Трижды на Митре…

              Первый раз я был на Митре с Колей Молтянским в начале июня. Залезли мы по ходу «Уголок» при ярком солнце, в одних рубашках. Сидим наверху, греемся, любуемся окрестностями. Вдруг подошла туча, и повалил снег. Стало холодно. Решаем переждать снег, а он не прекращается. Тогда мы решили спускаться, пока не задубели напрочь. Связались кушаком метров 8-10 длиной, и договорились, кому в какую сторону прыгать в случае срыва. Метрах в трёх ниже полки, куда надо спуститься, росла кедрушка, на которой мы могли бы повиснуть с двух сторон на кушаке.

              Первым спустился я на Колиной страховке. Мёрзлые руки держали плохо, но всё-таки держали. Встал я на полочке в ладонь шириной и приготовился ловить Кольку. Не дойдя до меня полметра, он сорвался и въехал мне ногами на плечи. Мы удержались на полке, а дальше было проще – прошли по полочке вправо и ушли с отвеса в безопасное место – на площадку. Оттуда до земли дошли уже пешком. Только спустились – снег кончился, вышло солнце, и через 5 минут мы отогрелись.

              Следующим летом полез я на Митру один. Считал уже себя, как сейчас говорят, крутым скалолазом и лазил куда попало, не задумываясь о последствиях. Вдобавок, лазал тогда в кирзовых сапогах: то ли галош не было, то ли считал, что в них лучше. И полез я с полки средним ходом – Фестивальной щелью. Щель проходила от полки до верху и была немного широковата для расклинки кистями рук. Завис я посреди щели, заклинив в неё руки и носки ног; чувствую, что начинают и ноги, и руки из щели выскальзывать. А наверху сидел Юра Михайлов с веревкой. Видит, что я созреваю, и спрашивает:

• Веревку надо?

Я говорю:

• Нет, не надо.

В ту пору считалось среди нас позором пользоваться веревкой. А он опять:

• Веревку надо?

Я ему:

• Нет, не надо.

Сам же думаю: «А что раньше выскочит? Рука или нога?» Тут он кидает мне веревку, уже не спрашивая. У меня не помню, что вылетело – и я руками ухватился за неё. Вылез, злой на себя.

              Запомнился ещё один выход на Митру. Зимой полезли мы на неё с Евгением Ивановичем Коваленко. Взяли с собой девчонку-альпинистку Юльку. Мороз был градусов 25 с ветром. Пройдя по полке к Уголку, я забил в щель ледовый крюк-«морковку», принял Евгения Ивановича и выпустил его наверх по Уголку. Он вышел наверх, а страховать не может – замёрз. Пока он наверху грелся, я тоже грелся: хлопал руками по стене, бил ногами в триконях в стенку, то правой, то левой. Всё это на полочке в ладонь шириной над 50-метровым отвесом. Кое-как Е.И. отогрелся, постраховал Юльку; я пропустил её наверх. Дошла очередь и до меня. Крюк я выбил махом, наверх тоже выскочил быстро, потому что промёрз основательно. Заложили мы двойную верёвку за берёзу наверху и быстро-быстро спустились по ходу Сумасшедший. Верёвку выдернули и метров 200 бежали по пояс в снегу, чтобы согреться, - пока от нас не повалил пар, как от лошадей.

              Были и другие выходы на Митру, но эти три запомнились больше.

Пусть всегда будет солнце!

У столбистов есть обычай - встречать восход солнца на вершине Первого или Второго Столба.

За свое, почти сорокалетнее, пребывание на Столбах приходилось встречать восход во все времена года, и ни один не был похож на другой. Расскажу о самом красивом из них.

Сидели мы летом на Первом Столбе и ждали появление солнца. И вот небо на востоке зарозовело, потом окрасилось в разные оттенки розового с лимонным цветов. А потом на полнеба проступили полосы всех цветов радуги, четко отграниченные друг от друга. Это разделение продолжалось минуты 2-3, потом цвета радуги постепенно полиняли, сменившись ярко-желтым цветом, и из-за хребта стало подниматься огромное ярко-красное солнце. С окрестных вершин раздались восторженные вопли. Через несколько минут солнце поднялось над горизонтом, уменьшилось в размерах и приобрело обычный ярко-желтый цвет.

Алкоголь и скалолазанье

Сколько помню, на Столбах к спиртному относились серьёзно. Уничтожали его вечерами на стоянках, в избах, а некоторые – даже на скалах. Один скалолаз перед стартом делал пару глотков настойки элеутерококка (на спирту), что должно было ему помочь пройти скальную трассу. Он и мне предлагал попробовать, но я воздержался. А однажды лазили мы по трассам Китайской стенки под секундомер. Пролез я трассу средней (по тем временам) сложности длиной 40 м, и в этот момент подошёл товарищ с бутылкой красного сухого вина. Я не успел отдышаться после трассы, а мне уже подсунули посудину грамм на 150-200. Машинально выпив, я тут же пристегнулся к страховке и пошёл по той же трассе. Ощущение было, как будто у меня выросли крылья, и я бегу по скале, а они у меня за спиной машут и создают дополнительную подъёмную силу. Трассу я прошёл на одном дыхании и с чувством полёта. Спустился, узнал результат и очень удивился: время было почти вдвое больше предыдущего – трезвого. А я-то думал, что будет наоборот.

