Шел второй год первой мировой войны. Полк, в котором служил мой отец в звании младшего унтер-офицера, стоял недалеко от Улан-Удэ, в деревне Березовка, где меня и крестил полковой поп. Отец — уроженец дер. Емельяново, мать — дер. Еловой. После демобилизации в 1918 году мы приехали жить в пос.«Им. 13 борцов», тогда «Стеклозавод», где и состоялось мое знакомство с колчаковцами. Небольшой отряд заехал к нам во двор и офицер с шумом забежал в наш дом и приказал матери печь блины. «А из чего я буду печь, когда нет ни муки, ни масла». «У нас все есть» и, выйдя ненадолго, принес все. Мы — ребятишки сидели на печи с испугом и недоумением смотрели, как мать ополоснула эмалированный таз, куда мы писали, и завела в нем тесто. Не прошло и полчаса, как на стол, за которым сидели колчаковцы, посыпались оладьи. Но тут заскочил в избу запыхавшийся вестовой и крикнул «Красные !». Всех как метлой смело, а уж оладий в это день мы наелись от пуза.

В 1922 г. семья переехала в Красноярск, где и осталась жить навсегда. До 3 класса учился я в школе N8. Она располагалась в 2-х этажном деревянном здании по ул. Красной Армии между ул. Диктатуры и Дзержинского. Позднее в этом здании была детская туббольница, а сейчас на этом месте завод Квант. С третьего класса я учился в губсоюзовской школе, которая стала N3, а теперь школа N20. Школа располагалась в здании по ул.Мира возле к-театра «Октябрь».

В 60-х годах школу перевели в новое здание примерно в том же районе по ул.Урицкого. В ней же учились и мои братья Валентин и Николай. Позднее в ней же учились мои сын и дочь, в ней же преподавала русский язык моя жена Иллария Сергеевна.

Жили мы очень бедно. Отец каждый день приходил домой пьяный, из своего заработка давал матери 25-30 руб. в месяц. Дошло до такого нищенского состояния, что меня отдали в детский дом, где я и прожил год. Учился я неплохо, особо любил уроки рисования. Преподавателем рисования в младших классах у нас был А.А.Рахлецкий, бывший офицер. Он был прекрасный художник, но особенно ему удавались портреты, у него был целый альбом портретов преподавателей, которые он рисовал во время заседаний педсоветов. В старших классах рисование преподавал Д.И.Каратанов. В одном классе со мной учились подружки Туся Прозоровская, Катя Нащекина и Лена Крутовская.

Тогда школа пережила много новинок и преобразований. Решался вопрос и продолжительности обучения — 8,9,10 и даже 11 лет, но после 9 класса всех нас выпустили с аттестатом, и дальше кто куда.

Лето я проработал мотористом в ОСВОДе, а осенью открылся речной техникум, куда много наших парней и поступило. Преподавали хорошо, т.к. много было практики и кроме того, мы в объеме ФЗО обучались ремеслу: слесарное дело, литейное, кузнечное, жестянницкое, токарное, сварочное. С начала навигации и до закрытия ее мы плавали на судах и работали в штатных должностях. Я работал кочегаром, масленщиком, пом. механика. Тяжело было работать кочегаром. Мне только еще исполнилось 16 лет, и вот вахта у двух котлов. Судовые дрова тяжелые, метровые. Топку откроешь, волосы обгорают. Зашуровал одну топку, ведро воды вылил на себя и начинаешь шуровать другую. И так 4 часа. Только успеешь отдохнуть, и снова на вахту. А тут еще погрузка. В селах Новоселово, Даурское, Сорокино по 3-е суток разгружали в мешках пшеницу: 60-65 кг. Сначала ноги тряслись, а потом привык и таскал на «кондачка». Трудовая школа техникума мне пригодилась на всю жизнь. В 1933 году окончив на «отлично» техникум, я был направлен на работу в механико-судовую службу Енисейского пароходства, в группу теплотехники. Работа исследовательского характера. Летом с кучей приборов — на испытания судов, а зимой — камеральная обработка и практические рекомендации. Одновременно я учился в Заочном институте инженеров водного транспорта в Ленинграде (ЛИИВТ).

В 1934 г. я разработал проект плавучей станции, которая осуществляла горячую промывку котлов судов, регенерацию смазки, мелкий механический ремонт, прачечная и агитпункт. Плавучую базу поручено было мне строить, как прорабу. В 1935 г. я был назначен руководителем группы механизации портов и участвовал в проектировании «Большого Красноярска». Мои проекты были выставлены в фойе театра им. Пушкина. В 1936 г. я перешел работать в Красноярскую Авиаремонтную базу полярной авиации, которая позднее стала заводом им. Побежимова. Во время войны это был «завод 477» Авиапрома. Авиация открыла для меня огромные просторы знакомства с новым и увлечение конструкторской работой. Начал я работу со старшего конструктора в 1936 г. и дошел до главного конструктора завода в 1947 г. Но больше всего работал заместителем главного конструктора, т.к. это освобождало от ежедневных совещаний и давало больше возможностей работать самому лично. Когда я пришел в авиацию, готовилась экспедиция на Северный полюс. Тогда самолеты ТБ-3, ТБ-1, Р-6, МБР-2 и др. не имели даже защищенных от ветра кабин пилотов, обогрева и был самый минимум навигационных приборов. Я принял самое активное участие в переоборудовании этих самолетов. В первую очередь я занялся проектированием фонарей, которые защищали кабину пилота от холодного встречного потока. Было сделано и дооборудование, а иногда и полное переоборудование доски приборов. Конечно, в основном, использовал советы пилотов и бортмехаников. Это были прекрасные люди и умельцы: Чухновский Б.Г., Молоков В.С., Водопьянов М.В., Черевичный И.И., Козлов М.И., Рейсиг А.Э., Побежимов Г.Т., Алексеев В.Д. и др. Это была исключительно дружная семья отважных людей. а машине Г.С.Леваневского я переоборудовал систему управления под руководством О.Ю.Шмидта.

