Зимой 1985 года Федерация альпинизма СССР на базе алма-атинского Спартака организовала сборную профсоюзов. Цель — восхождение на пик Победа. От Красноярского края в неё вошли два альпиниста: ЛЬВОВИЧ Б.Б. и ШЛЕПКИН А. К.

Была еще одна задача. Поискать тела или следы пропавших на Победе четырех киевских альпинистов. У родственников и друзей еще сохранялась последняя слабая надежда, что ребята спустились на китайскую сторону. Так что наша экспедиция была еще и поисковой.

К сожалению, дневники я тогда не вёл и теперь, спустя столько лет, пишу по памяти. Конечно, многое забылось, но ключевые моменты запомнились достаточно хорошо.

Помню, разложил документы на низком диванчике и посмотрел на часы. Время одиннадцать часов, ровно сутки до самолёта. Наклонился над документами и — воткнулся лицом в пол. Сначала хотел встать, но в спину как будто всадили огромную раскалённую иглу. Лежу. Дома никого нет. Жена с детьми ушла к бабушке. Делать нечего — надо вставать. Как вставал, как надевал брюки — лучше и не вспоминать. Одел на босу ногу туфли, замяв пятки, как у шлёпанцев, и побрёл к матери, зачем не знаю. Как вернулись домой — не помню. На следующий день Лёня Вяткин, мой школьный товарищ, увёз меня и два моих рюкзака в аэропорт. В аэропорту меня и мои рюкзаки таскал на себе Толя Шлёпкин. Кое-как погрузил меня в самолет, и мы вылетели в город Фрунзе, теперь город Бишкек.

В аэропорту «Манас» нам сильно повезло. Идём от самолёта к зданию аэровокзала. Шлёпкин гнётся под рюкзаками, я ковыляю рядом. И вдруг навстречу нам выходят Эльвира Насонова, мастер спорта всего Советского Союза, и командир вертолёта по фамилии Панибратец. Имя его прочно забыл. Эльвира спрашивает меня: — «Вы куда?» Я ей объясняю, что нам нужно в Пржевальск, а я вот... А Шлёпкин один с рюкзаками... И тут Панибратец говорит: — «У меня через час санрейс, и я заброшу вас в Пржевальск». Через час мы полетели. Где-то в предгорьях нас высадили на крошечном пляже и улетели к больному. Я лежу на песке и думаю: не придёт вертолёт и куда мы, в какую сторону? Без продуктов и с моей спиной. Слава Богу, вертолёт пришел! Через час мы были в Пржевальске.

Толя Шлепкин и Боря Львович

Сборной руководил мастер спорта международного класса Студенин Борис Андреевич. Мужчина весьма серьёзный. И внешностью подстать. Рост под метр девяносто, вес под сотню килограмм. Ещё в аэропорту «Манас» Эльвира предупредила меня, что если Студенин узнает про мою спину, то отчислит меня незамедлительно. Прямого контакта со Студениным мне удалось избежать. Наутро Борис Андреевич построил всех, сделал необходимые распоряжения и сказал, что зарядку будут делать все и неукоснительно. Я её и в нормальном-то состоянии никогда не делал. Поскучнел я сильно и надолго. Затем Студенин повёл нас на ипподром, через дорогу от стадиона, где мы базировались, и сказал: — «Кто любит делать зарядку — бежит восемь кругов, кто не любит делать зарядку — бежит двенадцать кругов и зарядку не делает!» Я, конечно, решил просто пробежать и по возможности смухлевать сколько-то кругов. Ага. Не тут-то было, мужики сразу предупредили — не вздумай. Кое-как я, проковыляв метров двести, прочитал табличку, прибитую на столбе. «КРУГ ДВА КИЛОМЕТРА СТО ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ МЕТРА». Умножив прочитанное на двенадцать, я потерял сознание. Так без сознания и пробежал все двенадцать кругов. За обедом Студенин сказал, чтобы сильно не наедались, так как в пять часов будет часовой бег в гору. Через три дня спина у меня не болела совсем.