              Мы были молоды и осваивали Центральные столбы. С Колей Молтянским сходили мы на II Столб Леушинским ходом. Он там бывал, а я шёл первый раз. Спустились довольные и тут же пошли на Коммунар. Коля и там уже побывал, а для меня – опять новый ход. Я на страховке Николая, прошедшего первым, прохожу «Горизонталку», выхожу на «Балкон». Вижу с «Вертикалки» спускаются двое. Один, по прозвищу Юрка Драный, буквально не стоит на ногах. Он немного покачался на краю «Балкона», его потянуло вперёд, и он упёрся руками в самый край скалы. Ещё 2-3 сантиметра – он ушёл бы на 50 м вниз. Не успели мы осознать этот факт, как Юра заявил, что забыл наверху складной нож, и полез за ним по «Вертикалке». Немного погодя я лез наверх на Колиной страховке и удивлялся, как по такому сложному ходу можно лезть в таком невменяемом состоянии… Но это было ещё не всё. Когда мы с Николаем спустились с «Коммунара» и пошли вниз «Колоколом», перед нами спускался всё тот же дуэт. И вот посередине наклонного распора Юрка срывается, летит вниз и сбивает себе колено о камень, торчащий внизу, буквально до кости. Спускаемся к нему, чтобы помочь, а он уже встал, отряхнулся и с песней движется дальше… Ночью, лежа на нарах в «Гостинице деда Николая», я вижу во сне, что иду по Леушинскому. Коля, лежавший рядом, проснулся от моих толчков руками и ногами, догадался обо всём, разбудил остальных и стал мне тихонько подсказывать:

- Тяни руку в карман!

- Клинь руку в щель!

-Ставь ногу на полку!

Я четко исполнял во сне его команды, и наконец последовала заключительная:

- Прыгай!

Дернулся я на нарах и проснулся от хохота друзей.

Обитатели Живого уголка

Он был резов, но очень мил -

Курил табак, спиртное пил…

Хотя уж нет его в Нарыме,

Но помнят здесь его поныне.

Жил когда-то в Живом уголке козел Яшка. Столбисты научили его курить и пить вино. Особенно полюбил рогатый «шахтерскую похлебку» - размоченный в водке хлеб. И стал Яшка алкоголиком.

Козел подходил к компании, расположившейся на поляне выпить – закусить, и требовательно мемекал. Знающие его сразу вливали ему порцию, потом вставляли ему в ноздрю зажженную папиросу, и Яшка блаженствовал, захмелев и пуская дым. Если же попадались незнакомые и не обращали внимания, Яшка свирепел и начинал гонять всех подряд по поляне, стараясь поддать рогом под зад. Это было зрелище! Окрестный народ обычно располагался на безопасном расстоянии и вволю наслаждался бесплатным спектаклем. Затем кто-нибудь просвещал пострадавших насчет буйного поведения козла. После чего ему с извинениями подносили положенное. Яшка балдел, потом шел спать. А те, кто с ним познакомился, долго еще изумлялись и потирали травмированные места.

Был у Елены Александровны Крутовской пес колли по имени Кай. Была у него дурная привычка – молча подойдет к вошедшему в дом человеку и тяпнет за ногу. Вот так-то однажды и я пострадал: ногу-то отдернул, но брезентовые брюки оказались порваны. Брюк было жалко, но из уважения к хозяйке я этого пса пальцем не тронул. Однако недолго Кай оставался безнаказанным. Стоял он как-то на крыльце, куда поднималась Лиля Д. Не успел он ее укусить, как она сама вцепилась зубами ему в нос. Он завизжал и кубарем скатился с крыльца, прямо мне навстречу. Был я в тех самых порванных брюках и в горных ботинках-триконях. Шарахнулся он в сторону, видно сообразил, что ему может еще и триконем влепят. Больше он к нам с Лилей не подходил.

Живет в Уголке парочка полярных волков. Размером они побольше обычных серых, а по характеру такие же злобные (все-таки волки, а не дворняжки). Как-то привел я на Столбы группу школьников, человек 30. Разбежались они по Уголку – смотреть зверей да птиц. Вдруг слышу шум. Бегу к клетке с полярными волками – и что вижу? Здоровый балбес, лет шестнадцати, стоит на одной ноге, а вторую, в одном носке, на весу держит. А его новенькую кроссовку «Адидас» жует в углу клетки волк. Сбегал я за хозяйкой Живого уголка. Пришла она, зашла в клетку и вытащила из пасти волка жалкие ошметки, никуда уже негодные. Оказывается, этот «ребенок» забавлялся: пинал ногой металлическую сетку, которой была обита клетка. У волка, видно, кончилось терпение, он ухватил зубами кроссовку – и привет. Хорошо, хоть не за ногу тяпнул. Одел я парню на ногу его шапочку, сверху натянул верхонку и обвязал веревочкой. Так он и шел шесть километров до автобуса по апрельской слякоти, под смех и шутки товарищей.

