Кто резво и громко щелкнул пастушьим хлыстом. Веки дернулись вверх, их резануло страхом. Дернулось в тугую нить тело, но расслабилось. С высокой крыши вокзала будто с лобного терема вспорхнула в небо стая городских голубей и сыпанула веером, отрицая и таежную чудь, и серую будничность.

Юра аж оторопел. И чего ему спать прямо с утра удумалось? А в голове толи сон, толи сказка? Встрепенулся, оглянулся — рядом все тот же Боб сидит, фыркает, клюет гайморитным носом. Вокзальная площадь залилась солнцем, до краев наполнилась людьми и задышала суетой. Открылся давешний киоск. Бабка абонементы покупает и ссорится с продавщицей.

— Ты, милая, не так посчитала, я тебе на пять дала, а ты три оторвала.

(Старая история у лавки два дурачка — один продавец, другой покупатель).

— Так это же не трамвай, бабушка, — терпеливая билетерша отвечает. — И дали вы мне пятнадцать копеек. А на автобус двадцать пять.

Но старушенция на веру не сдавалась, доказывала святую истинность и правоту.

— А я трамвайный прокомпостирую. Я ведь старая, что мне он твой сделает? Нету такого закона, что бы на трамвайном, в автобусе ездить нельзя. Нету!

— А я вам трамвайных не дам! — строго утверждала молоденькая продавщица и супила тонюсенькие, выщипанные брови.

— А я жалобитца буду! — надрывалась нетерпеливая старость и совала абонементы назад, в темное окошко кассы. — Короста поганая, — неожиданно обозвалась она.

— Во- во, короста, — не по делу громко встрял в привычный всем нам спор Юра, но вовремя понял нелепость ситуации, сказками в ней не прожить.

— Милиция! Милиция! — благостно завопила продавщица, наклонившись и смешно вытягивая губы дудочкой в отверстие для подачи денег.

Немного не мешкая, Боб схватил мальца за шкворень и засунул в первый попавшийся автобус.

— Там договорим. Адрес Квасца у тебя в левом кармане. Я сам вас найду.

История у Плохиша была простая, да рваная, как три рубля. Родился он в солнечной Удмуртии, где автоматы Калашникова делают и вечно зеленые помидоры произрастают (никогда не успевают вызревать).

Судьба его не баловала, на чай с конфетами не давала, и жил отрок с отцом и двумя шальными старшими братьями. А они хорошему не научат. Лет в двенадцать, вошел малый во вкус дворовых компаний и пристрастился из мужиков пьяненьких выбивать деньги на водку.

Дом его у самого парка, а пивная рядом. Как выходные, мужики вином нагрузятся и лежат по кустам в драбадан. Тряси, их тепленьких, не хочу. Все одно мычат, теряют подштанники. Русский мужик с похмелья ничего дурного не помнит, и сходило пацанам с рук. Но не всегда. И драки случались, и приводы в милицию. И разговоры с участковым, что ведут не к добру, а в дома казенные.

Так бы и повелось, но зима в Удмуртии дюже длинная. Озерца в лед застывают, ворота — два скинутых башмака, клюшки наголо и в хоккей с утра до ночи. Команда Ижевска видная, в высшей лиге играет, другим спуску не дает. И мальчишкам через нее выбор — спортом заниматься или идти в фазанку. На завод, тачать детали для пулеметов и автоматов восемь часов в смену. Кому понравится?

Юре сначала повезло, тренера подобрали. Стал за молодежную команду выступать, и дорога просмотрелась на самый верх в сборную. Да опять не судьба — шайба ему прилетела в лоб.

Потом прошел через больницу и сложные операции. Пластину в голову вживляли, чтобы кости срослись правильно. Вроде на ноги встал, и вернулось здоровье. Но с хоккеем уже никак. Толчок сильный или удар — сплошной нокаут.

Да не хотел малец со спортом расставаться, ну ни в какую. В походы с туристами хаживал, баловался спелеологией. И понравилось ему по скалам лазить. В Удмуртии скальных выходов мало. От Ижевска целых два часа добираться, чтобы на Марьин утес попасть. Но разве это проблема?

А получалось у Плохиша на скале очень здорово. Уже через год он чемпионат Ижевска среди мужчин выиграл, подбирался к уровню мастера спорта. Но разгильдяйство подвело.

После Ижевска Крым, это как после зимы Мухосранска сентябрь в Гаграх. У нас в апреле еще зима, а в Крыму весна что сибирское лето. Солнце шпарит, будто июль, а море прохладное, иссиня-черное, чистое. Веточки деревьев в зелени, колышутся на ветру, полнятся небом. Благодать.

