(История одного научного опыта)

Когда я была еще девочкой, меня неотразимо влекли к себе «белые пятна» географической карты. Самой чудесной профессией на свете казалась мне профессия ученого-путешественника — открывателя неведомых земель.

Но «белые пятна» существуют ведь не только в географии. Каждая отрасль науки имеет свои, еще непокоренные «островки» знания. Каждый самый скромный научный работник всегда в какой-то мере открыватель неведомого. И не отзвук ли того, давно забытого детского чувства заставил меня в 1940 году взяться за преодоление «белого пятна» в зоологии — проблему одомашнивания глухаря?

Глухарь — этот пернатый «последний из могикан» — во многих западных странах почти совершенно истреблен. И в нашей стране с каждым годом становится все меньше мест, пригодных для его существования, — тех дремучих, нетронутых топором лесов и таежных крепей, какие любит глухарь. Чтоб сохранить эту чудесную птицу, которой посвящено столько вдохновенных строк певцов родной природы, нужно научиться разводить глухарей в неволе, приучить их жить и гнездиться в парковых лесах, рядом с человеческим хозяйством.

Попытки приручить глухаря делались не раз, но всегда заканчивались неудачей. Глухари необычайно легко поддавались приручению и неизбежно гибли от какой-то роковой болезни...

Передо мной лежит тоненькая книжка, отпечатанная мелким шрифтом, каким печатаются обыкновенные научные труды — авторский оттиск моей статьи «Опыты одомашнивания глухаря в заповеднике Столбы».

Мне хочется рассказать вам, как это было, не скупыми строгими словами научных выводов. Рассказать о том, о чем не будешь рассказывать на страницах научной статьи: о любимой работе, которой был отдан кусочек жизни, о радостях побед и горечи поражений, о прекрасной птице-глухаре.

Жили мы тогда вдвоем с мамой в маленькой таежной избушке в глубине заповедника. Избушка эта была построена когда-то работниками Красноярского музея и поэтому называлась «Музеянка». Была она низенькая, темная, с маленькими окошечками. Ну, ни дать ни взять — классическая избушка Бабы-Яги, только не на курьих ножках. А выйдешь на порог — и откроются перед тобой бесконечные таежные дали...

Мама моя всю жизнь работала. Сначала фельдшерицей, потом директором медицинской школы. А когда я стала зоологом заповедника, поселилась вместе со мной в тайге и принялась помогать мне, как умела, в моей работе...

Принесла я найденные мною глухариные яйца, а белая курица, которую мы прочили в наседки к нашим лесным питомцам, соскочила с гнезда и убежала в лес. Сколько мы за ней ни гонялись — не могли поймать. Другой наседки нет. Яйца стынут. Что делать?

Только через два с половиной дня удалось мне достать, наконец, надежную наседку. Все это время мама согревала глухариные яйца за пазухой.

Из обоих яиц глухарята вывелись благополучно.

Так появились на белый свет наши пионеры — глухарочка Детка и ее братишка — толстяк Голован. Смешные, разрисованные черными узорами по желто-зеленому фону, глазастые лесные цыплята...

Впервые мы тогда познакомились с глухариным языком — разнообразными звуками, которые издавали наши питомцы и которые нам необходимо было научиться понимать. Тихим спокойным «фить-фить» выражалось удовольствие, протяжным «тии» — удивление и испуг при виде какого-нибудь незнакомого предмета и отчаянным воплем «пиа!», «пиа!» — жалоба и призыв.

Ничего-то мы еще тогда не знали. И в книгах не было ответа на самые важные для нас вопросы: «Чем нужно кормить глухарят, чтобы они правильно росли? Как тепло должно быть в помещении, где они живут? Может ли курица заменить глухарятам мать?» На все эти вопросы предстояло ответить нам самим.

В углу нашей маленькой избушки стоит большой фанерный ящик. На дне его мох, с краю прикреплены пихтовые ветки (чтоб походило на лес!). В ящике, распушив перья, сидит крупная бурая курица. Глухарята спят, пригревшись под ее большими теплыми крыльями. Мама и дети взаимно довольны друг другом и не понимают пока, что они — существа разной породы.