А с серым волком я дружил… Подойду поутру к клетке, просуну руку сквозь решетку и чешу волку пузо. Он развалится на боку и заурчит от удовольствия. У туристов глаза округлялись шире очков. А я похлопаю напоследок волка по животу и, зевая во весь рот, ухожу.

Ведет метеорологические наблюдения в Нарыме Аня, жена Коли-Зверобоя. У нее живет большой пес Каштан. Он спит в конуре на улице и сторожит дом, как ему положено. А по Столбам ходит Саша по кличке Цыган, который раньше имел обыкновение принимать сверх нормы. И вот идет пьяный Цыган прямо в конуру, влезает туда и засыпает. Каштану это сперва не нравилось, он уходил, оставляя жилплощадь Саше. Потом привык. И вот спят они обычно нос к носу: Цыган дышит на Каштана перегаром, а тот нюхает и, говоря по-современному, кайф ловит. Гости Ани, заглянув в конуру, видят свернувшихся клубочком друзей и толкуют: «Вот это парочка – Цыгаша и Кашташа».

За славной службы долгий срок

Носить достоин лавровый венок.

В Живом уголке долго трудился конек по имени Горбунок. С ним в паре работал Джеймс Георгиевич. Они были чем-то похожи друг на друга – оба беззаветные трудяги: Джеймс ни минуты не сидел без дела, и Горбунок вечно что-то возил на себе…

Как-то в июле ранним утром спустился я в Нарым, – встречал рассвет на Втором Столбе. По всей поляне стояли палатки, из них доносился дружный храп туристов. Тут же щипал траву Горбунок, свободный на этот момент от работы. Недолго думая, сел я на него верхом и стал курсировать между рядами палаток, распевая во всю глотку. Однако пение мое никого не разбудило. Тогда я соскочил с Горбунка, расшнуровал вход ближайшей палатки и стал заталкивать его туда. Но Горбунок в палатку заходить не хотел. Тогда я пошел на хитрость – взял кусок хлеба, посолил его. И тут Горбунок не устоял: влез в палатку и с аппетитом стал жевать над головами спящих. Я быстро застегнул вход. В палатке спали девчата. Они проснулись, увидели над собой жующую лошадиную морду и подняли страшный визг. Горбунок испугался, рванулся и потащил за собой палатку со всем содержимым. От шума проснулся весь лагерь. А я, полюбовавшись делом своих рук, пошел спать в Беркутянку.

С днем Дурака!

Жили мы в избушке завода телевизоров под названием Баня. Как раз на первое апреля, уже в потемках, пришли в избу заводские девчата. Поужинали. И один из хозяев избы, Юра М. предложил сходить на Первый Столб. Девчата с восторгом поддержали идею. Мы оделись-обулись, взяли веревки и пошли. Для начала по сугробам накрутили с километр хитрых петель. Когда ведомые девушки окончательно потеряли ориентацию, вывели их к большому камню возле ручья. Называется он Старый Базар, Гитара, Усач, так как с северной стороны на нем растет кедр, а корни его расходятся по камню как усы.

Первым полез Валентин, по прозвищу Дирижабль. Здоровенный парень, надежный. Он долго скребся на крутую катушку, несколько раз срывался в сугроб, наконец, вылез. Тут же наладили страховку, и девчата по одной, надежно застрахованные, стали взбираться на вершину Усача. Вылезли. Участниц восхождения поздравили с подъемом на вершину Первого Столба. Затем так же на страховке всех восходительниц спустили вниз.

По своим следам, по пояс в снегу, пробрались обратно в Баню. Подтопили печь, напились чаю, улеглись спать.

Утром, выйдя из избы, показали девчатам Первый Столб: вот где мы с вами ночью были! Девочки таращились на Столб высотой метров в шестьдесят и недоумевали: вроде бы ночью так высоко не забирались. Их успокоили: ночью высоту не видно, и лезть поэтому не страшно. Пусть девчонки почувствуют себя героинями.