Но вот грянула вторая мировая война — Отечественная. Уже в понедельник 23 июня 1941 г. на завод прилетел генерал Мазурук И.П. и я получаю задание по переоборудованию всех находящихся на заводе самолетов, установить на них бомбосбрасыватели, пулеметные установки. На площадке завода им. Побежимова (ныне судостроительный) стояли американские Каталины, немецкие Дорнье-Вали, Сикорского СИ-54, Р-6, ТБ-1, МБР-2 и др. Никаких аэродинамических характеристик на них нет (Поляры Лилиенталя, центр давления, центр тяжести и др.). Следовательно, все нужно было делать, ориентируясь только на инженерную интуицию. До и не знаком я был с вооружением. Сказал об этом Мазуруку, а он говорит — иди на склад вооружения и знакомься , а помогут тебе летчики с черноморской авиации. Но никто мне не помог. Собирал и разбирал на складе, изучал, здесь же вырывая время поспать урывками. Но вот воистину — родился я в рубашке. Все бомбовые установки проверялись с бетонными бомбами и при сбрасывании ни кабрирования, ни пикирования ни на одном самолете не было. Успешно были установлены и пулеметные установки ультра-шкасы, носовые, бортовые, кинжальные. Это был мой большой успех!

В 1941 г. из Америки поступили гидросамолеты Каталины, оборудованные радиокомпасами Бендикс и автопилотами Сперри. Вся документация к ним на английском языке. Много труда вложили муж и жена Кельмет, работавшие в радиоприборном цехе, но сумели приспособить к нашей системе питания. Для настройки автопилотов был приглашен специалист из московского автозавода, который сделал отладку и улетел в Москву. И вот машина Н-308 возвращается из рейса. Перестал работать автопилот. Целая группа инженеров пробовала свои знания по регулировке автопилота, но безуспешно. Вызвал меня директор завода подполковник Захаров С.А., и говорит: «Ты все оборудование на самолетах проектируешь, так вот к утру автопилот должен быть готов». Повозился я часа 2-3 на стенде и так, только кое-что угадывается. Взял я книгу по автоприборам, где были и принципиальные схемы автопилотов. Всю ночь штудировал, а рано утром снова поставил его на испытательный стенд и стал «гонять» по всем стабилизациям. Что-то стал нащупывать, но приходит пилот и говорит: «Давай, доработаешь на самолете при работающих моторах». Пошли, поставили, запустили моторы, я внизу под приборной доской колдую. Пилот говорит, что моторы прогрелись и мы поднимаемся в воздух. Поднялись, набрали контрольную высоту, но я попросил подняться еще на тысячу для страховки. Поднялись. Я снова под приборной доской и командую: «Включаю рули высоты». Как клюнет машина на нос, аж страшно. Выключил автопилот. Восстанавливаем высоту. Что-то я уже поймал. Включаю снова. Уже немного пошли вниз. Не выключая, я регулирую и выправил самолет. Ура! Понял весь секрет. Включаю элероны, эффект тот же. Самолет чуть не перевернуло. Но я быстро справился. Летим спокойно. Остался руль поворота, но уже теперь я не трясусь, а действую уверенно. И так автопилот заработал. Полчаса летали: курс, высота. Все хорошо. Снова у меня успех! И тут снова сюрприз! Вернулись из рейса Каталины. Немцы ворвались на наш Север. Обстреливают наши самолеты за 500 метров, а наши ультра-шкасы бьют только на 250. Снова из Москвы прилетело большое начальство и стали мы обсуждать, как вместо двух боковых «блюстеров» поставить в центре палубы дальнобойный пулемет ДБП. Нужно было разрезать самолет по элементам продольной прочности. Кроме того, пулеметная башня в центре фюзеляжа затеняет стабилизатор и неизвестно, как поведет себя самолет в полете. Завод не ЦАГИ. Проверить можно только в натуре. Ой, как рискованно! Всю ночь просидели, так и не найдя решение. Я в это время был начальником самолетно-ремонтного цеха. Попросил у начальника Управления Полярной Авиации полковника Ф.П.Данилова разрешения действовать по своему усмотрению. Он разрешил. Но когда в полдень все собрались около самолета, то ахнули. Самолет-то развалится! А я действовал. У меня не было еще ни чертежей, ни эскизов. Но я взял на эту работу квалифицированного мастера Пустовалова К.Н. и он с подручным Ивановым с моих слов все делали. А ночью я делал чертеж — через неделю башня для ДБП уже стояла на месте. Но как проверить ее безопасность полету? Летчик-миллионер Петров сказал, что он полетит один с парашютом. Вывели самолет на воду, запустили мотор и начались пробежки с подлетом. Все на берегу переживают, в том числе и я. Но вот он поднялся, сделал 5 кругов, сел и только заглушил мотор, показывает из кабины большой палец. Редкое везение! А ведь, как я потом узнал, в Калифорнии, где строили эти самолеты, была попытка поставить башню в центре фюзеляжа, но самолеты разрушались. Об этом позднее рассказал гл. технолог Чертов, который в это время был в Калифорнии. Итак, еще один успех!

Наш завод переоборудовал как обычные самолеты на колесах, так и гидросамолеты. Аэродромом для колесных служил земляной аэродром ОСОВИАХИМА, позднее ДОСААФА, который располагался примерно в районе нынешней остановки электрички «Первомайская». Гидросамолеты взлетали и садились на Енисейской протоке между о. Молокова и заводом. (Интересно отметить, что факт боевого применения во время войны гидросамолетов малоизвестен — С.П.)

В 1941 г. мне еще раз пришлось испытать себя в незнакомом мне деле. Завод приступил к изготовлению «детали 7». как нам позднее стало известно, снарядов для «Катюш». Я участвовал вместе с моим другом Н.Паршиным в проектировании технологической оснастки. Но встал вопрос о термообработке снарядов. Передо мной была поставлена задача спроектировать такую газовую печь. А я и понятия не имел о печах. Пришлось взять учебник проф. Грум-Гржимайло о печах и вникнуть в теоретические основы. Главное, что снаряды должны укладываться в несколько рядов и иметь одинаковую температуру. Спроектировал я такую печь с большим мастером, но совершенно далеким от печного дела. Берзон П.С. сложил ее. Печь работала превосходно. Под моим наблюдением и участием сделана и вторая печь. Обе они отработали всю войну. Вот так тыл работал для победы.