Но вот глухарята проголодались и высунули пушистые головки из-под крыльев наседки. И тут начинается трагедия. Наседка не понимает языка своих лесных приемышей. Глухарята ее не слушаются и с криком мечутся по ящику. Встревоженное квохтание курицы их только пугает. Несчастные, голодные, напуганные, глухарята бегают вдоль стенок, взлетывают, ушибаются...

Приходится вмешаться нам, людям.

Мы берем малышей из ящика, садим их на койку у окна, насыпаем на одеяло кучку свежих муравьиных яиц. Про муравьиные яйца мы вычитали в одной из зоологических книг. Это первый корм глухарят в природе. Не берут. Вопят: пиа! пиа!, бегут от нас куда глаза глядят...

Может быть, они еще сами не умеют клевать? Может быть, глухарка кормит их первые дни из клюва? Про это в книгах ничего нет. Я осторожно беру Детку, пытаюсь разжать ей двумя пальцами клювик. Другая рука наготове с пинцетом, чтоб с его помощью вложить в рот малышке муравьиное яичко. Но что это? В тот момент, когда я нажала пальцами на уголки клювика, Детка беспомощно повисает в моей руке.

Ой! Неужели я как-нибудь нечаянно ее задавила? Нет! Детка просто испугалась и прикинулась мертвой. На самом деле она живехонька! Шевелится, открыла черные глазки. Но я уже теперь боюсь раскрывать ей клювик насильно.

Однако что же делать? Покормить-то ведь малышей надо! Наседка взлетела на край ящика и тревожно квохчет: беспокоится за цыплят. А я держу в руках Детку и беспомощно гляжу на нее, не зная, что предпринять.

— Пиа! — Детка широко раскрыла в крике клювик. Ага! Теперь я знаю, что делать. А ну-ка крикни еще!

— Пиа! — Клювик снова раскрыт на секунду. Я пользуюсь этим моментом, чтоб вложить в рот глухаренку приготовленное муравьиное яичко. Детка поперхнулась, дернулась, закрыла ротик. Ура! Проглотила! Вкусно? Хочешь еще?..

После двух-трех раз Детка начала сама склевывать яйца с пинцета. Скоро к ней присоединился и Голован. Дело пошло на лад. Глухарята успокоились, перестали кричать и рваться, начали кушать по-настоящему. Съев несколько муравьиных яиц, они вполне насытились и захотели спать. Пришлось унести их обратно под курицу, которая охотно приняла их под крыло.

Так получилось, что мы с наседкой поделили обязанности в воспитании наших лесных питомцев. Курица обогревала глухарят теплом своего большого тела. Мы кормили. И в общем — все было в порядке.

Вот только очень уж хлопотно оказалось быть в роли глухариных кормилиц! Малыши требовали есть каждые четверть часа.

Скоро глухарята совсем освоились с обстановкой и решительно признали нас за «мам». Они весело гуляли по койке, упруго вспрыгивали на подоконник, грелись на солнышке, охорашивались, забавно задирали друг друга, тихонько переговаривались с нами нежными довольными головами: «фить... фить...» Наевшись (оба скоро выучились сами склевывать муравьиные яйца прямо с одеяла), глухарята бежали к нам в ладони греться.

Курицу же, как она ни квохтала, как ни волновалась, глухарята не слушались. «Мамы» были мы, а не она. Самое большее — это поспать у нее под крылом. А только проснулись — до свидания!

— Пиа! Пиа! — кричит Детка, стоит нам оставить ее на минутку одну. (Мамы, мамы! Где вы?!) Подойдешь, и сразу успокоится, забормочет, начинает деловито клевать муравьиные яички.

Скоро Детка осталась у нас одна. Голован объелся муравьиных яиц и погиб.

Мы тогда еще не знали, что муравьиными яйцами надо кормить очень осторожно. Это тяжелая пища. А толстяк Голован был, на беду, большим обжорой.

Потеряв Голована, мы стали еще больше возиться с Деткой. Ведь она была теперь нашим «единственным ребенком».