Калибровка на Позвонке

              Если смотреть от Мохового ручья на южную стену Позвонка, видно катушку, переходящую в вертикальный двухгранный угол, который под вершиной переходит в трехгранный, образуемый нависающим карнизом. По этому двухгранному углу лезли мы как-то по весне с товарищем вверх под карниз; я впереди, он пониже. Лазанье было несложное, но высота – приличная. Дойдя до карниза, увидел я сквозную щель, в которую влез по пояс. Метра через два по длине щель выходила в квадратную «комнату» на вершине Позвонка. В этой «комнате» сидело десятка два школьников. Они там устроились перекусить и очень удивились, увидев в глубине щели мою физиономию. Моё положение в то время было незавидное: ноги висели над 60-метровым отвесом, туловище по пояс было в извилистой узкой щели. Назад хода не было, оставалось лезть вперед. Ещё в начале нашего выхода под карниз на катушке находились Боб и Лёня Петренко. Осознав моё положение, они кинулись в обход спасать меня, но застряли на стенке в Западном Цирке Позвонка. Товарищу, который находился подо мной, я предложил спуститься и потом отойти в сторону, чтобы я не сбил его, если вывалюсь нечаянно из щели. Он так и сделал. А мне школьники дали какую-то вожжу, которая у них заменяла веревку. Правда, помочь она мне не могла, так как ход был извилистый и узкий. Пришлось протискиваться в щели самому. Помаленьку, по несколько сантиметров, я преодолел все извилины и выбрался в «комнату». Был сильно помятый, в царапинах и синяках. В нагрудном кармане штормовки был у меня коробок спичек, так он стёрся в порошок. К этому времени подошли застрявшие Боб и Лёнька, и мы стали делиться впечатлениями о пройденном, а уж впечатлений хватило всем…

Стоматология на Столбах

              Днём мне выдернули сразу два зуба, а вечером я замотался шарфом и пошёл на Столбы. Пришёл в избу «Вигвам», обитатели которой издалека решили, что я иду в противогазе. Когда же я приблизился, они догадались сразу, что у меня болят зубы, и Витя Ведунок, глава альпинистов комбайнового завода, взялся меня лечить. Он налил полстакана водки, велел мне набрать ее в рот и держать, сколько смогу, что я и сделал. Когда я хотел выплюнуть содержимое, Витя рявкнул: «Добро переводишь!» - мне пришлось проглотить эти полстакана в несколько приёмов. В результате шарф я размотал и пошёл с другом детства Лёней Петренко на заготовку дров. Покончив с дровами, вышли мы вдвоём на тропу к «Ух-дереву» на людей посмотреть. Из субботнего потока знакомых выделился какой-то товарищ из Норильска. Разговорились. Он четыре года не был на Столбах, а когда-то ходил в избу «Медичка» и учил лазить Альвареса, одного из хозяев избы. По случаю возвращения на Столбы он предложил нам отметить это дело и вытащил бутылку Охотничьей водки. Отметили и проводили его до «Медички». Заходим и говорим Альваресу: «Тут пришёл товарищ, который тебя лазить учил». У Альвареса усы торчком: «Кто меня лазить учил?» (он уже был на взводе). Но всё разрешилось к обоюдному удовольствию, а мы пошли дальше с Лёнькой. Заглянули ещё в «Беркутянку» и в «Баню»; с кем-то беседовали, уже изрядно захмелевши, но никто нам даже по морде не дал. Потом пошли в «Вигвам» от перевала по просеке. Был мартовский прохладный (до -10°C) вечер, полная луна и узкая тропка в глубоком снегу. Нас качало в стороны от тропы, мы валились в снег по очереди, и когда один хотел вытащить другого, тот гордо говорил: «Не надо, я сам», после чего вылезал на тропу и, в свою очередь, бросался на помощь увязнувшему в сугробе другу. На подходе к «Вигваму» мы заорали песню, причем так громко, что из избы вывалилась толпа народа в полной боевой готовности, дабы укротить возмутителей спокойствия. А мы уже стояли, упершись лбами в стену избы, и молчали. На нас даже внимания не обратили. Войдя в избу вместе со всеми, мы скромно уселись за стол. Стали выяснять – кто так шумел. Мы тут же признались, и Витя Ведунок подвёл итог: « Хорошо, что это были вы, а то мы могли и побить».

Вот те рысь!

              Жили мы как-то в марте месяце на Столбах. У кого был отпуск, у кого каникулы, кто бичевал – компания была небольшая и дружная. Ночевали в «Бане-телевизорке», «Беркутянке» и в «Вигваме» по очереди. А в «Перушке» проводил отпуск умный человек с двумя высшими образованиями по фамилии Кунцевич, которого в начале мая зарубили лопатой в Нелидовке и зарыли в снегу под Манской стенкой. Но это совсем другая история. А в марте он пришёл к нам в «Баню» и предупредил, что между Первым и Вторым столбом ходит рысь.

              Вечером мы с Петром пошли в гости в «Перушку». Была полная луна, т.е. светло, как днём. Петька шёл впереди, я чуть сзади за ним, метрах в трёх. Проходили мы по тропе с южной стороны Первого столба. У тропы растёт большая сосна с толстым горизонтальным суком, на котором лежал большой ком снега. И этот ком сорвался и упал прямо Петру за шиворот. Петька резко присел, обернулся, и я увидел его побледневшую физиономию и расширенные до предела глаза: видимо, он вообразил, что на него прыгнула рысь.

