Осенью на Или свои прелести. Фаланги раскармливаются до отвратительных размеров и чуть не лопаются с жиру. Желтенькие, гладенькие, гаденькие. Скорпионы обретают прозрачность и кажется светятся янтарем изнутри. Не дай вам Бог попасть в их ласковые объятья.

От плотной, тягучей духоты, как там поется: «и не спрятаться, не скрыться». Вечером лучше укладываться за полночь, а утром лучше вставать до утра. Каламбур конечно, спать ох как хочется. Ну и спи себе в полдень, где-нибудь в тени, завернутый от мух как мумия в простыню.

Витюля вот, спал в родной палатке, да и перевернулся на правый бок. А рядом с ним, пригрелся извечно мерзлявый, хладнокровный скорпион. Ему же — подвинься — не скажешь. Паучка помяли, и он жутко разобиделся. Четыре кинжальных удара слились в один, вот скорость! Витюля взревел, как раненый вепрь, и выбыл из соревновательной гонки в кабине ГАЗ-66 прямо до любимого города, в больницу. Хорошо, хоть больно, да не смертельно.

Соревнования прошли средне. Место в десятке уже не красило, но еще не принижало. Юниоров кроме меня, там не наблюдалось, а это плюс.

Веселухи же, хоть отбавляй. Архипов с Давыдовой собачатся, да на людях, грешно даже хихикнуть. И что мир их не берет? На парных гонках, народ со змеей воевал. Как участник к скале походит, так змеюка из кустов на дыбы. Гнездо, видать, у нее. А народ простой, кто с матом, а кто с визгом, но слушать приятно.

Ну а на связках... Ах да, для неспециалистов, есть такое дело — связки называются. Скалолазание, понимаете ли, альпинисты придумали. И тем из них, кому лазать быстро оказалось не с руки, связки учредили.

Когда альпинисты на гору идут, они меж собой веревкой для страху связываются. А тут скала, двое скалолазов на вертикали, и промеж них связочная веревка болтается. Но веревка то одна, а вдруг перережет? Решили, пусть себе и судейские веревки будут — это уже три, да еще и дюльфер свой — связочный, оттяжки для налаживания промежуточных пунктов страховки и прочее, прочее, прочее...

Если навскидку, то связки — это цирк такой, где клоуны работают на верхотуре и коконы из снаряжения вьют, иногда и вокруг шеи. Да нет, еще боле судейские всяких сложностей накрутили — и участники меняются, и крюк не пропусти, руки близко к карабину не подноси. Да попробуй от связочной веревки отцепись — сразу разрыв связки, и долой с маршрута!

Вот и выходят на старт два клоуна. Их к судейским веревкам пристегнули, каски проверили и вопрошают, как положено:

— Связка к старту готова?

— Готова! — отвечают друзья.

— Так я старт даю?

— Давай, — отвечают друзья.

И даже не насторожились. Один клоун на другого посмотрел: и что этому кретину судье надо? Снаряга на месте, трусы тоже.

— Внимание, марш!

Первый пошел, веревочка у второго выбирается, он ее через рукавички вытравливает, как положено. Первый до промежуточного пункта долез, страховку наладил, давай, говорит, второму. А второй себе под ноги посмотрел, а он без калош, его, так сказать, скальная обувь метров на пять по склону ниже.

Он к ней шмыг, а связочная веревочка не пускает, и не расщелкнись! Тут цирк и начался. Верхний матом кроет, нижний глаза выпучил, на удавке давится, дотянуться пытается. Народ наблюдает, от смеха за животы держится. Потом нижний палку выломал и ну ей калоши удить. Тут меня чуть кондрат не хватил.

Но более прочих нас развеселил приехавший с гор Серега Самойлов. Свежий, худой, радостный. У него горы идут лучше, чем скалы.

— Тройки — фигня, — резонно отмечал Серега, — четверку ходили, тоже фигня, один скальный крюк на всем маршруте и вбили. Что ты скалолазанием занимался, инструкторам лучше не говорить. (Серега в книжке альпиниста это дело не отметил). Махом заклюют.

Инструкторы сами лазать не умеют, так отыгрываются на всех подряд. Красноярам за технику лазания три балла ставят. А стены... Высота давит, но лазание архипростое — полки, карманы с два локтя. Вертикаль метров двести, а шагаешь как по тротуару.

Хотелось Сереге после гор да лагерной тушенки чегой-нибудь из фруктов, арбузов, например. Если бы знали те придурки, где они по весне бахчу обустроили. Километра два от скал и вечно голодной братии. Ну да осенью семечки пересаживать не будешь.