Не помню, мне или маме принадлежало открытие первого растительного корма для глухарят в условиях неволи — цветочных стебельков одуванчика. Нежные сочные стебельки эти, изрезанные на мелкие кусочки, Детка стала охотно есть еще совсем маленькой. Потом оказалось, что ей очень нравятся мясистые листочки скрипуна — травки, которая во множестве растет на столбовских скалах.

У меня вошло в обычай, возвращаясь из тайги, приносить Детке на пробу пучок разных таежных травок. От некоторых Детка отказывалась, другие охотно ела, и они прочно входили в ее дневное «меню».

Но главным Деткиным кормом до глубокой осени все же оставались муравьиные яйца. Добывать их ежедневно в нужном количестве оказалось нелегким делом. Каждый день я или мама отправлялись с рюкзаком в тайгу на поиски муравейников. Скоро мы уже истощили все муравейники в окрестностях избушки, и ходить за ними приходилось все дальше и дальше.

Отыскав муравейник, мы палкой или ботанической лопаткой разрывали его с той стороны, где предполагали найти главные склады яиц. Иногда ошибешься, разроешь не там, и приходится снова рыть. А разъяренные муравьи целыми полчищами идут на тебя в атаку, защищая свое богатство.

Наконец найден склад. Теперь за работу. Выгребали мы яйца просто голыми руками, ссыпали в рюкзак вместе со всякой растительной трухой и муравьями, завязывали потуже, закидывали на спину и — домой! А по дороге муравьи выбирались через какую-нибудь дырочку, и ну нас жечь! Шея, руки — все у нас горело после таких походов за Деткиным кормом.

Потом мы уже не могли брать яйца голыми руками. Под действием едкой муравьиной кислоты на наших руках появились ожоги. Кожа с них сходила клочьями, а укусы муравьев в пораженные места причиняли почти нестерпимую боль. Пришлось защищать руки старенькими перчатками. Но и их муравьиная кислота разъедала с катастрофической быстротой. Мы от всей души радовались, когда, наконец, осенью муравьиные яйца в муравейниках исчезли, и наша Детка перешла целиком на растительный корм.

Скоро мы так сжились с нашей глухарочкой, что отлично понимали друг друга.

Мама хозяйничает у печки, а Детка — уже голенастенький рыженький подросточек — гуляет в небольшой вольерке, пристроенной к избушке с солнечной стороны. В углу вольерки из смеси песка и золы устроена ванна, в которой Детка любит пурхаться на солнце. На земле насыпаны муравьиные яйца, в пол-литровой стеклянной баночке — свежая вода. К решетке привязан роскошный букет таежных трав, который Детка теребит. Полное хозяйство.

Время от времени Детка запрыгивает на барьерчик у сетки вольерки и, привстав на цыпочки, вытянув шею, тревожно зовет: пиа! пиа!... Немедленно из окна избушки выглядывает мамина голова:

— Детка, ты что это плачешь? Я здесь!

Услышав знакомый голос, Детка сейчас же успокаивается и, спрыгнув с барьерчика, принимается за еду.

Детке было совершенно необходимо, чтобы с ней время от времени разговаривали. Иначе она начинала кричать и волноваться.

Однажды маму вызвали к заболевшему метеорологу, который жил в двух километрах от нашей избушки. Я была в тайге. Мама очень беспокоилась: как оставить Детку? Ведь заплачется одна! Потом решила попросить студентку-практикантку Люсю побыть с Деткой.

— А что я должна делать? — озабоченно спрашивает Люся.

— Да ничего. Просто возьмите книжку, сядьте около вольеры и время от времени разговаривайте с Деткой. Вот и все.

Осталась Люся с глухарочкой и размышляет: «Чудачка же Елена Владимировна!.. Зачем это с птицей говорить?..» Мама вернулась, спрашивает:

— Ну как?..

— Да все хорошо, — говорит Люся. — Только вот, Елена Владимировна, вы уж меня извините... Никак я не могла придумать, о чем мне с вашей Деткой разговаривать?