Всю войну я работал начальником цеха. Получил инвалидную книжку, но не уходил, работал. В 1946 г. по приказу нач. штаба тыла Советской Армии я был командирован в Германию, где работал на авиаремонтном заводе близ города Лейпциг. Мы ремонтировали, собирали немецкие самолеты и переносили их на Родину. В поисках материалов и самолетов мне пришлось ездить по всей Германии и многое я увидел. Это во многом перевернуло мои представления об организации производства, дисциплине, экономике. У нас на заводе в Красноярске ОТК составляло 70 человек, а у них таким же делом занимался 1 человек — гл. контролер герр Вент. У нас бухгалтерия при наличии ЭВМ составляет 72 человек, у них — 3, которые на каждый выпущенный самолет составляют калькуляцию и каждую субботу разносят в конвертах по рабочим местам зарплату. У нас для оформления получения изделий со склада нужно получить 14 подписей, у них — ни одной ! Рабочий составляет перечень необходимых материалов, приборов и по нему получает со склада без росписи. Вот вам и «экономика должна быть экономной»! Ведь эти вопросы висят и сейчас, да только никто не собирается их решать. Мне исключительно повезло. Меня пригласил начальник оккупационных войск Германии генерал-лейтенант Куцевалов на приемку всех военно-промышленных объектов Германии, отошедших СССР. Мы побывали на потайных складах, заводах и я столько увидел, что для меня это был полный переворот в том, чему нас учили в институте, партии.

Вот такой пример. Фирма АЕГ насчитывает, кроме центра, 40 крупных филиалов, среди многого прочего централизованно выпускает много унифицированных деталей, изделий для всех типов самолетов Германии. Например, болты 1-го класса точности обходятся в 14 раз дешевле наших. Помнится, когда были Совнархозы, зам. председателя совнархоза у нас в городе М.Л.Левинсон пытался организовать централизованное производство крепежа и фитингов, но старые привычки производственников взяли верх. Провалилась хорошая затея!

Когда я вернулся из Германии, меня уже ждал весь парк самолетов. Нужно было устанавливать и испытывать в воздухе автопилоты. Работы до темна, а налетывал до тошноты. Самолеты ушли вовремя и ни один не вернулся из-за выхода из строя автопилота. Но война кончилась и продукция стала не нужна. Заводы стали перестраиваться на гражданскую продукцию. Наш завод N477 выпускал корабельные разведчики КАР-2 и морские бомбардировщики БЕ-4 главного конструктора Бериева. Самолетостроение перебазировалось в Таганрог. Бериев также уехал в Таганрог, где занимался разработкой реактивных самолетов и, в частности, создал уникальный реактивный гидросамолет (Интересный факт! В широкодоступной литературе об этих экспериментах информации нет. — С.П.). У нас осталась полярная авиация. Директор завода Шелухин М.И. обратился в МАП с просьбой дать заводу загрузку по самолетостроению. Ему предложили делать оперение для самолетов Антонова смешанной конструкции. Шелухин отказался, считая это обидным и мелким занятием. У нас на складе скопилось много авиамоторов «Зибель» и директор предложил мне разработать проект для производства вертолетов. Задача очень сложная, но приказ есть приказ. Я собрал все журналы «Вестник воздушного флота», где печатались материалы по расчету и проектированию вертолетов. Подобрал журналы «Американская авиапромышленность», где были статьи и фотографии вертолетов Игоря Сикорского. Взял себе помощника, молодого выпускника МАИ Володю Сорина, и мы с ним засели за расчеты. Явно не хватало расчетных данных. Командировали Сорина в конструкторское бюро вертолетчиков Микояна, Миля, Камова. Но они ничего не дали. Больше того, что печатается, у них нет. Пришлось работать с тем, что есть. Я взял на себя американский метод, переводил с английского, а Сорин по «Вестнику воздушного флота». Сличали результаты. И что интересно — расхождения были очень незначительными. У Микояна, Миля, Камова вертолеты были в виде летающих вагонов с винтами по концам фюзеляжа. Мы же взяли за образец классическую модель И.Сикорского. Очень долго и тяжело шла разработка винта с его сложной работой и управлением вращения лопастей, наклоном головки и т.д. Здорово были обескуражены, когда по расчетам лонжерон махового крыла получился переменного (конусообразного) сечения и прочностью 170 кГ/ кв. см. Технически было неясно, как сделать. А ведь современные вертолеты именно так и сделаны! Мы закончили эскизный проект и расчеты. Директор забрал все материалы и улетел в Москву, в МАП. Больше мы своих материалов не видели, судьба их неизвестна. Так закончилась для меня еще одна затея, которая не увенчалась успехом, но многое прибавила к моим знаниям.

В 1949 г. директор завода предложим мне разработать проект для индивидуальных домов-коттеджей. Я разработал, мой проект был одобрен и подписан для производства секретарем Крайкома КПСС Аверкием Борисовичем Аристовым. Я по конкурсу вышел первым. 50 домов 3-х типов были построены, и сейчас они составляют ул. им. Побежимова. После этого я спроектировал 2 цеха железобетонных конструкций (деревообрабатывающий и кузнечный) и реконструировал 2 здания под магазины, которые существуют и сейчас. После участия в конкурсе на проект Городской доски почета, где я получил первую премию, и еще в одном конкурсе, я получил приглашение Красноярского Союза художников при участии Т.В.Ряннеля. Но уйти с завода мне не разрешили. Получал еще дважды приглашения, но директор и парторганизация разрешение не дали. Так я не стал профессиональным художником, хотя как самодеятельный несколько раз участвовал в выставках, в том числе в ГДР.

С 1946 пор 1975 г. я работал главным конструктором, заместителем, главным инженером, его заместителем. От должностей «Главного» я стремился как можно скорее освободиться. Не инженерная это должность, а административная. Постоянные совещания, заседания днем и вечером до 9-10 час. Я считал это пустой тратой времени и приучающей начальников днем ничего не делать, а решение вопросов переносить к директору на вечер. Но и здесь были ругань, клятвы, вранье, а дело не двигалось. В 1958 г. мною была разработана установка для сушки древесины токами промышленной частоты (ТПЧ). (Думаю, что А.В. имеет в виду ТВЧ — С.П.). Установка была сделана цехами ОГМ и ОГЭ и успешно работала. Ранее для сушки древесины — сосны — до влажности 11-12% калориферной установке требовалось 18-20 дней и доска растрескивалась. Сушка в камере ТПЧ сократилась до 4-5 дней. Технологический институт долго бился над такой установкой, но такого результата получить не мог, и ученые приходили к нам за консультацией и опытом.

В 1959 г. встал вопрос о противопожарной пропитке древесины (антиперрирование), идущей для судостроения. В крае таких установок не было. Были установки антисептирования, и то примитивные. Я разработал установку с вакуумной регулировкой режимов. Установка работала надежно и давала хорошие результаты. После пропитки древесина не загоралась.

