Обручев Владимир Афанасьевич

Часть I. Богиня Любви

I

На правом берегу могучего Енисея, немного выше города Красноярска, расположена живописная местность, носящая название «Столбы». Здесь над волнистой поверхностью высоких грив и увалов, покрытых еще густым лесом, несмотря на соседство большого города в разных местах поднимаются утесы разнообразной формы и высоты. Одни имеют вид громадной кучи глыб, набросанных друг на друга. Другие представляют мощные гранитные массивы, только рассеченные более или менее многочисленными трещинами на крупные части. Эти массивы имеют различные формы, а трещины, превращенные вековым выветриванием в более или менее широкие щели, придают утесам еще более разнообразия. Местное население дало отдельным столбам различные названия: Токмак, Голубки, Перья, Львиная пасть, Старик, Дитя. Всего насчитывают двенадцать столбов. Некоторые из них поднимаются так высоко над лесом, что их можно видеть издалека, с другого берега Енисея, даже из Красноярска; другие скрываются в лесной чаще, и их найдет только тот, кто хорошо знает все тропы в этой местности.

Одни гранитные утесы гордо подставляют свою крепкую каменную грудь ветрам и непогодам; другие уже покрылись серыми и красными лишаями, разъедающими постепенно самый прочный камень; третьи поросли зеленым мохом, а в трещинах уже укрепились кусты, молодые и старые деревья. Иногда высоко на голой отвесной стене видно молоденькое деревце, словно прилипшее корнями к утесу, растущее прямо из камня; ветер треплет его беспощадно, но не может вырвать, оно будет расти и крепнуть, одинокое на своем посту, словно часовой, поставленный высоко над лесом.

Глыбы, оторванные временем от утесов и скатившиеся вниз, лежат порознь, кучами или валами у подножия столбов, более или менее скрываясь под мхами, кустами и лесом. Вокруг столбов расстилается тайга, хотя и топтаная и порченная людьми, но все-таки еще густая, с травой до пояса или даже в рост человека; поэтому вне торных тропинок пробираться сквозь нее — нелегкий труд, в особенности летом, когда мошка, комары, слепни и оводы не дают ни минуты покоя и когда испарения влажных долин после обильных дождей делают воздух тяжелым.

Вперемежку растут здесь красные сосны и бурые могучие лиственницы, белые березы и серые стройные осины, а на дне долин и на северных склонах гор к ним присоединяются еще темные ели. Кусты черемухи, боярки, калины, шиповника, таволги, болиголова, малины образуют высокий или низкий подлесок, переплетаясь местами со жгучей сибирской крапивой, достигающей человеческого роста.

Столбы хорошо известны горожанам Красноярска как самое живописное место окрестностей. Как только наступит полная весна, сгонит снега в лесах и оденет деревья и землю молодой зеленью, к столбам начинают тянуться пары, группы и целые десятки экскурсантов, навьюченных одеялами, котелками, чайниками и провизией; идут большею частью пешком, редко кто едет верхом. Громадное большинство экскурсантов состоит из зеленой молодежи, зрелые и пожилые люди составляют исключение. И это понятно, потому что экскурсия требует затраты немалого времени и порядочных сил: из города можно проехать несколько верст на пароходике к устью речки Лалетиной, но затем нужно идти пешком по тропе, верст десять лесом, поднимаясь все выше и выше, иногда по грязи или под дождем, отмахиваясь от комаров и прочего гнуса; да еще нужно тащить на себе походную утварь, постель и провизию, потому что в тот же день вернуться назад не успеешь, и приходится провести по крайней мере одну ночь в лесу. Конечно, можно нанять в городе верховую лошадь с проводником, но это обходится дорого и доступно тем, кто вообще уже не находит удовольствия в том, чтобы ночевать в лесу, подвергаться укусам насекомых, лазить по гранитным утесам, рискуя сломать себе шею.