Долго мы потом смеялись над Люсей, что не могла она найти темы для разговора с глухарочкой.

Со страхом ждали мы, что наша Детка начнет осенью болеть и погибнет, как гибли глухари у наших предшественников. Но опасения оказались напрасными. Детка благополучно пережила роковой для глухарят период.

Мы всегда знали, чего хочет от нас Детка. А она так привыкла к нам, что предпочитала любой корм получать из наших рук. Проголодается и вместо того, чтобы искать еду, требует ее от нас. «Тюкает» настойчиво, переступает на месте лапами, тянется к рукам и удивительно сознательно смотрит, словно хочет сказать: «Ну, что же вы? Прошу, прошу у вас... Видите же, что проголодалась!»...

Эта привычка — ждать от нас корма и помощи во всякой беде — сохранилась у Детки на всю жизнь. Не всякая курица-наседка спокойно подпустит человека, а Детка доверчиво разрешала нам брать в руки яйца и птенцов...

Из всех диких животных и птиц, которых мне пришлось воспитать, только немногие так трогательно доверялись человеку.

Детка прожила у нас больше всех других глухарей — целых четыре года. Каждую весну она несла яйца. Но яйца были, как выражаются хозяйки, «жировые», без зародыша. Самца-глухаря нам заполучить так и не удалось.

Продолжать опыт нам пришлось уже не в заповеднике, а в поселке Улень, в Хакасии, где я во время Отечественной войны работала заведующей птицефермой. Детку и вторую, выращенную нами летом 1941 года глухарочку — красавицу Ману мы увезли с собой. Тут только вполне поняли мы, какую замечательную помощницу приобрели себе в нашей Детке.

Кого-кого только ни растила нам Детка! И диких кряковых утят, и цыплят-леггорнов, и глухарят, и тетеревят, и даже крошечных рябчиков. Всех принимала Детка и для всех была ласковой и заботливой матерью.

Первыми Деткиными питомцами (еще в заповеднике) были три цыпленка. Их она высидела сама. Мы заменили снесенные ею яйца куриными. Во время высиживания Детке сильно досаждала вторая наша глухарочка Мана. У Маны своего гнезда не было, и она страшно интересовалась Деткиным «хозяйством». Бывало, целые дни сидит, распушившись, возле ящика. А только Детка на минутку отлучится с гнезда — поесть, заберется в ящик, нежно мурлычет, перекатывает яйца клювом. Один раз укатила яйцо совсем из гнезда. «Ох-ох-ох», — волнуется Детка, застав разбойницу на месте преступления. Но тронуть Ману почему-то не решается, и спасать положение приходится нам.

Через двадцать один день вывелись под Деткой цыплята. Детка целые дни проводит с ними в вольере, заботится о своих маленьких приемышах, как настоящая наседка. А вот кормить их предоставляет нам. Если цыплята начинают кричать, требуя есть, ведет их в комнату. Является со всем своим семейством к порогу озабоченная, деловитая, охает, просит нас своим говорящим взглядом: помогите же. Разве вы не видите? Дети есть хотят!

А Мана не унялась. Только и ловит момент, чтоб цыплята отбежали от Детки подальше. Сейчас же подзовет их к себе, отведет в сторонку и спрячет под крылья. Сидит с ними, распушившись, довольная, а Детка мечется по вольере, зовет, ищет... Куда пропали?

Зато, когда налетал какой-нибудь пернатый хищник — ястреб-тетеревятник или ворон, сразу было видно, кто из глухарок настоящая наседка. Цыплята скоро научились понимать язык своей приемной матери. Только крикнет Детка по-глухариному «тревога!» — их уже нет. Попрятались, кто куда. Осторожная Мана тоже затаивалась где-нибудь... Одна Детка оставалась в вольере на виду у врага. Подняв гривой перья на шее, распустив веером хвост, она с шипением пригибала к земле голову, как рассерженный гусь, бороздила землю опущенными крыльями, грозная, готовая к бою...