В 1960 г. вырос объем производства судостроения, а, следовательно, и количество перерабатываемой толстолистовой стали до 12 мм. Я разработал принципиальную схему линии автоматической переработки стали, а разработку отдельных агрегатов выполнили инженеры, находившиеся в моем подчинении: Черных, Виттер, Болдырева. Линия выполняла операции:

укладка стали на складе на рольганг,
подача рольгангом в цех,
правка стали на вальцах,
кантовка листа с горизонтального положения в вертикальное,
дробеструйная очистка листа,
подача листа к установкам газовой резки,
резка листа автоматами по чертежу,
окраска листа в электростатическом поле,
сушка листа в электрокамере,
подача разрезанного листа и отходов под сортировку электромагнитными укладчиками.

Эта линия работает и по настоящее время. За ее разработку на конкурсе ВЦСПС по механизации и автоматизации производства я стал лауреатом, а за нее же и за другие линии и установки механизации и автоматизации получил 4 диплома. Получили их некоторые другие участники разработки и внедрения. В круг моих обязанностей входило: расчет производительных мощностей, разработка технологических планировок, заказ технологического оборудования, расчет мобилизационных мощностей, разработка планов новой техники. Моими верными помощниками в этом были Зубарев Б.И., Булане Я.Я. Очень много времени мною было потрачено на создание мощностей по производству военной техники. Поездка в командировки на отечественные военные заводы, в проектные институты, в министерство обороны и т.д.

Принимал самое активное участие в проектировании под спецпроизводство Ленинградским институтом новых цехов, в разработке принципиально новой технологии, технологических планировок и заказе нового оборудования.

Последние 12 лет я руководил дипломным проектированием при кафедре Технологии машиностроения Красноярского политехнического института. Сам я в 1937 г. закончил институт, но без защиты дипломного проекта из-за связи с дочерью врага народа Подпориной Илларией Сергеевной, которая вопреки большим усилиям НКВД стала моей женой и с которой мы отметили уже золотую свадьбу и продолжаем жить вместе. Имеем сына, дочь, 3 внука, 1 внучку и 3 правнука. В 1953 г. окончил 4-х годичный вечерний Университет, философский факультет, но знания его практически реализованы не были.

В 1940 г. получил из Ленинградского института, по моему неоднократному запросу, удостоверение об окончании мною полного курса института, но без защиты дипломного проекта. В начале мая 1941 г. через первый отдел завода отправил документы на поступление в Академию воздушного флота. И вдруг началась война! Ответа я не получил, да и не до того было. Обращаться после войны я не стал, т.к. мучила болезнь, дети, ненормированная работа. В конце войны мне было присвоено звание инженера-капитана 3 ранга (морской авиации).

Всего на своем заводе я проработал 40 лет. За это время мне были присвоены звания «Почетного ветерана», «Почетного полярника». Получил 8 правительственных наград. Завод 4 раза менял свое название (Авиамастерские Управления полярной авиации, Авиаремонтный завод, ЦАРБ, Завод N477). За это время сменилось 30 директоров. Но только к одному из них у меня сохранилась память и симпатия. Это Псомиади Николай Анастасьевич. Он действительно любил завод, коллектив, много сделал для развития завода, оснащение его современным оборудованием, сделал его передовым в Кировском районе. Это при нем построены новые корпуса цехов, пионерлагерь, детский сад, профилакторий, оранжерея, столовая, спортзал. Ему было присвоено звание «Почетного гражданина города». Это был замечательный человек.

В 1976 г. я пошел на пенсию и мой трудовой путь кончился. Осталось для меня: живопись, лыжи, Столбы, книги и постоянный мой спутник — жена.

Столбы в моей жизни

Первый раз на Столбы я пришел в июне 1924 г. Жил я тогда летом на даче Крутовского, что на горе, в устье Лалетиной. Там расположился пионерский лагерь. Пожалуй, первый. Вечером у костра с нами вел беседу один из партизан Щетинкина и Владимир Михайлович Крутовский. Они говорили нам о Сибирской природе, ее красоте и рассказали о замечательных Столбах. И вот мы 6 человек под руководством старшей пионервожатой Петушковой Наташи пошли в однодневный поход на Столбы. Хотя мне и было всего 9 лет, дорогу одолел легко. Там мы ходили по тропинке от скалы к скале. Все восхищались и забирались на доступные камни. Так мы случайно набрели на стоянку «Ферма». Александр Леопольдович Яворский стоял на камне в шляпе и жилетке и что-то шутил, а под камнем у костра возилось человек 5-6. Потом позднее уже я узнал и Яворского и Абалакова В.М., сестер Чередовых М. и В. Путешествуя дальше, мы подошли к избушке, которая называлась Нелидовка, где никого не было, кроме одного художника. Он сидел на бревне и рисовал уголок леса. Мы были поражены красотой и верностью рисунка. Застывши, мы стояли за его спиной и наблюдали, как он кладет краски на холст. Почувствовав нас, он обернулся и у нас завязалась короткая беседа.

— Как вы хорошо рисуете — сказали мы — Вы, наверное, учились где-нибудь?

Он, прищурив один глаз, не торопясь, ответил:

— Да, учился, в Петербургской Академии Художеств.

Не всем было это ясно, но мы поняли, что перед нами большой художник. А был это Дмитрий Иннокентьевич Каратанов, у которого мне позднее довелось учиться рисованию 4 года, а дружба между нами сохранилась до самой его смерти.

В 1925 г. у нас уже было 3 похода на Столбы с Н.Петушковой, а в 1927 году нас 3-х человек подобрал взрослый парень из соседней ограды, которому было лет 18-19. Ходил он в шляпе, опоясанный красным кушаком. Тогда мы одолели 4-й Столб, Бабушку, Внучку, а к концу лета и Первый Столб Катушками.

В 1929 году мой сосед и друг Николашка сказал, что они, группа выпускников ФЗУ, строят под Дедом избушку и приглашают меня. С тех пор изба, которая получила имя «Вилла», стала и моей избой. Ходили мы и зимой и летом, в любую погоду. А это 5 часов ходу от дома, но каждую субботу мы неизменно собирались в избе. Хорошие были ребята, непьющие. Толя Берков умер, Леня Покровский погиб на фронте, Николай Августинович умер, ушли из жизни и другие. Вечерами у костра собиралась хорошая компания. Приходили из «Решета», «Вигвама», устраивали концерты с плясками и песнями. Здорово плясала Саша Белорусова или, как ее тогда звали, Саша-Сучок, так как у нее за кушаком всегда торчал, как пистолет, сучок. Лазили мы все хорошо, без кушаков и веревок. Осенью объедались черникой, которой было полно возле самой избушки. Иногда зимой я уходил с Сашей Потылицыным и Донатом Гринбергом в избу «Копченые». Там бывал слесарь-железнодорожник Виктор Карпович Хребтов. Как он пел! Какой у него был бас! В нашу избу частенько захаживал первый наблюдатель Столбов — «Михвас» — Михаил Васильевич Егоров. Величайший страж Столбов. Его боялись и уважали. Захаживал я к и Елене Владимировне Крутовской — матери Лены Крутовской, с которой я учился в одном классе в школе. Часто навещали мы с Николаем наблюдательницу Марию Никифоровну Кулибабу. Сначала ее изба стояла на перевале за «пыхтуном», а потом на «Веселой гривке».