Но для юношей и девушек, не знающих, куда девать избыток сил и восприимчивых к очарованию дикой, девственной природы, столбы представляют заманчивую цель и их посещают по нескольку раз в лето, не ограничиваясь прогулкой и ночлегом в лесу; цель многих экскурсантов — взбираться на сами столбы. Некоторые из них доступны и для неопытных, но на большинство нельзя подняться без помощи веревок, поэтому восхождение на них представляет задачу нелегкую и небезопасную. Нужно карабкаться по голым и гладким стенам гранита, пользуясь малейшей впадиной, чтобы поставить ногу, малейшим выступом, чтобы зацепиться рукой, каждой трещиной, чтобы засунуть в нее колышек и сделать себе ступеньку. Нужно быть совершенно свободным от головокружения, обладать крепкими мускулами, быть уверенным в себе и иметь опыт в лазании. Поэтому далеко не все посетители столбов совершают восхождения на самые трудные утесы и далеко не все заслуживают названия «столбистов», которым в Красноярске обозначают всех любителей этой экскурсии.

И теперь еще таких настоящих столбистов, отправляющихся в экскурсию с веревками, длинными палками и железными зубьями, подвязываемыми к подошве сапог, насчитывается немного, а тридцать лет тому назад, когда не было сибирской железной дороги, и Красноярск представлял собой маленький городок, их было гораздо меньше. Тогда не было и пароходика по реке к Лалетиной, и приходилось идти пешком весь путь от города, переправляясь на двух паромах через оба рукава Енисея.

II

История, которую мы описываем, случилась именно около тридцати лет тому назад, когда Красноярск был глухим сибирским городком, отрезанным огромными расстояниями и плохими путями сообщения от культурных центров. Жизнь текла однообразно, интересы ее сосредоточивались на транзите товаров — на восток в Иркутск и на запад в Томск, на юг в Минусинск и на север в Енисейск, да на золотопромышленности в тайге, особенно енисейской.

Среди столбистов того времени выделялась своей ловкостью и отвагой одна молодая парочка — гимназистка старших классов Варвара Гавриловна Громова и студент Казанского университета Антон Иванович Ваньковский. Она была дочерью золотопромышленника cредней руки, проживавшего большую часть года на своих приисках в южно-енисейской тайге и доверившего воспитание дочери хозяйке ученической квартиры, своей дальней родственнице. Ваньковский был сыном городского врача, сосланного в Сибирь за участие в польском восстании 1863 года, устроившегося в Красноярске, приобретшего хорошую практику и не помышлявшего больше о возвращении на родину; Антон кончил местную гимназию и поступил на юридический факультет Казанского университета, в то время ближайшего к Красноярску, но все-таки настолько далекого, что юноша мог приезжать домой только во время длинных летних каникул.

Антон познакомился с Варей еще на гимназической скамье, и, когда оба достаточно возмужали и окрепли, они сделались страстными столбистами. Каждую весну, как только лесные тропы становились проходимыми, они начинали восхождения на столбы и за лето успевали облазить все по нескольку раз. Постоянная близость среди молчаливого леса, преодолевание общими силами трудностей и опасностей восхождений создали в молодых людях прочные взаимные симпатии; чувство обнаружилось и окрепло во время первой разлуки, когда Ваньковский уехал почти на целый год в Казань. На следующее лето, во время первой же совместной экскурсии, на вершине самого высокого и трудного столба произошло объяснение, и целое лето молодая парочка опьянялась очарованием взаимной любви и мечтала о том недалеком уже будущем, когда оба уедут учиться в столицу и поженятся. Материальные средства не составляли для них препятствия, так как довольно состоятельные отцы могли уделить им достаточно денег для скромной жизни в столице. Нужно было переждать только год, необходимый Варе для окончания гимназии.

Этот год пролетел. Стояли чудные дни первой половины июня, когда Ваньковский приехал опять в Красноярск на каникулы и встретился с Варей, отлично окончившей курс и ожидавшей с нетерпением своего жениха, чтобы начать экскурсии на милые столбы. Природа уже меняла свой ярко-зеленый весенний наряд на более темный летний, но лесные прогалины и лужайки на дне долин еще пестрели разнообразными яркими цветами и травы еще не успели вырасти до пояса и не давали приюта мошке и оводам, преследующим путника в более позднее и жаркое летнее время. Пока одни только комары пели в тени лесов и собирались перед закатом целыми столбами на лужайках.

