По мере приближения к Красноярску неприятное чувство, порожденное неудачами с академической учебой, постепенно сглаживалось. На его место вставало другое: ожидание с друзьями, Столбы, Красноярск и Енисей, которые уже стали для художника второй родиной. Лето еще было в разгаре, когда Каратанов приехал в Красноярск. Родители еще не приехали из Бирюсинских приисков, и в мансарде жила какая-то семья, которая скоро перешла в передний дом. Теперь единоличным хозяином надстройки будет художник, и в ней он окончательно устроит свою мастерскую. Здесь он будет творить то, что ему надо. А надо во что бы то ни стало писать свою Сибирь со всеми ее особенностями как в природе, так и в человеке. Ведь сибиряк тоже особенный человек, как продукт воспитания в суровых условиях холодного климата, закаленный в борьбе с природой. Природа и человек в тесном соприкосновении представлялись художнику самым обязательным местным сюжетом, от которого надо идти и к которому надо приходить. Но прежде всего надо сходить к бывшему учителю Рутченко и по душам поговорить с ним. Рутченко жил в своем доме по Песочной улице, где была его иконописная и иконорезная мастерская. Учитель и ученик встретились тепло, и каждый излил в душевном разговоре свое накипевшее, неулаженное с жизнью горе. Рутченко собирался уезжать, что он и сделал, видимо, в этом же году. Семейные нелады, и старый человек едет, куда глаза глядят, все равно, а пока на восток в Иркутск. Каратанов рассказал ему о себе и показал несколько своих работ, из которых Учитель попросил у ученика понравившиеся ему: этюд Женская голова и Пейзаж с облаком, тот что так нравился в Петербурге Куинджи. Взаимно Рутченко показал Каратанову свою работу — Маленький пейзаж, писанный им на речке Моховой в окрестностях Красноярска.

Слухом земля полнится и о приезде Каратанова быстро друг от друга узнали его красноярские столбовские друзья. Пришел сосед Александр Надольский — конторщик — всегда веселый и жизнерадостный человек, отличавшийся силой и здоровьем. Этот уже мужчина в любую минуту готов был бороться, возиться и двигаться, не зная иначе куда девать свою силу и задор. Он имел сильный дискант и вечно напевал что-нибудь даже тогда, когда все замолкали в разговорах при подъеме крутым Каштаком, он на ходу в этот крутяк пел арии из различных опер и совершенно не знал для своей высокой груди одышки. Это был по сложению не человек, а сколотень. Если прибавить сюда хороший характер, то вот и портрет Саши Надольского, одного из друзей художника. Он радушно встретил соседа-друга и прежде всего схватил его в охапку и не отпуская на землю крутился с ним пока тот не взмолился и был выпущен из объятий. Так обрадовался он Митяю.

Чтобы познакомиться с окружением прибывшего домой Каратанова, нужно вкратце описать его друзей того времени, они будут до некоторой степени характеризовать и его самого. Недаром же создана поговорка «Скажи с кем ты знаком, а я скажу кто ты такой».

Гриша Трегубов . Маленький службист то у нотариуса, то у своего брата Николая — ловкого и предприимчивого торговца, открывшего в городе писчебумажный магазин под оригинальным названием — «Дело и забава». Простое русское лицо и умение сделать глупый вид, ловко изуродовав свое лицо при умело скошенном глазе не раз выручали Гришку из рук почти уличивших его жандармов. Бились они над ним и выпускали как или убогого и ненормального, или как глупого простака, и Гришка вновь превращался в себя самого, хорошо грамотного, начитанного, хорошего товарища и, кстати, прекрасного фотографа, делающего при своем никудышном аппарате чудесные снимки. Одно время вместе со своей женой фельдшеричкой Галей он жил в маленькой комнатке Мансарды.

Петр Максимович Новоселов /Петр/ был натурой артистической, мечтавшей о сцене. Гоголевского типа, крылатка, пенсне и всегда черная фетровая шляпа и тросточка, в которой он по возрасту вовсе не нуждался, говорили сами за себя, выдавая его за интеллигента семидесятых годов, каковым он и был. Из него бы, конечно, вышел неплохой артист, если бы он пошел по этой нравившейся ему линии, его даже прочили в театр Комиссаржевской в Москву, но ранняя женитьба, семья и наконец после 1905 года убег в свободную тогда Америку от произвола царизма. Там он сначала караулил лес на какой-то реке, а потом неизвестно нашел ли он свою судьбу по подсказке таланта или нет?

Скороходов Михаил Елеферьевич /Миша/ . Гимназист Красноярской гимназии. Он появился из Енисейска и хотя был моложе Каратанова, но был в его компании как сверстник. Шутник и балагур, всегда выкидывающий какие-нибудь номера, в которых трудно, особенно не знавшим его, угадать что это серьезно или в шутку. Он, как и Новоселов, был артистом только в другом роде: не трагик, а комик. С ним не было скучно, как и со всяким понимающим затейником. Из него вышел после окончания Академии неплохой художник и талантливый архитектор. Умер в Италии от аппендицита во время заграничной командировки. Он тоже с тросточкой, которая в его руках скорее орудие жонглерства и жеста.