На другой год (было это уже в Хакасии) принесли нам из леса трех еще совсем маленьких глухарят. В этот день под одной из фермерских наседок начали выводиться цыплята. Под эту наседку мы и подпустили глухарят. Дымчатая курочка отличалась спокойным покладистым нравом. Она охотно приняла глухарят в дети, а глухарята за день, пока наседка еще прочно сидела на гнезде, привыкли к своей приемной матери и признали ее. Мы радовались такой редкой удаче и надеялись, что курица вырастит глухарят вместе со своими цыплятами.

Но вышло иначе.

Через некоторое время, когда глухарята уже оперились, мы выпустили курицу с ее сборным выводком в вольеру.

Беленькие цыплята мирно и бестолково суетились вокруг квохчущей наседки. Кушали то, что им найдет мама, и не интересовались больше ничем на свете. Три же глухаренка, очутившись в большой просторной загородке среди зарослей цветущих трав, на солнце и ветру снова превратились в лесных дикарей. Глухарята ведь с самых первых дней жизни гораздо самостоятельнее и инициативнее цыплят. Они рано начинают охотиться за насекомыми и далеко отбегают от матери-глухарки.

Прокравшись, словно дикие индейцы, сквозь заросли трав, глухарята наткнулись на Детку. Детка сидела в углу вольеры в большом, поставленном набок, фанерном ящике: насиживала очередные куриные яйца. Ей еще целых шесть дней оставалось сидеть, и она сердито прогнала каких-то чужих птенцов, которые самым нахальным образом полезли к ней в ящик.

Но глухарята не сдались. Еще бы! Наконец-то они нашли свою настоящую маму!

Когда я на следующее утро снова выпустила их с курицей в вольеру, они тотчас побежали к Детке.

Первые минуты Детка, как и вчера, сердито охала и отгоняла их от себя. Но они, не смущаясь, настойчиво льнули к ней. Вот маленькая глухарочка Улень с ласковым «фить... фить»... пристроилась возле Детки. А когда Детка хотела ее клюнуть, доверчиво спрятала головку ей же под крыло. Оба ее долговязые братишки тоже кружились около, видимо, решившись не отступать. И Детка вдруг разом забыла о драгоценных яйцах, на которых сидела столько долгих дней, решительно встала с гнезда, встряхнулась и вышла из ящика.

Посреди вольеры дымчатая курочка мирно грелась на солнце. Она не ожидала нападения и страшно перепугалась, когда на нее внезапно налетела огромная золотисто-рыжая птица и обрушила на ни в чем не повинную бедняжку яростные удары могучих крыльев... Прогнав «врага», Детка еще несколько секунд стояла посреди вольеры, распустив веером хвост. Потом ласково-властно, по-матерински, подозвала к себе глухарят и взяла их под крыло...

Через несколько дней под наседками на ферме вывелось шесть тетеревят. А уленские ребята принесли нам из леса еще одного глухаренка-пуховичка Володушку. Вся эта компания первые дни жила у нас в фанерном ящике у печки, обогреваясь у бутылочек с горячей водой. Вылущенные в вольеру тетеревята и Володушка также присоединились к Деткиному выводку.

Старшие Деткины воспитанники-глухарята стали к тому времени уже совсем большими. Тем не менее они никогда не обижали ни маленького пуховичка Володушку, ни тетеревят, которые по сравнению с ними были еще совсем малыши. Вся семья жила удивительно дружно. Только устраиваясь на ночь под Детку, ребятишки немного толкались — каждому хотелось занять местечко потеплее.

Все Деткины питомцы благополучно выросли и к августу превратились в красивых крупных птиц. Особенно хороши были самцы-глухари Караташ и Саян. Огромный Саян был совсем ручной. Когда на ферму приходили посетители, я всегда выпускала к ним Саяна, и нужно было видеть, с каким гордым достоинством разгуливал мой глухарь среди гостей! Саян совсем не боялся чужих. Он подходил, брал из рук хлеб и спокойно позволял себя гладить по блестящим шелковистым перьям.