Юра терпел все сборы. На соревнованиях удачно выступил, застолбил место призера в тройке. Народ на него пальчиками кажет, ставит в пример. Принялись мальца Кибальчишом прозывать. Маленький, аккуратный, серьезный до безобразия. Тренируется по правилам, с секундомером. К старшим уважителен. В блокнот что-то пишет, запоминает. А тут приспел банкет послесоревновательный. Ну и расслабился напоследок.

Недалеко от пляжа, рядом с пивной, что Крабиком величают, есть оросительные автоматы для знойных мужчин. В Крыму вина собственного производства хоть залейся. Классное винишко, кисловатое и с хитрецой. Автоматы из-под газводы, под торговлю винцом умельцами переделаны. Двадцать копеек за стакан.

Стаканов на активно желающих не доставало. Народ потел, дергался, сучил ножонками. Ильич (представитель спорткомитета от Удмуртии) от похмельного нетерпежа топтался в очереди и дергал слабо бритым кадыком вхолостую. Трое в детских панамках и голым пузом навыкат нагло оккупировали место раздачи. Очередь росла и тихо зудила на воротник.

— Закусывать посреди стакана, полное безобразие! — не выдержал маленький волосатый мужчина с интеллигентной бородкой. Очередь подалась вперед.

— Точно геморрой, — поддержал некий дядя из рабочего класса.

— Кто это там!? — повернулась к народу обширным желудком троица, но мигом присмирела. Ждущих чуда собралось человек пятнадцать.

— А мы разве против, если кто залпом? Даже каждый второй за наш счет, — пошли напопятую в меньшинстве.

Плохиш тут же протянул руку за стаканом.

— А тебе можно? — засомневался за спортивно — внешнастного мальца кто-то из очереди.

— Можно, можно, — разрешил уставший Ильич. — Я его личный тренер. В автомате забулькала жидкость и сравняла края стакана.

— Оп-па! — восторженно приветствовала очередь, когда единым взмахом винцо очутилось внутри тренированного желудка Плохиша. Отрок шмыгнул лихим носом и с почином погладил пузо.

Тут группу пассивно ожидающих ножом разрезал решительный мужчина в белом халате и тремя стаканами для других. Киоскер. Очередь повеселела. Кто-то из троицы распределял стаканы.

— А второй!? — с жаром продолжил дядя из рабочего класса.

— Что второй?! — засомневалась троица.

— Второй, обещанный на халяву? — толпа организовала полукруг.

— Давай! — смилостивились к Плохишу грешные отцы и опустили двадцать копеек в зев машины.

— Оп-па!! — приветствовала новоявленное чудо толпа, когда второй стакан опустел столь же быстро, как и первый. Малец на глазах таял душой и вызывал мужское расположение. Монеты посыпались в автомат с учетверенной быстротой.

— А третий слабо? — вопросил у Плохиша все тот же мужичина, вытирая лично удовлетворенное сусало широким рукавом.

— А заплатишь? — среагировал трезвый как с виду Юра и зачем-то стукнул по автомату огроменным кулаком. Третий наполнился до краев. Ильич тут же опорожнил емкость на халяву.

— Да не ты. А пацан, — не унимался рабочий класс, и совестливая очередь принялась собирать двадцатикопеечные в общую копилку. На пляж никто не уходил. Ильич осоловело посмотрел на Плохиша и вдруг пьяно заорал :

— Можна-а!!!

Плохиш выпил залпом. Очередь разразилась восторгом. Рабочий класс искренне пустил скупую слезу.

— Есть значит еще продолжатели...

Через час граждане знали друг друга по именам и частично отчествам. Некоторые уже икали. Помочиться за угол успели сходить все. Привычный к неудобствам Плохиш не давал гражданам спуску и в этом. Ильич тихо, по-ижевски покоился под кустами рядом.

— И вот захожу я к ней с заду... — с жаром, будто на охоте рассказывал бывше интеллигентный мужчина с бородкой и сивым носом, — а она, как!

— Можна-а! — в двадцать пятый раз орал Плохиш и протягивал кулак за очередным халявным стаканом.

— Ну он у тебя дает, — умильно трясли сонного Ильича, но тот не понимал ни тяти, ни мамы.

— Двадцать девять стаканов залпом! Ну надо же? Никогда такого не видел.

Хуже всего пришлось утром, после пьяного ночного буйства Ильича. Устроители соревнований накатывали на мальца, как на главного виновника предыдущего. Будто не он тащил Ильича, а Ильич его, как Маресьев рацию на плечах и до лагеря. А кто в кемпинге дебош устроил? Приставал к девкам с похабщиной?