На следующий день по приезде Антона молодая парочка уже отправилась в экскурсию: каждый нес одея­ло, дождевой плащ, консервы и сухари, сахар и чай; к поклаже Вари был еще привязан чайник, а Антон нес кольцо тонкой, но крепкой веревки и железные зубья. Снаряжение дополнялось охотничьим ружьем и револьвером, так как в то время окрестности города не были вполне безопасны: вместе с летом начиналась тяга разных бродяг — беглых каторжан и поселенцев — возвращавшихся вдоль Московского тракта на родину за Урал; встреча в тайге с бродягой не всегда могла кончиться благополучно для безоружного человека.

III

На заре молодые люди уже вышли из дома, миновали улицы сонного города, подошли к Енисею, катившему еще избыток мутной, бурой воды, переехали на первом пароме через левый рукав, пересекли широкий галечный остров, заросший густым талом, и вышли ко второму парому. По правому берегу реки шли лугами мимо деревушки Базаихи и далее между опушкой леса и зеленеющими пашнями до речки Лалетиной. Возле речки в роще сделали первый привал, вскипятили чайник и позавтракали.

Далее дорога пошла вверх по долине Лалетиной, то по густому лесу, то по цветникам лужаек. С обеих сторон уже поднимались крутые горные склоны — иные зеленые, поросшие травой, иные с красноватыми скалами, но большею частью одетые лесом, взбегавшим кудрявыми волнами, пронизанными щетиной елей до самого гребня.

Постепенно долина становилась уже, склоны выше, леса гуще и старее, а ходьба по тропе труднее; в тени вековых деревьев в глубоких ямах между корнями еще не просохла грязь от последних дождей, а глинистая почва тропы оставалась еще влажной и скользкой. Время от времени тропа пересекала устья боковых долин, где лужайки вдоль русла ручьев были напитаны водой, а из густой травы, встревоженные путниками, поднимались рои комаров.

Вскоре подъем сделался круче, тропа пошла в гору по левому склону долины, по густому лесу, извиваясь между толстыми стволами могучих лиственниц или прорезывая узким коридором чащу молодого ельника или осинника. Антон шел впереди, прочищая дорогу, отбрасывая в сторону сучья, нагроможденные по тропе зимними бурями, отгибая молодые поросли, мешавшие пройти. По временам путники останавливались, чтобы перевести дух, полюбоваться зеленой поляной, залитой солнечным светом и пестреющей яркими цветами, или взглянуть на ближайший столб, открывающийся иногда при поворотах тропы над вершинами леса и казавшийся снизу таким высоким и неприступным. При таких остановках молодые люди прислушивались к пению лесных птичек, к крику кукушки, раздававшемуся то совсем близко, то чуть слышно.

— Загадаем шутки ради, сколько лет нам осталось жить, — предложила Варя во время одной остановки, слушая кукушку. Ее жених, конечно, согласился, и когда кукушка замолкла, он спросил громко:

— Кукушка, скажи, сколько лет проживет моя Варюша?

Птица, немного погодя, стала опять кричать и кричала так долго, что молодые люди сбились со счета; Варя говорила, что она насчитала тридцать девять, а Антон утверждал, что сорок два.

— Во всяком случае, твой век будет долгий, — сказал он, смеясь. — А про мой век спрашивай ты!

Варя задала вопрос. Кукушка долго не отвечала, а затем прокуковала четыре раза и хрипло засмеялась.

— Ах ты негодная! Еще смеется! — вскрикнула Варя, искренне возмущенная и огорченная ответом, неблагоприятным для ее планов о долгой совместной жизни с любимым человеком.

Но Антон быстро поборол неприятное чувство, охватившее его при ответе птицы, и спросил ее, сколько у них будет детей. Когда ответ получился — одиннадцать, Варя шумно запротестовала, заявляя, что она совсем не желает заниматься одним рожанием и кормлением детей. Антон успокоил ее, сказав, что ведь ему, по пророчеству той же кукушки, осталось жить только четыре года и потому одиннадцать ребят едва ли возможно им иметь, разве по тройне каждый год. Эта перспектива очень развеселила Варю, которая долго хохотала, пробираясь вслед за своим спутником по густому ельнику, в который завела их тропа.

— Знаешь, Варя, нужно задать кукушке еще один вопрос, в данное время для нас самый интересный.