В этот год нас впервые постигла неудача. В сентябре глухари внезапно начали гибнуть от какой-то, тогда еще неизвестной нам болезни. Болезнь эта косила совершенно здоровую с виду, веселую птицу в два-три дня. Как и наши предшественники, мы оказались бессильны спасти своих питомцев. Один за другим они погибали у нас на глазах. К октябрю в живых остались только Детка и четыре тетерева-косача.

Сильна была горечь первой неудачи, но мы утешали себя, что на следующий год нам удастся избежать ее, что гибель птиц этой осенью просто случайность.

Главное — наша верная помощница Детка уцелела!

Следующей весной Детка высидела пять беленьких пушистых цыплят-леггорнов. Через несколько дней мы подсадили под нее грех кряковых утят. Детка не протестовала. Утята так утята. Цыплята сбежались, любопытные, как мальчишки, и теребили утят за носики-лопаточки и за перепонки на лапах...

Многие жители поселка Улень собирались к ограде птицефермы, как в кино. Токующие косачи — зрелище, которое редко кому, кроме охотников, приходится видеть.

Еще издали было слышно, как за оградой в открытой вольере, словно ручей журчал — самозабвенно пели свою весеннюю песню Черныш и Микезин — прошлогодние Деткины воспитанники. Время от времени песню прерывал задорный выкрик: чуффы! чуффы! Это один из пернатых «акынов» вызывал другого на рыцарский поединок. За вызовом обыкновенно следовал сигнал атаки: кур-куррреа!.. Затем раздавались удары крыльев, а после короткой паузы снова звучала волнующая сердце каждого охотника весенняя песня.

Токовавшие на солнце косачи напоминали какие-то до неестественности яркие цветы, переливавшиеся всеми оттенками радуги. Брови их пылали так, что казалось — притронься и обожжешь руку, как о пламя костра.

Буренькие самочки Сулико и Паника скромно сидят в сторонке и делают вид, что рыцарский турнир в их честь совершенно их не интересует...

Здесь же в вольере можно было увидеть и Детку с ее выводком. Забавно было смотреть, как бегут за Деткой врассыпную беленькие цыплята, а позади переваливаются три утенка, чинно вытянувшись в ниточку...

В этом году развернулась очередная «глухариная эпопея». С самой зимы мы надоедали разговорами о глухарятах и глухариных яйцах всем, с кем ни встречались. И наша «глухариная агитация» имела небывалый успех. Сначала нам несли и несли бесконечное количество яиц... кряковых уток! Потом начали носить утят. Мы не знали, куда с ними деваться. Потом принесли три тетеревиных яйца. Несколько позже наступил такой период, когда на нас, как из рога изобилия, посыпались глухариные яйца и глухарята всех возрастов.

Незадолго до того, как под наседками начали выводиться первые глухарята, Детка заболела — стала слепнуть. Вялая, апатичная, она целыми часами сидела теперь неподвижно, распушив перья. Поэтому заботы по воспитанию глухарят почти целиком легли на наши плечи.

Днем малыши часто отдыхали под Деткой, согреваясь живым теплом ее большого тела, но на ночь, после того, как она едва не придавила двух из них, мы стали садить их в ящичек, приставленный одним боком вплотную к печке. Для лучшего обогрева глухарят в ящичек были положены наполненные горячей водой бутылочки. Вода в бутылочках сменялась по мере охлаждения, а мягкий фланелевый лоскуток, в который были завернуты бутылочки, предохранял птенцов от ожогов.

Под окнами нашей комнаты для глухарят был устроен просторный выгул. Здесь мы обычно гуляли с ними в ясные теплые дни. Без нас глухарятам оставаться на выгуле было опасно. Можно было неожиданно наткнуться на пригревшуюся на солнце «утиную банду». Диких утят водил самый крупный утенок Атаман Селезняк. Они накидывались на маленьких глухарят все разом, ловили их, как лягушек, за лапки и пытались заглотать целиком. Кроме того, на глухариный выгул часто перелетали из цыплятника наседки. Это было еще опасней. На глухаренка, замешавшегося среди цыплят, наседки накидывались с неистовыми воплями, били клювом, крыльями, топтали ногами до смерти...

