Такмаке, о Торгашинских пещерах — они их называли «бездонными ямами» — и о Столбах. Никаких фотокарточек у нас не было, и воображение рисовало самые немыслимые обрывы, скалы, какое-то нагромождение камней, поросших лесом.

В январе 1945 года мы переехали на улицу Горького все в том же Красноярске. Учась в 10-й школе, я познакомился с ребятами, уже побывавшими на Столбах, и получил от них путанную, но обширную информацию. Впервые на Столбы я пошел со своими одноклассниками в январские школьные каникулы. Собрались у стен своей школы и нестройной, но довольно дружной толпой двинулись на вокзал. Переехав Енисей поездом, от станции пошли на лыжах до урочища Каштак и далее по тропе. Уже в сумерках добрели до какой-то избушки. Это была «Нелидовка». Как мы разместились в избушке (нас было человек двенадцать-пятнадцать), — сегодня представить очень трудно. Но мы были юны, тощи и долговязы; откормленных не было, — ведь шел январь 1945 года, последнего года последней, как нам наивным казалось, войны.

Второй раз пошел я на Столбы с соседскими ребятами в июне 1948 г. Пришли вечером на поляну к стоянке (или бараку), которая называлась «Экскурсанткой». Там, я знал, находилась небольшая компания знакомого Ю. Казакевича, к ним мы и примкнули. Снизу, с поляны, в довольно плотном сумраке смотрелись скалы весьма неприветливо. Сказать справедливее — страшно. Тем более что по «коньку» Второго Столба двигались какие-то фигуры или тени. Все это выглядело фантастически феерически. Настроение мое резко упало после того, как Юра заявил: утром пойдем на Первый! А тут еще этот столбовский козел Яшка, который загнал меня от костра под веранду «Экскурсантки». Я, видите ли, не дал ему покурить. Откуда мне, новичку, было знать эти козлиные причуды!

В семь-восемь утра гуськом пошли к Столбам. Вот и Слоник. Юра показал, как забегать на него. С нами пошла и его подруга. Они оживленно рассказывали и показывали ходы, их названия, тропы, поясняя, куда они ведут. Но вот и «Катушки» — ход на Первый Столб. Подъем начинается, как сперва кажется, по отвесной стене. Но на ней есть полки, «карманы», зацепы, поэтому идти можно, и даже довольно легко и свободно. Во время подъема догнали уже на «Катушках» троих: один проводник и двое мужчин, тоже новички. По их разговорам поняли, что они — парашютисты, но их рассуждения храбрости нам не добавили.

Потом был Второй Столб. Спустившись, решил — все, больше сюда ни ногой.

Сданы экзамены — я учился в техникуме, времени свободного — тьма; отдохнул, занятий — никаких... И вдруг, недели через три потянуло туда. Со страшной силой. И однажды к вечеру, собрав немудреный рюкзак, согласовав поход с родными, ушел на Столбы.

На той же стоянке нашел Юру и его друга Жору. Мое появление произвело, точнее, повергло его в шок. Отдышавшись и обсохнув после подъема, я «добил» Юру — своди меня в Садик Второго Столба на закат. Он был потрясен, так как считал, что больше не увидит меня. Однако... Всю дорогу до скалы он рассказывал, какое он составил мнение о предыдущем походе и что он чувствует...

Спускались мы при последних отсветах заката. Внизу, на земле, уже господствовала ночь, пела зорянка, где-то заливался соловей-красношейка... Вдали блеснул огонек костра. Наш друг варил картошку на ужин.

На следующий день Юра потянул нас «Леушинским» ходом на Второй Столб!

И началось... Все следующие походы лета 48 года я совершал один, примыкая к какой-нибудь уже знакомой компании или заводил новую. И без конца лазал, лазал, лазал... Каждый раз осваивая новые ходы и скалы, беря в компаньоны кого-либо из таких же любителей.