Боб Студенин

Оказалось, что чудеса бывают и на таком уровне. У всей команды неправильно оформлены пропуска в погранзону. Студенин дал телеграмму в Москву кому-то из главных пограничников, и нам разрешили вылет под Победу. Погрузившись в машины, мы выехали на погранзаставу Майдаадыр. Через пару дней пришёл вертолет, и народ стал потихоньку залетать под Хана и Победу. Утром я вылез из палатки, стою и с тоской смотрю в сторону туалета. Идти-то очень далеко. Из палатки вертолетчиков выходит Панибратец. Смотрит на меня и спрашивает: — «Ты что такой задумчивый?» Я ему обрисовал ситуацию. «А вертолёт нам на что?», — сказал Великий Пилот, и мы поехали в туалет на вертолёте! Многое забылось. Но поездку в туалет на вертолёте, согласитесь, забыть трудно.

На следующий день и мы залетели на ледник Южный Иныльчек. Разгрузили вертолёт и стали таскать грузы на морену под пик Горького, место базового лагеря. Таскать, по нашим меркам, недалеко. Минут двадцать — двадцать пять хода. Но нужно спускаться вниз, подниматься, прыгать через ледовые трещины и всё это с грузом, зачастую немалым. Я таскал баллоны с газом, для газовых плит. Не знаю точно, сколько они весили, но килограмм сорок пять, пятьдесят — наверняка. Интересно, если сейчас на меня взвалить такой баллон — просто простою я секунд десять, или рухну моментально?

Насколько я помню, Студенин освободил от этих работ группу ленинградцев и послал их на Победу, до высоты 5100 метров. Задача стояла простая: подняться на перевал Дикий, оценить обстановку, поставить палатку, оставить немного бензина и вернуться назад. Хорошо акклиматизированная группа Степанова быстро пересекла ледник Иныльчек и по леднику Звёздочка подошла к подножью перевала Дикий. Здесь они остановились в безопасном месте за выступом скалы. Передохнули, надели кошки и пошли к крутой ледовой стене, по которой им предстояло подняться. Прошли метров десять, и тут справа от них рухнул участок ледовой стены. Группа попала под ледопад. Степанов получил двойной перелом бедра, еще один боец (фамилию его я не помню) хорошо получил по корпусу, Миша Петров получил сильный ушиб рёбер. Не пострадал только Виталий Ямаев.

Получив по связи сигнал бедствия, Студенин быстро организовал спасотряд и к ночи, пройдя двадцать километров по ледникам, мы подошли к пострадавшим. Оказали им первую помощь и поставили две палатки. В одной лежал Степанов под присмотром Ямаева, в другую набились все мы и стали ждать рассвета. Как могло в одной палатке поместиться одиннадцать человек, я не могу понять до сих пор. Тем более, что вдоль задней стенки лежал второй пострадавший. Я не выдержал и пятнадцати минут. В полном смысле слова, по головам, несмотря на ругань и угрозы, я вылез из палатки.
Холодно! Высота 4200 метров да ещё под Победой — это серьёзно! Быстро, максимально утепляюсь, ложусь на рюкзаки и укрываюсь пологом, которым были укрыты эти самые рюкзаки. Остаток ночи проспал великолепно!

Утром уложили пострадавших в спальные мешки. Снизу подвязали карематы. Запряглись и осторожно покатили пострадавших вниз. Через несколько часов по связи нам передали, что к нам вылетает вертолёт. Несколько минут спустя вертолёт был у нас. Ледник в этом месте сильно разорван, и сесть не представлялось возможным. И тут Панибратец развернул вертолёт боком и, обтекая неровности ледника, на высоте не более полуметра, стал приближаться к нам. В проёме двери стоял бортмеханик. Когда до нас осталось метров двадцать, он крикнул — «Забрасывай!» И как только вертолёт приблизился, мы засунули первого пострадавшего вовнутрь. Вертолёт моментально отвалил в сторону. Затем операция повторилась ещё раз. И это всё на высоте более 4000 метров, да ещё дважды! ВЕЛИКИЙ ПИЛОТ ПАНИБРАТЕЦ СМОГ ЭТО СДЕЛАТЬ! Вскоре пострадавшие были в Алма-Ате. С момента аварии прошло чуть меньше суток.