              Когда я всё это осознал, мне стало очень смешно. От хохота я катался по сугробу, дрыгая ногами и взмахивая руками. Через несколько минут я с трудом остановился и вытер слёзы, выступившие от смеха. Петька был очень обижен и всю дорогу до «Перушки» бурчал что-то себе под нос, выражая недовольство моим неэтичным поведением. А я, вспоминая подробности нападения «рыси», время от времени фыркал, хотя изо всех сил старался сдержаться.

ДЕРЕВация

              В середине 60-х годов началось освоение западной стороны Китайской стенки. На праздник 1 мая выпало 4 выходных дня, и мы после работы ушли туда. Ближе к закату я для разминки ходил траверсом – вдоль центра стенки не выше метра от земли. В одном месте нога соскользнула, и я с маху сел на острый камень. Полежал минут 10 и подхожу, хромая, к костру. Народ посочувствовал и посоветовал мне разминать ногу, чтоб синяка не было. Решил я для разминки сходить на Центральные Столбы, где у лесника в избе стояли мои горные лыжи с ботинками. Со мной за компанию вызвалась идти девчонка Раиска, по прозвищу «Хакаска неумытая», которой надо было срочно похудеть. Двинулись мы по хребту через Откликные. К темноте вышли к III-му Столбу.

              Между III-м и I-м ручей разлился метров на 10 шириной, и глубиной выше колена. Перешли мы его вброд, потому как ноги были и так мокрые, дошли до лесника и забрали лыжи. Возвращались через Лалетино, так как фонарика не было, а на тропе по хребту был реальный шанс в потёмках переломать ноги. В общем, добрались до палаток часа в 2 ночи…

              Утром будит меня Олег С., просит лыжи – покататься. Дал ему лыжи и опять уснул. Просыпаюсь, выглядываю из палатки – он летит по сугробу, неуправляемый, и прямо в дерево! У меня сердце обмерло – сейчас мои единственные лыжи сломает! А он уже лежит у дерева и стонет. Подскакиваю к нему на трёх конечностях (одна не действует), вижу – лыжи целые, а он за ногу держится – крепко долбанулся. И пролежали мы с ним весь день на солнышке у палаток.

              Вечером наш лекарь – Маша с «Уралмаша» - рекомендовала нам «компрессию»: чистый носок пропитать мочой, приложить к ноге и забинтовать. С мочой проблем не было, а вот с носками было туго. Выдала она из своих запасов два чистых носка, мы их добросовестно обмочили и замотали свои конечности. Лезем в палатку, раскрываем вход настежь, а в палатке – Толька К. и какая-то девчонка. Мы им толкуем, что атмосфера будет очень насыщенная, а они уверяют, что потерпят. Из соседних палаток сыплются рекомендации по этому поводу, типа спать в противогазах и прочее. Утром, видно, компрессия помогла: встали и пошли кататься на лыжах. А сугроб у Стенки метров 100 длиной от верхней стоянки до нижней. На горных лыжах мы тогда только начинали учиться, и ноги у всех разъезжались. А самый шик был, когда ноги вместе, и в стоечке писать повороты туда-сюда. Но чуть забудешь, и ноги опять расползаются. И тут мне пришла идея – выйдя на старт, спустил плавки к щиколоткам и пошёл! Ноги развести уже невозможно – плавки не дают! За мной все остальные. Вошли мы в раж, ломимся по трассе, а девчата проснулись, расселись на камнях под стенкой, как в ложе Большого театра, и наблюдают за нашим озверением… Плавки вернулись на своё место, да и солнце уже размягчило снег – лыжи в сторону, и полезли мы на скалу… Бегаем в плавках, загораем. Но тут я заметил, что все смотрят мне вслед очень заинтересованно. Поглядел я назад, а у меня синяк всех цветов радуги - от чугунно-чёрного до жёлто-зелёного - от колена почти до пояса! Срочно надел трико – опять неладно – все просят показать синяк, и ведь не откажешь…

              А предложенный мной способ вести ноги вместе при поворотах на лыжах назвали «деревация»*, потому что свободные от плавок выступающие части тела болтались на виражах и бились об окрестные деревья и вешки ворот.

              Во время обеда случился казус со вторым инвалидом – Олегом С. Получилось так, что его плавки перестали выполнять функцию прикрытия того, что надо прикрыть, а он, не заметив этого, тянул чашку разливающей суп Люде по прозвищу Заяц, чтобы она налила и ему. Она же упорно отворачивалась и лила суп мимо чашки. Привлечённые шумом, поглядели мы на эту картину и отвалились кто куда, а наш учёный товарищ Гена К. начал ему намекать очень издалека. Мы-то въехали в тему и буквально задыхались от смеха, а Олег продолжал напирать с чашкой на Людмилу. Наконец он глянул вниз и мигом исчез в кустах, где и привёл себя в порядок.

              В тот раз случилось ещё одно происшествие: Шурик Губанов висел на веревке и ломиком сбрасывал со Стенки «живые» камни, очищая трассы для лазания. Гена К. с киноаппаратом лез к месту падения камней, чтобы заснять разлёт осколков. Мы оттаскивали его в безопасное место, а он руками-ногами сопротивлялся…

              Так и прошёл первомайский праздник. Выйдя на работу, я пошёл в заводской здравпункт, где хирургом работал член компании «Прометей» по кличке «Пёстрый». Хотел я со своим синяком взять бюллетень и закатиться на Стенку до 9 мая. Но бюллетень мне «Пёстрый» не дал; сказал, что могу работать, и я ушёл от него в обиде.