К 1937 году на Столбах было 33 избушки, но в 1937 г. их всех уничтожили по приказу НКВД. Осталось всего 4 избы. Очаг контрреволюции, шпионажа, диверсий и антисоветской пропаганды был доблестно уничтожен! Многие перестали ходить на Столбы, но многие ушли на стоянки под камнями. Я со своей подругой Лялечкой ушел под Абатак, в шалаш, где мы обитались несколько лет уже и с детьми. Шалаш был построен вокруг дерева, печки не было, только костер снаружи. Однажды в сырую погоду мы решили подсушить «помещение», развели внутри костерок и чуть сами не сгорели, т.к. шалаш вспыхнул. Ходили мы туда редко — работа, довольно далеко, да и зимой без печки нельзя. Была у нас в ту пору собака. Однажды наловили в Базаихе клепки для бочек — доски, из которых делают бочки. По Базаихе в ту пору активно сплавляли лес. Развалины водозапорных сооружений для регулирования процесса сплава на Базаихе можно увидеть и сейчас. Хотели из тех клепок сделать стол. И как-то случилось, что сплавщики оказались у шалаша, когда мужчин в лагере не было, только И.С. Они увидели клепки и такой шум подняли, но собака бросилась на защиту и выгнала сплавщиков.

Война спутала все карты. Тут уж было не до Столбов. Работа и работа, полуголодом, день и ночь. Но все же раза два я со своим другом и замечательным человеком Олегом Евтифеевым зимой Катушками сбегали на Первый столб и чуть не отморозили ноги. Голодные мы быстро замерзали. Даже на полпути грелись у костра.

И вот в 1953 году вернулся из Гулага наш сосед по двору А.Л.Яворский. Замечательный, интеллигентный, жизнерадостный с энциклопедическими знаниями человек. Мы вдвоем с ним сбегали зимой на Столбы, а летом он привел нас в избушку на Кузьмичеву поляну, где он последний год скрывался без прописки. Избушка, как ее называли «Дырявая», была очень маленькая, влезали в нее почти ползком. Но с печкой в ней было тепло, хотя и спали на земле, на соломенной трухе. Избушка была построена еще в 1916 году базайским крестьянином Иваном Кузьмичем Беляевым, как заимка. Здесь они сеяли овес, пшеницу, заготавливали на зиму дрова. По поляне бегали зайцы, а на склоне горы было много брусники. С организацией заповедника заимку ликвидировали, но избушка осталась. В 1931 г. компания столбистов во главе с А.Л.Яворским избу случайно обнаружила. Избу немного отремонтировали и стали сюда ходить. Назвали ее «Дырявая». Тогда сюда ходили до 1937 г. А.Л.Яворский, В.М.Абалаков, А.И.Роганов, А.Ф.Тулунин, А.Н.Нелидов, М.В.Лисовский, Е.И.Овсянникова, А.Н.Морозова, Д.И.Каратанов, В.Г. Лотоцкая. Это была хорошая, веселая компания, но в 37 году карающий меч НКВД настиг половину из них — и были расстреляны. Всех их лично я знал и по настоящее время они живут в моей памяти.

В 1956 г. избушка сгорела и с разрешения заповедника на этом месте была построена новая. Она была уже высокая, с печкой, нарами и столом, полом и большим окном. Но она была засыпная и, простояв 20 лет, сгнила.

На ее месте построили новую избу, которая стоит и по настоящее время. Это стал приют для многих любителей природы, скал. Для всех находилось место и у костра, и для ночевки. Многие стали ходить сюда еще совсем молодыми, холостыми, а теперь уже кандидаты в пенсионеры: Панько, Кравченко, Беляевы, Рязанцевы, Крейндель и др. 14 человек из тех, кто ходил сюда уже нет в живых. Вечная им память! Валя Васильева и Виталий Рязанцев и познакомились в избе и свадьбу сыграли здесь же и живут счастливо вот уже 25 лет! На их свадьбе было человек 30 и для ночевки молодожены разбили себе палатку на опушке. Валя в прошлом — ученица Илларии Сергеевны. (Во время свадьбы сочинили стишок — "На свадьбу Крейндель заявился со страшным скрипом без сапог «— у него был острейший приступ радикулита).

В нашу избу ходили и художники: А.П.Лекаренко, А.Г.Поздеев, Т.В.Ряннель, Г.М.Горенский, В.Капелько, Р.К.Руйга, В.Н.Ломанов, П.Н.Салтыков, А.Ф.Грачев, Н.В.Сальников, В.Н.Сергин. В.Н.Шевченко — пенсионер, в прошлом речной, морской и полярный штурман, разработал и выпустил подробную карту Столбов с линиями высот. Заглядывали в нашу избушку и альпинисты и скалолазы. Четверо из них, уйдя в горы, не вернулись — погибли. Это — Валерий Лутченко, Саша Сухих, Саша Артанов, Василий Гладков. Бывали в нашей избе и мастера спорта: Р.Р.Руйга, В.Г.Путинцев, З.М.Письман, В.Паршин, В.В.Базаров, А.Н.Губанов, В.Гаврюшкин. Не оставляли без внимания нашу избу и ученые, доктора наук: А.Н.Орлов, Р.Е.Ершов, Р.Г.Хлебопрос, Н.Т.Терских, В.Н.Жуковский и кандидаты наук: Н.И.Исаева, Т.М.Ломанова, Г.М.Алдонин и др. Сережа Панько защитил кандидатскую диссертацию, а позднее и докторскую, стал профессором, а начал ходить в избу молодым инженером. Володя Кравченко был учеником Илларии Сергеевны, а ныне — он ведущий специалист Красноярского НИИ радиосвязи, лауреат Государственной премии.