После спасработ жизнь на морене несколько стабилизировалась. Занимались, в основном, благоустройством лагеря. Я участвовал в постройке бани. Поставили старую палатку, обтянули её чёрной плёнкой, чтобы солнцем прогревалась получше. Пристроили маленький предбанник. Вовнутрь натаскали большую кучу камней, в которую заложили изогнутую наподобие полотенцесушителя трубу, оба конца которой выходили на улицу. В один конец воткнули паяльную лампу, и процесс пошёл.
Доктор Пряников задолбал всех медицинскими тестами. И всем хотелось уйти на гору. Уже сделали заброску под Дикий. Какие-то ящики с продуктами и бензином и кое-какое снаряжение. Команда была готова к выходу на Победу. Уже назначили сроки, разбили участников восхождения на группы и так далее, и тут пошёл снег. Снег шёл сутки не переставая. Шёл сплошной стеной, и выпало его столько, что им можно было устелить весь Красноярск. На вторые сутки, ночью раздался характерный шум, и со склона пика Горького сошла небольшая лавина прямо на центр лагеря. Завалила несколько палаток. Все повыскакивали и кинулись откапывать засыпанный народ. Никто не пострадал. Только Борису Коршунову на горло легла стойка палатки и чуть было не задушила его. Утром следующего дня пришлось копать траншеи между палатками, чтобы можно было ходить по лагерю.

На следующий день я сидел в палатке радиста. Вошёл Студенин. Я встал, чтобы выйти, так как было время связи с Москвой. Связь дело святое и мешать не надо. Но Борис Андреевич сказал: — «Сиди, Боря, сиди», — и я остался. Студенин сообщил Москве, что обстановка сложная, что в команде есть больные и ещё чего-то там. И я чётко понял, что он инспирирует запрещение восхождения. И в Москве его моментально поняли, восхождение запретили, но я никому ничего не сказал и радист тоже. Я не сказал никому, чтобы не портить людям настроение. Каково же было моё удивление, когда Студенин назначил выход на восхождение на утро следующего дня.

Утром, перед выходом я небрежно уложил рюкзак, палатка не вошла, пришлось её привязать сверху, и она мучила меня до первого привала. Вместо нормального отдыха пришлось заново укладывать рюкзак. Палатка всё равно не вошла, так и тащил её до самого Дикого перевала. Под перевалом надели кошки. Соблюдая осторожность, в связках по двое проходили крутую ледовую стену. Я шёл в связке с заслуженным мастером спорта Голодовым. Юра быстро прошёл стену почти до перегиба. Верёвки не хватало и, чтобы не задерживать всех, я начал двигаться одновременно с ним. Вот Голодов дошёл до верха стены и скрылся за перегибом. Я продолжаю спокойно подниматься. Верёвка уходит вверх плавно и равномерно. На другом конце идёт один из лучших альпинистов страны. Когда до верха оставалось метров пять, верёвка вдруг натянулась и потащила меня. Того и гляди сорвёт. Я прибавил хода и, едва не задохнувшись, выскочил наверх. Голодова не видно, он где-то за углом. Верёвка остановилась. Я стою на четвереньках и пытаюсь отдышаться. Верёвка мягко натянулась, и я потихоньку пошёл дальше. Прошёл несколько метров и увидел Юру. Остановился и спрашиваю его: — «Юра, ну ты чего?» Он отвечает, что я сейчас сам пойму чего! Я прошёл ещё несколько метров и увидел, что слева, с нависающей ледовой стены свисают сосульки. Хорошие такие, толстые и длинные. Одна из них упала, когда Голодов шёл под стеной. Это и заставило его почти бежать, чтобы поскорее уйти с опасного места. Дальше всё было просто. А у меня где-то есть слайд, сделанный Юрой. На нём я прохожу этот участок. Жаль, что на слайде не видно, с какой скоростью я проскакиваю это место. Выйдя на перевал, мы поставили палатки, приготовили ужин и немного погодя залегли спать. Я не помню, когда Студенин объявил, что восхождение «зарубили». За ужином или на следующий день, за завтраком. Я так и не спросил никогда у Бориса Андреевича, зачем он вывел нас тогда на перевал Дикий.