*Деривация [лат. derivatio] – 1) Боковое отклонение снарядов и пуль при полёте, вызываемое их вращательным движением.

2) Отвод воды из русла реки обходным водоводом (например, каналом), а также совокупность гидротехнических сооружений для этой цели

              «Краткий словарь иностранных слов» изд-во «Советская энциклопедия» - М.,1968г.

Шуточки на Столбах

Месяц март – отличное время на Столбах: солнце яркое, небо синее, снег белый-белый, а сосны кругом – зелёные… Среди недели возле избы «Медичка» на перевале к «Нарыму» стоят два товарища – Юрка и Лешка. В их головах – идея, которую они тут же воплощают: лезут на крышу, один оправляется прямо в печную трубу, а другой его поддерживает, чтоб не свалился. Кончили дело и ушли в предвкушении…

              Вечером в субботу на Стобы идет Вова Ушаня по прозвищу «Глыба» (ростом метр с кепкой, но коренастый), а за ним группа девушек с завода, где он работает мастером. Злые языки утверждали, что приглашает он их на Столбы под угрозой лишения премии. Ну, может, и не так было: девчата молодые, народ на Столбах веселый – почему бы и не пойти.

              Вот приходит народ в избу и сразу затапливает печку: вечером прохладно. Помаленьку в избе теплеет, но и запах очень уж характерный появляется. Стали искать причину: сначала обнюхали всех девушек, потом все углы, и, наконец, добрались до печки. Тут-то все и прояснилось! Выбросили её наружу со всем содержимым. Провели ночь хоть и в прохладе, зато с чистым таежным воздухом.

Как это по-русски?

              Мы идем тропинкой очень узкой,

              КГБ вовек нас не поймать…

Сэр Антони, как это по-русски?

В лоб, твою мать!

                         (из песни)

              Спускаюсь я как-то летом 65 г. под вечер в Нарым от Слоника, а встречные мне рассказывают: «В «Бане-Телевизорке» сидят семеро поляков, а с ними майор из КГБ, в олимпийском костюме, а в заднем кармане – пистолет!»

              Красноярск был тогда закрытым городом, и встретить в нем, а тем более на Столбах, иностранцев было маловероятно. Любопытно мне стало, да и шёл все равно туда, ну и прибавил шагу. Пришёл в «Баню», а там и правда – не семь поляков, а две полячки – мать и дочь, обе рыженькие, шустрые.

              С ними – мой начальник цеха, а вовсе не майор КГБ, в олимпийском костюме, с пузом и без пистолета. Дальше – как обычно: гостям – чай, и разговор общий.

              Иностранки слушают внимательно, а потом одна из них спрашивает в тему: «А что такое гадить?» Возникла неловкая пауза – как поделикатнее объяснить это женщинам, да ещё иностранкам? Все переглядываются и думают, как выкрутиться из ситуации. И тут Юра Михайлов с ходу вступает в разговор: «Гадить – это значит срать!»

              Через секунду вся изба грохнула хохотом, а полячки, так и не врубившись, недоуменно смотрели на ржущих во всю мочь аборигенов.

Несколько штрихов к портрету…

              В «Столбисте» №35 о Геннадии Эссе написана статья автора Габони. Хочу немного добавить об этом скромном своеобразном человеке.

              Купил как-то Гена японские горные лыжи за 400 рублей (годах в 70-х – большие деньги!). Не понравилась ему их центровка – взял рубанок и строганул их по своему вкусу – конструктор, что тут скажешь.

              На Новый год собирались мы своей Грифовской компанией у Анатолия М. Живёт он недалеко от меня, так что взял я, что положено, надел шубу и пошёл встречать Новый год. А на улице - 35° мороза. Встречаю Гену (тоже шёл к друзьям на Новый год). Как всегда, в пиджачке, кепочке, под пиджачком – олимпийка и рубашка – и всё. Подмышкой бутылка шампанского. Постояли мы, поговорили минут 5 и побежали дальше. Правда, я не удержался и спросил, не жарко ли ему. Он, в том же духе, ответил, что не жарко и не холодно, в самой норме. В компании я тут же об этом рассказал. Никто даже не удивился – все Гену знают. Вот такой удивительный человек!

Боря! Своди меня в пещеру…

 В июне 1975 г., ближе к вечеру, шел я по Моховому ручью под Такмак. За карьером на поляне лежало что-то, накрытое палаткой. Подошел, отвернул край палатки — парень из общества «Спартак», мертвый. Тут же — знакомые ребята-скалолазы. Рассказали, что упал он со скалы Позвонок, где была навешена 100-метровая трасса. Он шел 26-м, сорвал камень, который до него нагружали 25 человек, камень пошел вниз и перебил страховочный трос, который в одном месте лежал на скале. То есть была нарушена техника безопасности, и парень упал метров с сорока. Подошел я под трассу, там сидел Коля Молтянский, он рассказал все в подробностях.