Минаев Саша . Молодой влюбленный в жизнь и Столбы гимназист. Его чуть не до плеч вьющиеся волосы при простом русском лице похожем на женское, говорили за его и женственно мягкий характер. Если сюда прибавить любовь к ботанике и охотность в любой час дня и ночи идти в природу, то станет понятным его пристрастие к столбизму и друзьям, готовым к тому же.

Масленников Константин Александрович /Костя/ . Человек без особых талантов, занявший в компании Каратанова почетное место как столбист и вообще любитель природы. Рожденный на Ангаре и имеющий большой навык в таёжном обиходе, он, как любитель столбизма, всегда был застрельщиком как сухопутных, так и водных прогулок. В последних у него был большой стаж по Ангаре. После 1905 года он уехал из Красноярска и поселился в Киеве, где и остался навсегда. В войну 1941-1945 гг. он пять раз стоял у стенки во время перехода власти из рук в руки и по счастливой случайности благополучно сохранял себе жизнь. Повезло ли в последний раз неизвестно, т.к. писем от него Каратанов больше не получал.

Масленников Михаил, брат Кости /Миша/ . Простой душевный парень. Неудачник в службе и затем больной. Он, можно сказать, освоил Мансарду и де-юре и де-факто. Некоторое время работал топографом и был неплохим фотографом. Работал от случая к случаю. Это был постоянный хозяин мансарды и обязательный товарищ в столбовских походах. Умер от туберкулеза, будучи безжалостным хозяином своего здоровья.

Кроме этих основных столбовских компаньонов были и менее постоянные, но все же компаньоны и посетители мансарды: гитарист Нагаев Павел, художник Шестаков Андрей Сергеевич /Андрей/, учитель Сипкин Василий Александрович /Вася/, рисовавший, но не талантливо. Зато артистом-любителем он был неплохим и особенно, чем стал известен он впоследствии, это библиотекой пьес, которая была у него уже с тысячными номерами, причем многие имели роспись даже по ролям.

К этим перечислениям нужно добавить и многих других более или менее случайных и недолгих знакомых. Эта компания, а компаниями в то время и назывались всякого рода объединения такого типа, всегда имела базу в мансарде, отсюда отправлялись на Столбы, в плавание на лодке по Енисею или Мане, на Базаиху и в другие места, куда влекли красота и простор. Сюда приходили. Здесь вновь сговаривались идти и здесь велись всякие разговоры о природе. Каратанов, желавший превратить Мансарду в свою мастерскую, не заметил как она в скором времени превратилась в своего рода клуб столбовских друзей. Началась насыщенная поездками и походами, в лодке и пешком пора с заманчивыми сюжетами натуры в условиях широкого речного простора и скалистой и часто дремучей тайги. Везде были зарисовки и этюды, собиравшиеся как материал для будущих картин. В следующем 1897 году с Бирюсы приехали родители художника и застали уже сложившуюся компанию художника. Иннокентий Иванович сам будучи любителем тайги благосклонно относился ко всем выходам сына и его компании в природу, а Павла Николаевна по своей женской привычке стала принимать участие во всех хлопотливых сборах в природу. Однако жизнь не всегда баловала художника сюжетами на местные темы, ради заработка приходилось брать заказы и не совсем интересные для художника.

Что же привлекало молодежь к знаменитым Красноярским Столбам? Ответ прост. Как и теперь: красота и дружба. Проводить время в красивой природе и с друзьями — вот основа для скитаний и восхищений. А если сюда прибавить еще и занимательность сюжета и его поиски, то станет ясным та притягательная сила Столбов, которая манила к себе массы молодежи. Столбы конца прошлого века были еще, как говорится, в золотом веке своего существования и только начинали осваиваться. Костюм большинства столбистов еще не был приспособлен для лазания по всеобдирающему сиениту и мало отличался от праздничного костюма деревни или села и был похож на мещанский костюм горожанина. На мужчинах длинные рубахи-косоворотки и плисовые шаровары, заправленные в наборные кожаные сапоги. Фетровая шляпа, реже картуз и сверху азям или однорядка от непогоды и для тепла. На женщинах обычная черная или вообще темная юбка и кофта, на голове платок и даже шляпка и простые ботинки на ногах. Если сюда прибавить какое-нибудь старое пальто, то в общих чертах вот и костюм для женщин. Редко кто из обладательниц слабого пола ходил в мужском костюме, это считалось неприличным, а если и надевали его, то только уже на Столбах, иначе бы их просмеяли и в городе, да и по дороге в той же деревне Базаихе. Понятно, что в таком костюме подниматься на вершины Столбов было неудобно и первые столбисты изобретали разного рода примитивные сооружения для восхождения. Прежде всего на Столб в удобном месте валилось какое-нибудь близко стоящее дерево, у него обрубались длинные ветки и по оставшимся их основаниям и происходило залезание. Каратанов в 1889 г. при первом посещении Столбов по такого рода лестнице и забрался на самый высокий Второй Столб.