Уже осенью, где-то в сентябре, придя в Нарым, в избушке «Беркутянка» встретил совсем новую компанию. Разговорились, познакомились. Оказалось, учимся в одном и том же техникуме, только на разных курсах: я — на 4-м, а Олег Преображенский — на 3-м. Значит, мы — тезки. Так мы и стали называть друг друга «тезками», потому что я — тоже Олег. Это был последний поход на Столбы летом-осенью 1948 г.

Обучаясь в одном учебном заведении, мы имели возможность чаще общаться, делились впечатлениями, воспоминаниями.

Летом 49 года ходили на Столбы мало. Причинами тому были окончание техникума и его закрытие, которые позволили многим уйти учиться в Сибирский Лесотехнический институт (теперь — Технологический университет).

В 1950 г., окончив 1-й курс, пройдя практику по геодезии, мы с Олегом устроились в заповедник Столбы работать по таксации леса. Работы было много, свободного времени мало. И, тем не менее, мы умудрялись лазать. Чаще — на Стенку, куда более всего обращались наши мысли, обращались к ней, могучей красавице, к ее вертикальным стенам, крутым «конькам», к северо-восточному, узкому и крутому ребру.

В декабре-январе 1950-1951 гг. в Красноярске зимнее скалолазание приобрело массовый характер.

В ту зиму многие ребята лазали по скалам. Мы тоже поднимались «Уголком» на Перья, ходили на Первый и Второй, мечтали о зимнем восхождении на Манскую Стенку. В марте Олег где-то добыл сизалевые веревки, какие-то самодельные скальные «кошки», и мы двинулись на Стенку. Без какой-либо подготовки и тренировки, не имея достаточного навыка в пользовании веревками, не умея забивать крючья и клинья, мы все же поднялись на Стенку. На верху поняли, что за ошибку мы совершили, в какой капкан загнали себя. Нас было четверо. Проторчав наверху около часа, стали спускаться. На ногах у Олега были «кошки», остальные были в лыжных ботинках. Спустив нас по длинному коньку шириной в три ладони, сделав четыре шага, Олег повернул к нам голову и со словами «Я сейчас полечу» действительно полетел. Все навешенное на Олеге снаряжение, все эти железа-вериги, крючья, карабины, костыли, клинья-блинья, репшнуры, петли-стремянки, веревки, скребки-молотки, все это зазвенело-заговорило, загремело-заорало, засвистело-заскрежетало... Он летел спиной вперед, разбросав как крылья руки, ноги вытянуты вверх по скале, стальные «кошки», высекая искры, оставляли за собой огненные полосы. Голова была поджата к груди, спина горбом — это его и спасло. Он ударился о тощую сосенку спиной и тем самым погасил скорость падения, но полет продолжался. Мы со Славкой рывками выбрали-вырвали страховочную веревку, а Юрий намертво зажал ее вокруг сосенки. От удара ствол сосенки, плотно прижатый к скале, несколько отошел от последней... И туда упала страховочная веревка — мгновение — и ствол зажал веревку! Получился естественный амортизатор, который резко затормозил протягивание веревки. Это окончательно спасло Олежку! Еще удар туго натянувшейся веревкой, и мы со Славой летим черт-те-куда в тартарары. Упав на спину, на краю расщелины головой вниз, увидел Олега, стремительно летящего на меня из бездны; в следующий миг он начал удаляться от меня и ... закачался, как поплавок. Кричу — ты живой? Подняв к нам позеленевшее лицо, ответил с натугой — живой... Потом был восторг, самый младший из нас — Юрка — брат Олега, откровенно плакал, размазывая слезы грязными рукавицами по щекам... Уже в своей избушке, «Музеянке», мы увидели весь трагизм происшедшего, возможные последствия собственной безответственной авантюры и поняли — без подготовки нельзя выходить на сложные маршруты.

Первовосхождение на Манскую Стенку по юго-западному ребру было совершено братьями Леушиными летом 1917 года. Ход и сейчас пользуется большой популярностью среди столбистов.

Обсуждая возможность траверса Стенки, решили выполнить его в сентябре 1952 г. командой в составе: Олег Егорушкин, Олег Преображенский, Александр Голотвин и Тамара Преображенская.