              Потом я спустился на стоянку у Мохового ручья. Там сворачивали палатки ребята из Железногорска. Лазить после такого, конечно, никто не хотел, и они ушли домой. А я в грустном и гнусном настроении пошел на Китайскую стенку. Всю ночь мы шарахались в районе стенки, под утро уснул ненадолго в чьей-то палатке. Проснулся, вышел к северной оконечности стенки, а там спелеологи сварили кашу и приглашают за стол. Сидим, едим кашу, разговариваем о скалах, о пещерах. О вчерашнем — ни слова. Тут же сидит несуразный человек Боря Г.; то он крутой горнолыжник, то скалолаз, то пещерник. Хотя и на лыжах толком не стоит, и по скалам не очень, да и в пещерах, по рассказам, не блещет. Но рассуждает обо всем этом с большим апломбом. (Теперь он живет в Израиле, иногда появляется в Красноярске). Вот и сейчас он лидирует в разговоре. Послушал я его и говорю:

— Боря, своди меня в пещеру!

— А ты что, в пещерах ни разу не был?

— Да как-то не получилось до сих пор. Так сводишь?

Смотрю, знакомые ребята-спелеологи рты раскрыли и смотрят на меня несколько странно. Я им тихонько подмигнул: молчите, мол. Ну, они и похихикивают молча.

              Тут же вступили другие спелеологи, которые меня не знают. Вот, говорят, в следующую субботу у них автобус идет в Орешную пещеру, и они могут взять меня с собой. Я им вежливо отвечаю: «Ребята, извините, я слышал, что Боря очень знающий спелеолог, поэтому вы не обижайтесь, но я только с ним хочу идти в пещеру».

              Боря от моих слов цветет, а народ, смотрю, потихоньку ухмыляется. Потом Боря стал прикидывать, когда мы пойдем в пещеру. Сейчас, говорит, я еду в горы, потом еще куда-то, а вот в сентябре пойдем. — А куда, спрашиваю, пойдем?— Пойдем в пещеру Караульную-2. Ну, говорю, тебе виднее, а мне все равно куда, лишь бы не очень сложно для первого раза.

              Народ, гляжу, друг за друга прячется, чтобы не хихикать в открытую: в Караульную-2 можно первоклассников толпами водить! На том и расстались…

              Наступил сентябрь. В воскресенье проходил финал первенства Союза по скалолазанью на 2 Столбе.

              Прихожу, народу — тьма, со всеми надо перекинуться парой слов. И тут выплывает Боря. Бросаюсь к нему с радостным криком:

— Боря! Когда пойдем в пещеру?

Он на меня смотрит обиженно и заявляет:

— Я навел справки, ты, оказывается, инструктор спелеологии, да еще и чемпион Союза!

Народ кругом врубается и балдеет: все знают и Борю, и меня. Я пытаюсь разубедить его:

— Врут паразиты! Веди меня, Боря, в Караульную-2. Хочу в пещеру!

              А Боря от меня боком-боком — и ускользнул, обиженный. Долго он потом дулся на меня — а что делать?

Будь здоров, Ярич!

В декабре 2003 года исполнилось 100 лет водочной компании «Ярич». Поэтому столбистам было поручено организовать восхождение работников компании на Первый столб. Дело привычное, подняли группу молодёжи с завода «Ярич» на вершину и спустили их вниз. Для усиления эффекта зачитал я им тут же следующие строки:

              Кряхтя, пыхтя, урча, ворча

              На столб тащили «Ярича»!

              Нам горы, скалы нипочём –

              На скалы лезем с «Яричом»!

И напоследок:

              Пьём водку, выдаём мочу –

За всё спасибо «Яричу»!

Видно, впечатления от восхождения и от стихов были достаточно сильными: один из юбиляров робко спросил: «А нельзя ли убрать последние строчки?» На что я сурово ответил: «Нет, нельзя!» После этого события по Столбам ходил слух, что компания «Ярич» презентовала столбистам ящик водки, которую председатель федерации альпинизма Николай Захаров зарыл в снегу под Манской стенкой, чтобы выпить во время рождественских стартов. Видимо, так и было.

В гостях у «Рогатых»

Изюбри сидят и ждут —

Мужики рогатые —

Может, в гости к ним придут

Девушки поддатые…

В гости к ним идет Тереза,

Хочет познакомиться.

Рог у них, как из железа,

А ей не обломится!

Пришел я как-то в апреле в избу «Изюбри». Смотрю, возле избы вылеплена снежная баба с громадным бюстом, а рядом — фаллос полметра ростом со всеми принадлежностями. Видно, что работал скульптор: настолько все натуральное!