Утро следующего дня было ясным и морозным и очень красивым. Достаю фотоаппарат и снимаю панораму Тенгри-Тага. Хан-Тенгри в лучах восходящего солнца горит золотым огнём, красота неописуемая. После завтрака, не торопясь, собираемся и уходим вниз. К этому времени мороз сменился настоящей жарой. Я и подумать не мог, что на Победе, на высоте 5100 метров может быть такое! К тому же опустился туман. В небе висят два солнца. Солнце отражается в тумане, как в зеркале, это явление называется рефракция. На жаре всех разморило. Ползём, как сонные мухи. Дошли до наших ящиков. Студенин рухнул в снег и прохрипел: — «Пить!» Я иду несколько нескончаемых метров до заброски, достаю из ящика большую, красивую банку ананасового сока. Штычком ледоруба пробиваю в ней два отверстия и протягиваю её Борису Андреевичу. Он делает большой глоток, роняет банку в снег и заходится в удушливом кашле. Подумав, что «старикан» совсем плохой, я поднимаю банку и тоже делаю неслабый глоток. Дальше всё повторилось, но уже со мной. В банке оказался бензин! Когда я прочихался и прокашлялся, Студенин сказал без всякой злобы: — «Гад! Если бы ты сам не хлебнул, я бы тебя убил!» Долго ещё тащились по леднику Звёздочка и когда шли по морене под вершиной Трёхглавая я, неожиданно для себя самого, заявил во всеуслышание: — «В следующий раз при восхождении на Победу лагерь надо организовывать здесь, а не под Горького». Кто-то мне возразил, что здесь близко лёд и холодно. На что я ответил довольно резко: — «Кому холодно — тот пусть ж... парит в Алма-Ате!» Студенин остановился, внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал.

В ожидании вертолёта, мы прожили ещё несколько дней на морене под пиком Горького. У Толи Шлёпкина закрутился бурный роман с Татьяной Тарасовой. Для Тани он закончился весьма печально. Шлёпкин на следующий год потащил её за собой в горы, и при восхождении на первую башню вершины Корона она погибла...

Москвич, доктор наук, отец четверых детей, Масюков предложил мне выйти под вершину Трёхглавая с ночёвкой и провести вечернюю и утреннюю фотосъёмку пика Хан-Тенгри. Пошли совсем налегке. Немного продуктов, палатка и фотоаппаратура. Не взяли даже спальников. Доктор уверил меня, что легко обойдёмся теплосберегающей плёнкой, которая у него есть. Весь вечер снимали Хана, потом перекусили и, завернувшись в пленку, улеглись в палатке. Ночью дали такого дуба, так колотились под этой плёнкой, что стук наших костей, наверное, был слышен в лагере на морене. Утром тоже хорошо поснимали. Потом целый день ржали над собой и когда нас спрашивали, чего мы смеемся, отшучивались как могли. Так никто и не узнал о нашем проколе с плёнкой. Зато до сих пор у меня на стене висит фотография: Хан-Тенгри Горящий в золотых лучах заходящего солнца!