Избу посещали писатели: Роман Солнцев, Эдуард Русаков, Александр Астраханцев, Евгений Попов.

Из нашей избы уходили на Седловой, Грифы, Крепость, ТЭР, Китайскую стенку, Такмак, но особенно часто на Ермак и Видовку. Перестройка значительно поубавила любителей природы, скал, костра. Но для нас Столбы — это сама жизнь и мы продолжаем, пока есть силы, ходить, принимать гостей и каждую субботу париться в бане и купаться в снегу. Мы сохраняем наш район заповедника от браконьеров и пожаров. Уже много лет ведем наблюдения за природой, погодой, животными, птицами, насекомыми, кустарниками, цветами, грибами, деревьями, осадками. Свои дневники передаем в научный отдел заповедника. Так изба на Кузьмичевой поляне стала нашим вторым домом.

Мой спутник верный

Жена моя, урожденная Подпорина Иллария Сергеевна, еще за три года до нашей свадьбы стала моим спутником во всех походах и помощником во всех делах. Мать ее, Подпорина П.И., была учительница, урожденная дворянка и красная партизанка, а ее отец Мордвинов И.М., петербургский инженер, за участие в революционном движении был выслан в Красноярск, но и здесь снова участвовал в восстании железнодорожников. Его сын Тигрий за убийство полицейского был арестован и осужден на 17 лет Александровского централа. Так что Иллария — тоже урожденная дворянка, на звание которой она никогда не претендовала. Она окончила Красноярский педагогический институт и стала народной учительницей, преподавателем русского языка и литературы сначала в школе N 33, а потом N 20, где ей было присвоено звание «Отличник народного просвещения». Ее большой портрет был вывешен в ЦУМе и на городской Доске почета.

Она пережила все трудности жизни во время войны, когда детей — сына и дочь — нечем было кормить, не во что одеть, голод, нищета. Все это пришлось пережить, и это, конечно, оставило свой след. Моя работа на военном заводе не очень-то кормила. И только когда выросли дети и вышли в самостоятельную жизнь, мы ожили. Летом в отпуск мы уезжали в горы: Тянь-Шань, Кавказ, Киргизия и три раза в Саяны. Стали выезжать и за границу. Были в Болгарии, Корее, Югославии, Японии, а я еще по долгу службы был в Польше и Германии. Конечно, это позволило намного расширить свой кругозор на всю жизнь. Ученики в школе ее очень любили. Часто по выходным дням она водила их целым классом в избушку и на Столбы. Сейчас это уже взрослые люди, но они не забывают своей учительницы и часто ее навещают. До болезни она бегала трусцой и на лыжах до 14 км. почти ежедневно, крепко парилась в бане и купалась в снегу. Ходила в дальние походы и никогда не болела. Но вот рок судьбы оборвал эту увлеченную, здоровую жизнь ( написано в 1994 г. — С.П .), но мы снова в избе, на Столбах и живем лучшими надеждами.

(Rem. Последний достаточно большой поход мы совершили 26 августа 1993 года, в 23 юбилей свадьбы Нэли и Сережи Панько. Мы прошли через Центральный Столбы по Откликным в избу в компании с Н. и С. Панько и Виталием Крейнделем. Осенью И.С. парализовало, она упала в коридоре, благо у А.В. были запасные ключи. Она отлежала более месяца в больнице, но в мае 94 они уже уехали в избу. В конце 94 г. А.В. лег в больницу. Ему удалили здоровенный камень. Всю зиму мы по очереди ходили кормить собак. С мая 95 они окончательно перебрались в избу. А.В. сделал тренажер возле городьбы, с помощью которого И.С. тренируется в ходьбе и приседаниях).

(Последнее примечание)

25 августа 1997 г. Виталий Крейндель и С.П. пришли в избу со стороны Ермака в конце дня. Как обычно, собаки выскочили с лаем. Вышел А.В., но уже по его виду мы поняли, что что-то произошло. Оказалось, что в избе были гости и, когда А.В. вышел их проводить, И.С. упала с лавки. Васильич не смог ее поднять и она почти сутки лежала на полу без сознания. Он подоткнул под нее матрасик и накрыл одеялом. Мы помогли поднять ее на нары. Вечером пришел Сергей Василовский. Он сказал, что что-то его влекло, он что-то почуствовал. Мы предлагали увести ее в город, однако они отказались. мотивируя тем, что в этом состоянии ее нельзя трогать.

На следующий день Сергей привел врача, который подтвердил их позицию и высказал предположение, что опять произошел инсульт и что дело одного-двух дней. Иллария Сергеевна так и не пришла в сознание и 26 августа умерла.

Через 40 дней после ее смерти А.В. прихватила аневризма аорты и его увезли в город. Предстояла сложная операция и мы даже сдавали ему кровь. Операция прошла успешно и Васильич вроде бы даже начал ходить, но внезапно аорта лопнула в другом месте и он скончался.

Похоронили их рядом с избой на дорогой их сердцам Кузьмичевой поляне.

Вот так и закончилась жизнь этих двух прекрасных людей, которых все мы очень любили. Они прожили большую жизнь в любви друг к дугу и умерли, практически, в один день. Васильича сгубила не аневризма, а тоска по своей возлюбленной.

На этом закончилась и история избы на Кузьмичевой поляне, куда мы ходили много лет, где выросли наши дети и где нам всегда было хорошо.

Вечная память в наших сердцах и наша любовь Анатолию Васильевичу и Илларии Сергеевне Василовским!

Послание Грифам

Привет Вам, Грифы, от Дырявой
Известно всем, народ Вы бравый
Вам места мало на земле
Вы храм воздвигли на скале

В него не всякий заберется
Немало страху наберется
Но коль не ведает секрета
В избу ему дороги нету

Как Карфаген, Вас трижды жгли
Но Вы подняться вновь смогли
И знамя Грифов водрузили
Атаки всех глупцов отбили

И вновь звенит в скале гитара
Дымок клубится из трубы
Блаженство выспаться на нарах
На них решать вопрос судьбы

Вот жаль, не стало УНИТАЗА,
Что возвышался в небесах
На нем сидеть не так-то сразу
Отбросить нужно всякий страх

На тросе лунные прогулки
С одной скалы и на другую
Молтянский ходит с мисс Грифулкой
Ведя ее полунагую

И на скале в своем чертоге
Живете вы, почти как боги
До вас и клещ не доберется
Лишь черный коршун в небе вьется

А в зимний вечер, когда звезды
Ведут свой вечный хоровод
И вьюга завывает грозно
Гудит у печки дымовод —

Лаптенок песни распевает,
Ему Молтянский помогает,
Руйга гитарою гремит,
А Демин второю гудит.