Все лето 1952 г. группа готовилась к штурму. Но так уж случилось — все лето мы тренировались по отдельности: Олег с Александром — на Кавказе в Домбае, Тамара — на Алтае. Я оставался в Красноярске на Столбах. Учитывая нашу давнюю «сходимость», страшного в этом ничего не было.

За время тренировок я прошел на Втором Столбе лаз, соединяющий лаз «Свобода» с лазом «Леушинский». Так называемый «Ласточкин переход». Он начинается ниже слова «Свобода» и заканчивается у основания верхней вертикальной щели лаза «Леушинский». Про этот забытый лаз мне рассказал В. Середкин — был такой столбист. Сам он им не ходил и знал о нем по устным описаниям братьев Леушиных, видимо, первопроходцев этого хода.

В августе вернулись Тамара Преображенская из Алтайского альплагеря и Олег с Сашей из Кавказа. Несколько дней подготовки, и команда была готова к штурму восточного ребра Манской Стенки.

Рано утром, позавтракав, собрав снаряжение, приготовленное с вечера, отправились к Манской Стенке. По своей высоте, от подножия до вершины, это самая высокая скала на Столбах. И, не смотря на то, что стоит она в Калтатской котловине, смотрится очень эффектно.

Подходим к Стенке. Прохладное сентябрьское утро. Еще блестит роса на листьях; сыро, зябко, на душе тревожно, — что нас ждет?.. Переобулись, надели на ноги сухие носки и галоши. Сняли лишнюю одежду, остались в штурмовках...

Начало подъема было определено ранее — южная грань северо-восточного ребра. Задрав головы, еще раз осматриваем ребро стены. Невольно в сердце заползает, мягко говоря, уважение к ней, красавице.

Намеченная трасса проходит по широкой щели, постепенно сужающейся кверху. Снизу по ребру тут и там произрастали крупные деревья — кедры и сосны, затем пошла мелочь... С подъемом выше щель сильно заросла мхом, лишайником, мелкой таволгой. Во многих местах щели были засыпаны мелкой каменной дресвой — наступишь на такую и покатишься, и чем ниже, тем быстрее... Ребро было не хожено.

Чем выше мы поднимались, тем больше трудностей и опасностей встречали на своем пути. Но, вбивая в малозаметные трещины скальные крючья, навешивая страховочную веревку на них, группа упорно поднималась вверх, с трудом преодолевая каждый метр пути. Идущий впереди остановился перед вертикальной стенкой, отыскивая более удобный ход. Посоветовавшись, тезки выбрали широкий, заросший кустарником, камин. Это широкая вертикальная щель. Благополучно пройдя камин, я закрепился на скальном выступе и помог подняться Олегу. Этот, казалось, небольшой участок пути потребовал более одного часа времени; Тамара и Саша вынуждены были ожидать своей очереди, стоя на узком покатом карнизе, где едва умещались ноги.

Преображенский, дойдя до меня, спортивным способом сразу же ушел вперед вверх, так как даже двоим было негде разместиться на площадке. Поочередно, меняясь (один идет, второй на страховке), вышли на последнюю часть подъема. Олег оставался на промежуточной позиции на страховке до конца подъема, и только после того, как Тамара и Саша вышли наверх, он поднялся к нам.

Спустились по традиционному ходу. У подножья друзья поздравили нас с победой.

В общем, траверс занял семь часов времени.

Внизу мы оглянулись и посмотрели на стенку, где крупно было выбито «Наука» — это было название институтского спортивного клуба.

Зазвенели долго молчавшие гитары. И вся компания в состоянии эйфории запела-зазехлала столбовскую песню:

Столбистом я родился и подохну,
Умирать я буду и не охну,
Мне бы только не забыться
Перед смертью захмелиться,
И тогда как мумия засохну!

Мы же четверо понуро брели, еле переставляя ноги, утомленные и физически и эмоционально.

По праву первопроходцев мы назвали пройденный ход «Музеянским» — в честь нашей столбовской избушки «Музеянки».