Хан в лучах заката

Народу в экспедиции было много, и вывозили нас несколькими рейсами. Шлёпкин и я летели со Студениным. При подлёте к Алма-Ате Борис Андреевич о чём-то переговорил с пилотами, и вертолёт несколько изменил маршрут. Мы приземлились в Медео, прямо у пивного бара. Хороша же была картинка! Кругом женщины в весьма откровенных купальниках. И тут мы, кто в валенках, кто вообще в пуховых штанах, ну и рожи у всех! Студенин, я и Коршунов заходим в бар. Борис Андреевич говорит бармену: — " Закрывай бар, и чтобы к пяти часам было сто двадцать шашлыков и двадцать ящиков пива!" К пяти часам всё было исполнено в лучшем виде, мы хорошо посидели и без всяких излишеств. На следующий день Голодов предложил мне подняться в Туюк-су. Мы сели в УАЗ-469 и поехали наверх. Заходим в учебную часть. За столом сидит Вова Чумаков. Он встаёт и, как будто мы расстались вчера, протягивает мне руку и говорит: — «Здравствуй Боря». А не видались мы с ним лет десять — одиннадцать. Спрашиваю его, как он меня узнал: — "Да как не узнать твою вечно облезлую рожу«,- ответил он. Так как я в горах не пользовался никакими кремами, лицо моё чаще всего действительно было рожей.

Отдохнув ещё денёк, мы спустились в город. Пора было подумать о билетах на самолёт. Август месяц. Разгар летних отпусков, да ещё в советское время. Время тотального дефицита на всё, а с билетами всегда было не просто! Собрались в билетной кассе аэрофлота. Народу столько, что стены трещат, а нас больше сорока человек. Задача вообще нереальная.
Протолкавшись часа два в тесноте и духоте, я вышел на улицу. Стою, дышу. И вдруг мне в голову приходит сумасшедшая мысль. Захожу на телеграф и по международному телефону-автомату из Казахстана звоню во Фрунзе одному из работников киргизского правительства. Меня с ним в своё время познакомил Булат Менжилкиев — народный артист СССР, оперный певец. Б.Ф.Я. поматерился на меня, недолго, минут пять и сказал, чтобы я перезвонил ему минут через пятнадцать. Звоню через пятнадцать минут, он мне объясняет, куда обратиться и кого спросить. Получив нужную информацию, я иду в кассы и стучусь в нужное окно. Окно тут же открывается, и очень красивая женщина средних лет любезно просит меня предоставить список членов экспедиции с указанием паспортных данных. Я слегка растерялся, так как и не думал, что речь пойдёт обо всей команде. Взяв у Студенина фирменный бланк с печатью, мы со Шлёпкиным выдернули из очередей своих. Но оставили по одному человеку, чтобы сохранить свои места в очередях, так на всякий случай. Но всё прошло как надо. Переписав все паспортные данные, я опять стукнул в окно и передал список женщине. Короче улетели все!

Студенин после этого всерьёз заинтересовался мной. Он пригласил меня к себе, и я жил у него до отлёта. На следующий день мы с Борисом Коршуновым сходили в баню, которая мне показалась дворцом. Так там было красиво. Посредине моечного зала стоял мраморный круг, который обогревался изнутри и чем ближе к центру, тем горячее. Ох и погрел я свою спину. Когда вернулись домой, у Студенина сидел Безлюдный. Нас пригласили за стол. Борис Андреевич налил всем по рюмке водки. Я постеснялся и сказал, что не пью. На что Студенин сказал: — «Врёт, мы с ним даже бензин пили!» Все засмеялись и я расслабился. Студенин пригласил меня на следующий год на пик Коммунизма и пик Евгении Корженевской . Вскоре мы улетели домой.

ПИК ПОБЕДЫ СОРВАЛСЯ У МЕНЯ ВТОРОЙ РАЗ И СХОЖУ Я ЕГО ТОЛЬКО В 1990 ГОДУ !

25.12.2011