Захожу в избу — сидит девушка среднего возраста по имени Лена, послужившая художнику моделью. Действительно, масштаб — один к одному. Прикинул я, что размеры бюста он переносил на скульптуру двумя руками — в одной бы не поместилось… Под впечатлением от натуры и модели сочинил я стих:

              Гладить я хотел бы Лену

              По бедру и по колену,

              По спине и по груди…

              Ты, товарищ, не … зди!

Саму Лену я увидел уже осенью и тут же прочитал ей свое произведение. Ей понравилось…

Тогда же или в другой раз познакомился я в «Изюбрях» с Лёней — очень кудрявым и бойким товарищем. Он меня озадачил: «Сможешь про меня за 5 минут стих сочинить?» — «Конечно, смогу» — «Ну, сочини!» Сочинил за 2 минуты:

              Как в избушке «Изюбрях»

              Сидит Лёня весь в кудрях…

              Обрамляют кудри рожу,

              Между ног, наверно, тоже!

Стих Лёне очень понравился, а я скромно удалился…На 1 Мая по пути на Грифы зашел я в «Изюбри», попил чаю, поговорил и уже собрался уходить. Смотрю, на верхних нарах из-под одеяла торчат две пары пяток — мужская и женская. Спрашиваю: «А это что?». Мне говорят: «Это Лёня, он грустит уже целые сутки…» И уже открывая дверь на выход, декламирую:

              Лёня сутки уж грустит,

              Только яйцами хрустит.

Вижу, обе пары пяток запрыгали, наверное, под впечатлением стихов. Ну а я попрощался и пошел дальше, на Грифы.

На столе с покойником…

Шел человек на Столбы. Дошел до Слоника, упал и помер. То ли сердце отказало, то ли еще что-то. Окружающие убедились, что искусственное дыхание ему делать бесполезно, и потащили его вниз, а дело было вечером.

Притащили его в ближайшую избу — «Медичку» возле перевала, а тамошние жители кричат: «Нам его не надо, несите в «Баню»!»

А «Баня» — изба завода телевизоров — находится за перевалом, на поляне Нарым.

Притащили его в «Баню» и положили на стол возле окна. Народу на ночь набилось много, на нарах лежали впритирку.

Тут заходит очень пьяный Володя Милько (погиб на спуске с пика Победы вместе с Розой и Валерой Беззубкиными —- вечная им память).

Увидел, что на нарах битком, а на столе лежит всего один человек. Подошел к нему и говорит: «Ну-ка, подвинься!» — сдвигает его на край, ложится рядом и засыпает до утра.

Утром ему, еще не совсем трезвому, сказали, с кем он провел ночь, так он даже не удивился. Ну, провел ночь и провел, что особенного?

А уже потом выяснилось, что у покойного в кармане было аж 5000 рублей, и был он из Норильска. А по тем временам средняя зарплата инженера была порядка 100 рублей. Да и фотоаппарат был у него классный, его тоже никто почему-то не прихватил.

Особенно возмущался Витя Ведунок, руководитель альпинистов комбайнового завода, хозяин избы «Вигвам». Он сказал: «Раззявы! Не догадались карманы вовремя обшарить! А то бы все Столбы месяц пьяные ходили!»

Так могло бы быть, так как бутылка водки стоила тогда в пределах 3 рублей.

Гаврош с Красноярских Столбов

Ещё до сожжения в 1974 году работниками заповедника избушек на Столбах, лет пять подряд встречал я по дороге наверх или вниз – в город – любопытную фигуру: зимой с санками, летом с тележкой. Рожа простецкая, телогрейка зимой веревочкой подпоясана, у шапки одно ухо вверх, другое – вниз. Кирюха, одним словом.

              По дороге (а это 6 км) беседуем обо всем помаленьку. Он ходил по избам в конце выходных и собирал бутылки на сдачу. Запомнились его характеристики избушек: вот, говорит, хорошая изба Искровка, каждый выходной оттуда два мешка бутылок. Также неплохо отзывался он и о Голубке, Сакле, да и о других избах тоже, потому как отдыхал народ в избах с размахом. И был он в то время для меня частью пейзажа, примерно как Хитрый пень, или Ух-дерево.

Как-то под весну шёл я в Бобровый лог покататься на горных лыжах. И вижу на Базайской улице такую картину: дом кирпичный в ограде, ворота крашеные новые, у ворот стоят новенькие «Жигули», а на них облокотился тот самый Кирюха со Столбов, с которым мы вели разговоры на Столбовской дороге. Но в каком виде! В костюме, при галстуке, и даже рожа интеллигентная!

Глядит сквозь меня и не узнает, ну и я не стал с ним здороваться, чтобы не напоминать о наших встречах. И остаток пути до Бобрового лога в голове стояла мысль: неужто все это имущество появилось от сдачи бутылок!?

1. Через 35 лет беседовали мы с другом детства Лёней Петренко, большим знатоком Столбов, и выдал он мне любопытную вещь: оказывается, сборщиков бутылок на Столбах называли Гаврошами. Выходит, Гавроши были не только в Париже.