Не все Столбы были доступны, и Каратанов вместе с А.Антипиным сделали подобный ход впервые на Деда. Лазание и встреча восхода солнца на вершинах Столбов была почти обязательной. Лезли с рассветом и дожидались восхода, и когда из-за кромки далекого гористого горизонта показывалось солнце, Столбы оглашались хоровой гаммой /СОЛЬ-МИ-ДО/, озвученной словами «И солнце и любовь». Впоследствии эти слова утратились и были заменены Тра-Ля-Ля. Этим и начинался день на Столбах. Для подъема более слабых с собой были через плечо веревки, которые по уходе в город прятались в камнях. Веревки впоследствии сменились опоясками из 3-4х аршинных отрезков ситца. Налазавшись, пили чай крепкий кирпичный с дымком, к обеду стреляли из маленькой пушечки.

Но золотой век отходил, оставляя о себе полу-легенды, искажаемые в потомстве. В 1898 году умер один из основоположников столбизма Александр Семенович Чернышев, а его друг и соучастник Николай Иванович Суслов ходил уже редко, сын Чернышева Леонид уехал в Москву учиться в училище живописи, ваяния и зодчества и компания первооткрывателей распалась. Столбы унаследовали не менее пылкие их последователи с Каратановым во главе. Появилась и другая параллельная компания — Шестаковская во главе двух сестер Елены и Антонины, что на языке столбов звучало как Еленишна и Тютишна. Эти две компании бывали и вместе и они одни из первых стали осваивать район Диких Столбов. Вообще компаний, особенно в предпраздничные и праздничные дни, было много. Такие свободные люди как Каратанов не связанные службой заживались, подолгу оставаясь до нового прихода своей компании в следующую субботу. В эти годы уже начиналось «брожение умов» и в Сибири, что не могло не отразиться и на жизни столбистов. Разговоры о царском режиме и соответственные песни были обычными на Столбах. Здесь меньше стеснялись, чем в городе, но и сюда начали появляться в скрытом виде под видом столбистов блюстители порядка, но они чувствовали себя здесь, конечно, не в своей тарелке и только присматривались. Избушка объединяла всех передовых людей того времени и пробраться в их среду было трудно, т.к. все были близко знакомы и каждый новичок был бы под подозрением.

Жилось привольно и весело. Каратанов писал маслом только когда оставался после компании, т.е. среди недели. Художник редко лазал на Столбы, он больше ходил и наблюдал. Оставаться одному ему не хотелось, да он и побаивался, сам не зная чего. И все же были такие случаи. Вот что об одном из них как-то рассказал вдолге художник: «Я пришел по Лалетиной в надежде, что на Столбах обязательно кто-нибудь будет, да мы в городе почти что сговорились, что встретимся. Но никого не было. Сходил за водой и вскипятил чай, а уже смеркалось и начал накрапывать дождик. Мне все казалось, что кто-то кричит и я потихоньку отзывался. Но никого не было. Уже стемнело, и дождь усилился. Я снял котел с тагана, поставил на стол на терраске, затопил в избушке железную печку и стал ждать. Послышался отдаленный гром, усиливался дождь, и я прилег на нары. Гроза приближалась, и раскаты грома, отраженные эхом в Столбах, сделались сплошными почти, часто следуя друг за другом. В это время стало как-то не по себе и я не выглядывал из двери. Дождь полил как из ведра, и я вдруг услышал на терраске какое-то фырканье и необычный стук об пол чего-то такого, что никак не походило на человеческие шаги. Я закрыл дверь на крючок и ждал, по крайней мере, чего-нибудь близкого к человеческому голосу, окрику, но вместо этого что-то большое с силой терлось о дверь снаружи. Я для воодушевления себя окрикнул это что-то и в ответ услышал слабое ржание. Как я был рад этому звуку! Я открыл дверь и увидел силуэт лошади. Ах ты, бедняга. Ты испугался грозы, а я тебя. Ну ничего, теперь вдвоем веселее. Я вышел, и лошадка, стуча копытами, тихонько сошла со ступенек терраски и пошла в сторону. Видимо, мы оба были рады друг другу и теперь оба успокоились. Но откуда на Столбах лошадь? Наверное, отбилась от табуна, шедшего на Ману, и попала к Столбам. Гроза прошла и на утро пришли товарищи, которым я и рассказал о неожиданной вначале загадочной встрече с крестьянской лошадкой. Много интересного бывает в лесу населенного всякой живностью», — заключил свой рассказ художник.

А.Яворский

ГАКК, ф.2120, оп.1., д.12