А Коваленко все мечтает,
Как он парит в горах, летает,
Как бочки крутит мотоплан
Талант тебе был Богом дан.

У печки греется Хвостенко,
Грачева дремлет у простенка,
Елена чайник сторожит
А жизнь-то и в раю бежит.

На Крепость с медным самоваром
Толпою бегали не раз
И пили чай с клубящим паром
Пока луч Солнца не угас.

Вы словно дьяволы на скалах
Любой берете бастион
И среди вас не будет старых
«Навечно скалы» — ваш закон.

Медовый месяц вам не раз
Служил, как римлянам ареной.
И с факелами в поздний час
Манили песней вас сирены.

И по заносам, по ухабам
Зимой бредете к Манской бабе
Дары на голову кладете
И гимны женщинам поете.

Да, из любви к прекрасной даме
Взойдешь на Митру вверх ногами
А коль взаимность в ней найдешь
Ходить к ней будешь даже в дождь.

И мы желаем вам успехов
В трудах, на скалах и в семье
Столбы на век пусть будут вехой
И сниться даже и во сне.

И пусть воспитанники ваши
Николки, Милы, да и Паши
И дети ваши, ваши внуки
Продлят ваш путь без всякой муки.

Но не забудьте и «Дырявой»
Народ здесь жил Столбовский, бравый
Яворский, Дмитрий Каратанов, Арсений,
Рыжий черт Роганов, Нелидов, старший Абалаков

И многи, многие здесь были.
Но мы их помним всех живыми
Жрецов Столбов и удалыми
Они живут в нас до сих пор
Аборигенов скал и гор.

Итак, вас в гости приглашаем
Ведерный чайник уж кипит
И барабаном извещаем:
Никто в застолье не забыт!

А.В. Кузьмичева поляна, изба, август 1995

Торжество на Кузьмичевой поляне

На Кузьмичевой нынче пир.
И гул стоит на всю поляну.
О! как прекрасен это мир,
Когда заботы все вдруг канут!

Царит веселье, шутки, смех.
Хлопочут женщины. Готовят
Закуски разные для всех,
И им мужчины острословят.

Рязанцев кверху перст поднял.
На миг вокруг все стало тихо
И он по Цезарьски сказал
«За этим теннисным столом
Сегодня попируем лихо!»

И тут все разом завертелось.
Все затрудились, как шмели.
Все с прилежанием, умело.
А дамы розами цвели!

Какой-то миг — и стол накрыт.
И овощи и холодец,
Салат восточный не забыт,
Картофель фри и, наконец,

Мясной пирог, байкальский омуль,
Капуста с маслом и лучком.
Котлет с подливом было вдоволь
И кура с жареным бочком.

К вину лимон, а к чаю торт,
Конфеты всех сортов.
Из фруктов целый натюрморт.
Стол прекрасен! Стол готов!

Грибки соленые, маслята,
Грибы с картошкою, опята.
И женщин ловкое творенье —
Две банки чудного варенья.

Стояли вина трех сортов:
Шампань, и водка, и коньяк.
Стол к торжеству уж был готов.
К началу ждали только знак.

Тот знак подал Сергей Панько!
Стол, словно улей, зашумел,
Но сразу стало всем легко,
Даже Базаров посмелел!

И первый тост за юбиляра —
звезду такого сабантуя —
Был принят всеми с шумом, жаром.
И, прямо скажем, не в пустую!

Мгновенье — и шампань открыта,
Лишь пробка пулей вверх умчалась.
Все, что печалило — забыто,
Большое торжество началось!

И на носу очки поправив,
Встал за столом Виталий Крейндель
— «Мы, не нарушив наших правил,
За милых женщин врежем пендель!»

И женщины божественной улыбкой
Как звезды, ярко заблистали.
По-рыцарски мужчины прытко
Около женщин рядом встали.

Тут, одолевши с потом гору,
За стол Беляевы свалились,
Поспели они ровно в пору —
Над третьим тостом уже бились

Рязанцев ждать всех не заставил
И предложил за дружбу тост!
И дружбу старую прославил,
Воздвигнув в будущее мост

Под крики громкие «ура»
Единодушно тост был принят,
И наступила уж пора
На чай все силы свои двинуть

Один лишь Горенский молчал.
Ему и рюмки нельзя выпить,
Но он на пьющих не серчал,
Коли не стало былой прыти

Но тут с гитарой за спиною
К столу шагнул с улыбкой Руйга.
Ему все скалы нипочем,
А вот к спиртному очень туго

Он тронул струны и запел.
И все сидящие запели,
Он песнею зажечь сумел!
И долго песни вдаль летели.

На Кузьмичевой идет пир,
И дружба здесь на первом месте.
И меж друзьями только мир,
внимание всегда без лести

А под горой шумит Калтат.
А по горе маралы бродят,
И каждый, кто бывал здесь, рад!
Привет душе всегда находят!

И на многие года, навечно
Пусть всегда
Будет это место Sager esto
Sager esto — да будет неприкосновенно

Апрель 1995

Глухарь на торжествах

Мы за праздничным столом
Сидим мирно и беседу
Ведем о памятном былом
По запорошенному снегу

И все, конечно, о Столбах
О красоте их, о судьбе
О том, что брошено в годах
О людях, не познавших страх

Сидели. Весело шутили
Стихи читали и вино
Шампанское за юбиляра пили
Яств на столе было полно

И вдруг Зырянов говорит:
«Смотрите, кто это сидит?
Вон на навесе, над дровами
И насмехается над нами?»

И впрямь — сидит глухарь огромный
На нас взирает не волнуясь
Почетный гость, не в меру скромный
Толпой веселою любуясь

На юбилей, знать, прилетел.
Как ни просили, не запел
Взирая красными глазами
Хотел сказать: «И я здесь с вами».

Орлов-профессор улыбнулся
И глухарю промолвил так
«Ну что ты важно так надулся,
Давай за стол, не будь дурак!»

Стал Кнорре с ним искать контакт
Но, знать, манил его не так
Глухарь, как вкопанный сидел
Потом вспорхнул и улетел.

Но недалеко, здесь же рядом
Сел на поляне у ограды
И стал расхаживать отважно
Смотрите, мол, какой я важный

Вот так на знатный юбилей
Нельзя придумать и чудней
Почти как свадьбы генерал
Глухарь в гостях у нас бывал

А день был праздничный, пасхальный
Глухарь был очень важный гость
Хотя и смел, но не нахальный.