— Мы-то думали! — возмущенно вопил старший тренер сборной Пират, театрально хватаясь обоими руками за лысину. (Пиратом тренера прозвали за хитрость, крикливость и явно разбойничьи замашки).

— По наивности своей считали, что он для сборной находка. И место ему в команде обеспечили! А он, стервец, спаивать тренеров?!

— Какая сборная?! — вопрошали тренера рангом поменьше, соблюдая свои узко местнические интересы. — Зачем команду пришлыми людьми засорять!

Хмурый Ильич молчал, соображая как бы самому выбраться из гадкой ситуации. Звания лишат, в Крым больше не пустят...

— Дисквалификацию! — абордажно бесновался Пират, лихорадочно прикидывая, кого из своих протолкнуть в команду заместо Плохиша.

— Кибальчиш — Кибальчиш! Пионер сраный! Плохишом его величать надо! А то придумали в пример алкоголика юниорам ставить. Сплошное безобразие!

Так кличка Плохиш к Юре и прилипла. Намертво, никак не отстанет. Уже поздно вечером к Юре подошел хмурый, дышащий новым перегаром Ильич.

— Ты, Юра, в Красноярск собирайся. Денег я тебе дам, проживешь на Столбах лето, переждешь бучу. В этом году Пират от тебя не отстанет. А рыпаться будем, правда дисквалифицирует и тебя, и меня. Ему мест в сборной для своих воспитанников не хватает. Надобно переждать.

— А что я там буду делать? Лучше вообще спорт брошу.

— Ну ты даешь! Нос вешать, после первой же оплеухи. Я уж договорился. Встретят тебя как родного. Среди сильных спортсменов потолкаешься, опыта наберешься. А там, с новыми силами и вперед. Лебедь — тренер красноярцев настоящий сибиряк , лично за тобой проследит, устроиться поможет, продуктами подмогнет. Не пропадешь, не дрейфь. Я то знаю.

Так Юра в Красноярск и попал. И имя опозоренное Плохишем сменил, на всякий случай.

На остановке у кинотеатра «Экран» народу толкалось предостаточно. Ветер обрывал с деревьев белый тополиный пух. Пешеходы дышали угарным газом, чихали, кашляли семенами куда попало. Можно б сходить в кино, да денег только на пропитание. А домой на поезде возвращаться?

Плохиш спросил, где тут улица Коммунаров, и зашагал в нужно избранном направлении. Справа от асфальтовой мостовой белела оградка городского парка. Из зеленых недр лесонасаждения веером взмывали вверх сидения карусельки со счастливыми отдыхающими. Их радостный визг перекрывало всесоюзное вещание музыкальных шлягеров радио Маяк.

Скомканные обвертки мороженного и пустые бумажные стаканчики вызывали слюну, но Плохиш их презрительно не замечал. Уперев руки в постромки рюкзака, он бодро шагал к назначенной цели, не желая размениваться на гулянки. Дело, надо быть, вперед всего. Пусть пляшут, не до этого.

Прочитав скромную надпись «Энергосбыт» на обветшалой, шелушенной дождями табличке, отрок двинулся влево, в тенистую прохладу узкого двора. День принялся окончательно. В десять часов утра проживающие граждане на скамейках не сиживали, разбрелись кто куда. Пришлось искать подъезд самому, по номеру квартиры. Но Плохиш мигом справился со столь легким заданием.

Подъезд оказался внутренний, на сгибе стоящего буквой «Г» обычного дома. Четырехэтажка старая, сложенная из красного, щербленного временем кирпича. Этажные пролеты — длинные, сталинские, а окна точно бойницы — узкие, навороченные хоть куда, только не в солнечную сторону. Ступени в подъезде высокие, сточенные сотнями ног, будто специально для старушек с их продуктовыми сумками. Споткнется милая и в иной мир, место следующим освободит.

Внутренний сумрак строения не признавал глупого освещения. Глазки немногих окон страдали несмываемой пылью, а лампочки утянул кто-то хозяйственный, но чужой. Плох скоро прочерпал до верхней площадки и тут же стал свидетелем откровенно несуразной сцены.

Не замечая вновь прибывшего, на пологости бетона собачились два другана. Как было видно по их слегка бордовым рожам, отроки приняли на душу немного лишнего. Это немногое позволяло им стоять на четырех ногах. Но оно же не давало отпуститься от рук большему, дабы съездить меньшему по мордам.