Несмотря на гибель некоторых наших питомцев, число их у нас не только не уменьшалось, а, наоборот, увеличивалось. Их продолжали нам приносить. В конце концов у нас оказалось около пятнадцати глухарей разных возрастов, не считая тетеревят и рябчиков. Наша маленькая комнатка при уленской птицеферме превратилась в настоящий Ноев ковчег. Знакомые перестали ходить к нам. Еще, чего доброго, задавишь кого-нибудь или перепачкаешься в глухариной «смолке». Я подозреваю, что многие из них считали нас, мягко выражаясь, «не совсем нормальными».

И все-таки это было хорошее для нас время! Первый раз, с начала моей работы с глухарями, я располагала таким количеством разнообразного подопытного материала.

...Как сейчас, вижу нашу тесную комнатку, залитую веселыми лучами утреннего солнца. Время первого завтрака, и все наши питомцы на полу. Тут и вкрадчивые, драчливые маленькие косачики в рыжих тюбетеечках на круглых головках. Тут и глухарята: младшие еще в пуху, словно в мягких фланелевых пижамках (точь-в-точь малыши в образцовом детсаду). Тут и крошечные рябчики — «птички-блохи». С необычайным проворством бесстрашно снуют они под ногами у старших глухарят-великанов, которым ничего не стоит убить их одним ударом клюва. Тут же пара цыплят и даже дикий утенок — несчастный общипанный заморыш. Собратья-утята его не признают, а глухари приняли в свою компанию.

Глава этой пестрой семьи — Детка, все еще величественная, несмотря на свою слепоту, сонно сидит посреди комнаты, распустив крылья.

Утолив голод, малыши разбрелись кто куда. Вот несколько старших глухарят затеяли «пляску диких индейцев». Вихляясь всем корпусом, подрагивая короткими хвостиками, упруго подпрыгивая на длинных ногах, они наскакивают друг на дружку, издавая задорные крики. Три рыженькие глухарочки забрались в мусорный ящик у печки и «пурхаются» в золе, поднимая пыль столбом. Неподалеку в солнечном пятне несколько глухарят и два цыпленка принимают солнечную ванну. Тут же утенок. Он уютно устроился под крылом у одного из глухарят.

Этот год был «лебединой песней» нашей Детки. Осенью она погибла. Она и вместе с нею все наши лесные питомцы. Только два косача — Черныш и Сулико — остались у нас после очередной осенней болезни. Вторично потерпели мы поражение. Теперь уже не осталось никакого сомнения, что гибель птиц прошлой осенью не случайность, что нас, как и всех наших предшественников, преследует какая-то закономерная неудача.

После Детки и ее приемышей я еще дважды (опять в заповеднике Столбы) пыталась выращивать глухарей. Но только одна глухарочка благополучно пережила роковой для глухарей в неволе период — первую осень. Она прожила у нас два года. Остальные неизбежно погибали все от той же болезни.

Когда у меня опять погибли одна за другой все выращенные мною птицы, я решила отказаться от продолжения опыта.

Вскоре умерла моя мама. В ее лице я лишилась единственного, почти незаменимого помощника...

Тяжело было вспоминать наши с ней, оказавшиеся напрасными, многолетние попытки завоевания «белого пятна». «Не буду больше заниматься глухарями! Кончено!» — решила я. Но, оказывается, не так-то легко отказаться от дела, которому был отдан кусочек твоего сердца.

В 1950 году, когда моя собака — рыженький Ю — подняла выводок глухарей и попался мне в руки маленький десятидневный глухаренок Фитька, я не удержалась, чтоб не взять его с собой из леса.

Фитька — это особый рассказ... Но знаете что? Я все-таки не жалею, что тогда давно взялась за «глухариную проблему». Разве в любимой работе, как и в большой настоящей любви, можно измерить, чего в ней было для тебя больше — радости или горя?

А может быть, мне все-таки удастся когда-нибудь завоевать «белое пятно». Если вы мне поможете... Один ведь, говорят, в поле не воин!"

Публикуется по книге.
Е.Крутовская. Ручные дикари.
Красноярское книжное издательство, 1966

Материал предоставил Б.Н.Абрамов