АВ 24.4.95

Мария Никифоровна Кулибаба

Когда выползешь в Пыхтун
Подойдешь уж к перевалу
Слева домик, как колдун,
Меж сосен стоял, бывало

Как Столбинская избушка
Был тот домик невелик
А в избушке стол, да печка
Самотканый половик

А в углу стояла кадка
С родниковою водой
А в другом углу кроватка
Образа над головой

На окошке занавески
Над столом висела лампа
От полыни запах резкий
Как в раю Аллегри Данте

И жила в избушке Маша
Кулибаба молодая
И ее все звали «наша»
Круглолица, не худая

В заповеднике она
Наблюдателем служила
И с темна и до темна
По горам она ходила

С Николашкою не раз
Мы у Маши гостевали
И была она у нас
Вместе в Вилле чаевали

На лице всегда улыбка
Всех приветливо встречала
Была в жизнь влюблена шибко
Жизнь ей тем же отвечала

Только вдруг избы не стало
Их тогда ломали, жгли
Оставалось очень мало
Виллу боги берегли

Вот идем зимой однажды
С Николашкой Моховой
И испытываем жажду
И от голода, хоть вой

Видим — на Веселой гривке
Домик новенький стоит
И восторженное лико —
На нас Машенька глядит!

Долго в этот зимний вечер
Мы сидели за столом
И такой душевной встречи
Больше не было потом

Дома также вдруг не стало
Его варвары снесли
И на Машу тень упала
Кулибабу увели

Понесли Столбы потерю
Ушел верный человек
На Столбах она уж, верно .
Не появится во век.

Размышления на нарах.

Когда от всех забот уставший
Лежу на нарах в тишине
И лик Луны, к окну припавший,
Тревожит прошлым память мне

Веселые, живые, молодые
Как будто рядом предо мной
И без усов, и не седые
Проходят шумною толпой

Рязанец, Крейндель и Панько
И Кравченко с веселым Адмиралом
И Гено с улыбкою легко
Красуется влюбленным малым

Как будто было все вчера
И песен звук еще летает
И дым полночного костра
Над всей поляною витает

Еще никто не был женат
Ну, а подружки рядом были
И были радостью Пернат,
Венере преданно служили

Андрей Поздеев на бумагу
Спешит всех сразу нанести
И даже Леху-бедолагу
В портрете общем уместит

Ах, как же молоды все были
Могучи телом и душой
И в полночь на Ермак ходили
И самовар несли большой

Теперь уж нам так не собраться
Как это в молодости было
Да и приходится признаться
Нет прежней радости и пыла

Лежу на нарах и мечтаю
О днях ушедших далеко
В мирах заоблачных летаю
Забыть былое нелегко

10.10.93 АВ

Два брата

Жил на кордоне у устья Калтата
Лесник Богданович давно уж когда-то
Лександра Егорыч — так звали его,
И кто его помнит, уж нет никого

Прошел он войну и был смелый мужик.
Врожденный лесничий, совсем не старик.
Куда не пойдешь, а он на лошадке.
Как рысь проберется от глаз всех украдкой.

Дуплянки на тропах бывали в порядке.
Что за день увидит — запишет в тетрадку.
Маралам на зиму поставит стожки
И в пьянстве за ним не водились грешки.

Он саженцы кедра у Китайки садил
За ними смотрел и к ним приходил
И целые дни проводил он в лесу
Простой человек и любил он красу.

Любил он Столбы и берег от увечья
От тяжкой судьбы, что в руках человечьих.
Любил заповедник, порядок держал
От трудных работ никогда не бежал.

Да только однажды попал он в беду
И предан за это глухому суду.
Лишение воли с трудом перенес,
Но боль в своем сердце навечно унес.

В свой дом на Калтате уж он не пришел
Уволен с работы, счастья жизни лишен.
Заветные скалы забыть он не смог
Под Крепостью умер, таков судьбы рок.

Кордон на Калтате пустым не остался
И младшему брату Ивану достался.
Иван Богданович не в брата в работе
Зато отличался к хмельному в охоте.

Он первые годы ходил с карабином,
Страшась браконьеров и хвастался чином.
Но только начальство все время менялось.
Надзорного глаза убавилось малость.

Открылась свобода ходить, где хотелось.
Порядок держать уж нужна была смелость.
И стал жизнь Ивану мутить Сатана —
Все больше и чаще вкушал он вина.

Но по «учетному» в год дважды ходил,
Чистил тропу и засечки рубил.
Каждую осень, надев карабин
На ревы маралов ходил он один.

Но Сатана от него не отстал
Теперь уж запоем горилку пить стал.
А годы идут, уже стал Иван дед,
Забот подвалило, а с ними и бед.

И сердце не раз уж сигналит ему:
«Поставь-ка, дружище, запреты вину!»
Не слушал он сердца, друзей и жены,
И снова манил его зов Сатаны.

За жизнь бороться уж сердце устало
И в вечер осенний стучать перестало.
Так вот два брата кордона «Калтат»
Закончили жизнь — убил их инфаркт.

21.10.95 А.Василовский

Раздумье

Кузьмичева поляна вновь под снегом лежит
А Калтат быстроводный еще с шумом бежит
На поляну вчера снег пушистый упал
И как будто бы он бриллиантовый стал

Заиграло вокруг миллиардом огней
Как прекрасно, мой друг, прогуляться по ней!
В такой миг в голове мысли роем летят
Об ушедшей молве вспоминать мне велят

И восторженный весь я по лесу иду
О чем было, что есть помечтать на ходу
Вспоминаю друзей, голоса их, костры.
Пути жизни моей, нет, совсем не хитры

Горы, тропы и скалы, да ночевки в лесу
Их то было немало, все в душе я несу
А снежок надо мною потихоньку кружится
Мне на шапку и плечи мягким пухом ложится

И утихший стоит очарованный лес
А вокруг снег блестит, словно поле чудес
Эх, Столбы, вы Столбы! Нет мне жизни без вас
Мне на вас указа сверху божеский глас!

декабрь 1995 А.В.

-х-х-х-

В эту майскую ночь
Адмиральская дочь
Уж была от Москвы далеко
На Столбы не одна пробиралась она
С обаятельным Васей Панько

Их застала пора
Ночь сидеть у костра
Им вдвоем так отрадно, легко!
Кузьмичева поляна от любви стала пьяна
Здесь желание жить велико!

АВ, 96