— Ты куда ключ засунул?! — отрыгал перегаром первый и пытался оторвать от сотоварища хоть одну руку.

— Ну понятно куда, — чревовещал второй, сопел лохом, но конечности для размаха, не дозволял.

— Щас мать как придет... — утверждал первый.

— Ну... — чревовещал второй, но не давал лишнего спуску. Двоица раскачивалась из стороны в сторону маятником. Ребята были крепкие — не падали по пустякам.

Плохиш придвинулся к ним поближе для пущей искренности и заорал большему прямо в ухо:

— Что, ключ потеряли?!

От нежданного приветствия двоица бухнулась попам о бетонный пол.

— Ты хто? — вопросил больший (он же сам Квасец), тупо уставившись на прибывшего.

— Я? Плохиш!

— Ну тогда, здарсти, — разразился репликой потрепанный меньший и вцепившись в поручни подъездных перил принялся сосредоточенно подниматься в перерыв. Квасец в его действии участия не принимал, смотрел настороженно.

Через полчаса взаимных обвинений и поиска общих знакомых по фамилиям и званиям в спорте, мужики пришли в себя и стали искать выход из положения. Того, что поменьше, звали Петручио, и он же настаивал выбить дверь. Хозяин с крайними мерами не соглашался, искал выход без потерь должных.

— Так у меня же веревка есть! — вспомнил наконец Юра и тут же полез за оной в рюкзак.

— Мы тебя с крыши спустим, — предложил ему осоловелый Петручио. Но Плохиш в тот день, на грудь не принимал.

Старое шиферное перекрытие крыши потрескивало напролом и грозило ухнуть в чердак. Петручио хрипел надсадно, будто бурлак и клинил веревку среди кирпичных труб и неприятностей. Квасец висел над балконом грушей и материл одиноких трудящихся. Плохиш занимался общим руководством и страховкой от греха. Уже выпавшие на зрелище старушки снизу истово призывали милицию. Та скоро не подъезжала.

Вследствие столь удачных обстоятельств действие оказалось завершено успешно. Квасец открыл злополучную дверь, и инцидент был исчерпан. Компания расположилась на кухне и твердо решила пить только чай, а завтра — тренироваться, тренироваться.

Квартира у Квасца маленькая, до краев забитая снаряжением и барахлом. Рюкзаки, веревки, карабины, крючья и прочее, прочее валялось по углам ровным слоем. И только в комнату матери хозяин не пускал никого.

Особую гордость владельца вызывало старенькое трехстворчатое трюмо. Увешанное несколькими медалями за юниорство, оно излучало прилив оторопелой важности и желание к пристальному изучению. Снизу в ящичке стопкой лежали благодарственные грамоты и свидетельства о наградах. Но счастливый обладатель богатства вел себя с пришельцами запанибрата и не являл миру должного и явного превосходства.

Имел домохозяин облик колоритный, усы вразлет и прическу гарсон. Саблю в зубы и пару галунов на воротник — сошел бы за гусара осьмнадцатого столетия. Чем и привечал, стараясь разговорами походить на народного героя далекой французской войны. Прозвище зычное получил отрок от слова «Квасить», но квас на нюх не переносил и пивал его редко.

Кучерявый и еще более юный отрок Петручио прибыл в славный град Красноярск из знойной и далекой Казахии. Причины своего прибытия он и сам не разумел, говорил о ней смутно, не вдаваясь в подробности. Званий спортивных почти не заслужил, славы не сыскал в меру. На люди потянуло, вот и пристроили.

Внешность Петручио влачил ловеласную, за что и получил столь громкое, иноземное имя от наблюдательных сотоварищей. Быть может, он и напакостил, как Плохиш, но похоже в другой области. Только не рассказывал, а отбрыкивался от расспросов с откровенным нахальством и детской крутизной.

Был отрок тонок в кости, легок в движении и словоохотлив до прочей болтовни. Говаривал, будто много читал, опять же не помня что и где непосредственно. Пользовался успехом у дам и слишком часто менял объекты почитания. Но не расстраивался, наоборот желал большего, не довольствуясь малым.

Уже к вечеру, когда оранжевая, мягкая длань заката проникла через бойницы окон в квартиру, вернулась с работы Васина мать. Окинув строгим взглядом полностью протрезвевшую компанию, не нашла она поводов для беспокойства. Сварила борщ, накормила гостей и поплелась отдыхать в свою комнату.

Друзья же засиделись заполночь. Рассказывали о горах и скалах, походах и ночевках. Вспоминали курьезы и приключения. Подружились, побратались и решили завтра же идти на Столбы.