Ходили на бахчу еженощно, почти как на работу. Хозяевам заветной агрокультуры дремать не приходилось. Вспыхивали прожектора, иногда гремели выстрелы, и соль рассыпалась солидными порциями. Но Самойлова сие обстоятельство нисколько не пугало. Собрался отряд, вышли в полночь.

Слева река. Она слабо мерцает в кромешной темноте позднего августа. Легкий теплый бриз несет запахи воды и речного ила. Все одно, как-то зябко.

Уже подошли, когда напоролись на стену заграждения из подсолнухов и кукурузы. Контрольная полоса ломанешься шороху наделаешь столько, что стреляй сразу на звук. Лезем внутрь ползком, по-партизански.

Трава какая-то колкая. Но вот и они, теплые, тяжелые мячики арбузов. Снимаем рюкзаки и рассредоточиваемся в почти бесшумных поисках.

Через пять минут поклажа заполнена, и дело о"кей, но проверить-то надо? А вдруг зеленые? Роковая ошибка. Дележ у нас никогда бесшумным не получался. Дай мне, дай мне... Сторож проснулся, а у него фонарик словно маленький прожектор. Пристроен как оптический прицел прямо на двустволке — что вижу, в то стреляю.

— Выходи! — кричит.

Ага, счас. Залегли, окопались, а он прожектором над головами шарит, война термоядерная. Я к разбитому арбузу ближе всех оказался. Ем напоследок и о последствиях думаю. В этот напряженнейший момент Серега как рявкнет казенным голосом:

— Амир!

— М-М-М!

— Доставай пистолет!

— Какой? — проблеял Амир.

— Доставай пистолет! — еще оглушительнее проорал Серега.

И фонарик потух. На всякий случай, стреляют же. Ну мы и ноги в руки. Разобрались по палаткам, рюкзак спрятали, и ночь прошла без всяких осложнений.

Утром пришла бабка, жалостливая такая. Ходила к тренерам, те хором пустыми руками разводили. Ладно, — говорит им бабка, — арбузы поворовали. Ладно, грядки потоптали, но зачем же прямо на грядках гадить?

Разбор полетов среди участников был просто гомерический. Ну никто вину брать на себя не хочет. Да и потом — надо же умудриться с такой скоростью. Я вот, только и успел, что арбуз дважды надкусить.

Просмеялись, пошли на реку мыться. Глядь, а мыла-то ни у меня, ни у Сереги не оказалось. Пошли на поклон к Давыдовой. Та прямо расщедрилась, говорит — дерьма не держим, а вот шампунчика, так и быть, дам. Но много не расходовать, такой уговор.

Да мы много и не намыливались, разок успели, а потом я бутылек в воду и уронил. Самойлов забеспокоился не на шутку.

— Ты что делаешь, гад!? — орет.

Бутылек то я выловил, да шампуня там почти не осталось, вода голимая.

— Сам отдавай, — говорит Серега.

— Дык убьет ведь.

— А ты чаем разбавь, глядишь, не заметят. Сборы-то к концу. А в городе кто вспомнит?

Я и разбавил. Пришел, возвернул бутыль с почтением, Большое Спасибо сказал. На свою голову.

— А что, девки, может и мы помоемся? — предлагает Петровна.

И вот тебе здрасти. Всей компанией вылетают из палатки и прямиком к реке.

— Девчонки, девчонки, а на меня шампуня хватит?

У Влада Смирнова стрижка короткая, да еще в залысинах, мужчина экономный. Ирина Петровна на его головушку посмотрела, хватит, говорит.

Я оглянулся, а мой друг Серега на кукарачках стоит и чем-то втихую давится. На него мойщики смотрят, ничего не понимают. Зашли в воду по пояс, патлы смочили, чаю в ладошки налили, и давай втирать, растирать чай в головы. Не пенится. Они друг на друга посмотрели, потом на Влада.

— Вы, — грит экономный наш, — сильнее втирайте, вода жесткая. Нужно активнее руками двигать.

Они еще раз попробовали. И все бы ничего, да на берегу мы с Самойловым с боку на бок катаемся и волками воем, чтобы смех удержать.

Вот тогда они про жесткую воду и поняли. Как стая разгневанных кикимор из воды повыскакивали и ну нас молотить. А мы ржем еще пуще, ни подняться, ни убежать. Как нас не прибили, весь лагерь удивлялся. Хорошо хоть по спине, да ладонями, если бы кулаками, да по мордам, точно, оба бы кончились.