— Какой же, Тоня?

— Через сколько дней мы поженимся? Ведь от этого зависит возможность иметь одиннадцать ребят в четыре года; нам нужно торопиться!

— Это я знаю лучше кукушки, — ответила Варя, немного рассердившись. — Но тебе не скажу и могу сделать так, чтобы ответ кукушки оказался неверен.

В это время кукушка очень близко прокричала один раз и захлопала крыльями, очевидно, перелетая на другое место.

— Ты слышала, Варя? — торжествующе спросил Антон.

— Но вопрос не был еще поставлен, и ответ имеет значения, — возразила девушка, зардевшись.

— Я поставил его про себя, пока ты порочила кукушку.

— Ну ладно, там видно будет. Идем дальше, сказала Варя нетерпеливо.

Пошли дальше. Тропа повернула влево и, извиваясь по густому молодняку, перевалила через плоский гребень, за которым сразу открылась небольшая поляна у подножия первого столба. За поляной среди красных стволов высоких сосен и между двумя крупными глыбами гранита, давно уже свалившимися сверху, был устроен шалаш, по-сибирски балаган, в котором обыкновенно ночевали столбисты. Поверх жердей, упиравшихся одним концом в землю, другим — в гранитную глыбу, были положены большие куски коры, содранные с толстых лиственниц, так что получилась достаточная защита от дождя и солнца. Правда, защищенная площадь могла поместить только несколько человек, в те годы число столбистов, ночевавших одновременно в шалаше, редко превышало трех-четырех; в крайнем же случае устройство второго балагана потребовало не более получаса дружной работы.

IY

Время было уже около полудня, когда Варя и Антон подошли к балагану, так что пора было подумать об обеде после длинного пути. Скинув свою ношу в тени сосен возле балагана, молодые люди занялись приготовлением пищи. Варя быстро набрала сухого валежника и начала разжигать костер, а Антон с чайником пошел в соседний широкий лог, где среди высокого осинника и густых зеленых трав сочился маленький ключ чистой воды, известный опытным столбистам. Не будь этого ключа — столбистам приходилось бы ходить за водой больше версты, спускаясь глубоко вниз, в долину, а затем поднимаясь опять наверх.

Когда Антон вернулся с чайником, возле балагана уже весело потрескивал небольшой костер, а Варя раскладывала на салфетке, заменявшей скатерть, ветчину, вареные яйца, домашние румяные булочки и аппетитные пирожки с мясом, с вареньем и с толченой черемухой. Пока чайник закипал на огне, молодые люди плотно закусили, а затем напились чаю из плоских деревянных чашек, употребляемых сибирскими крестьянами и инородцами. После обеда они разложили свои одеяла на опушке сосняка, чтобы ветер отгонял докучливых комаров, и легли отдыхать, вдыхая пряный аромат сосен, разогретых летним жаром, и перебрасываясь отдельными фразами, пока сон не сомкнул их уста.

Они проспали спокойно часа два, и на балаган легла уже густая тень ближайшего столба, когда шишка, сброшенная белкой с сосны, упала прямо на лицо Антона и разбудила его. Он взглянул на часы, потом потянулся к чайнику, чтобы глотнуть холодного чая, но чайник был пуст; приходилось идти за водой, тем более что и Варя, проснувшаяся раньше, но лежавшая еще тихо с закрытыми глазами, чтобы не будить спутника, выразила желание попить еще раз чайку, прежде чем лезть на ближайший столб, которым они хотели ограничиться на этот день после далекого пути из города.

После второго чаепития молодые люди собрали свои пожитки и сложили их в углу балагана, а сами, захватив веревку и, нарубив десятка два коротких колышков разной толщины, отправились на столб. Антон лез впереди, цепляясь за выступы и засовывая в трещины гранита в более трудных местах колышки, которыми затем пользовалась Варя, чтобы поставить ногу или держаться рукой. Веревка оставалась пока без употребления — она должна была облегчить обратный путь вниз, более трудный, чем подъем, даже для опытного столбиста.

Минут через двадцать молодые люди взобрались на вершину столба, представлявшую небольшую ровную площадку, со всех сторон круто обрывавшуюся в бездну. С площадки открывался великолепный вид во все стороны до отдаленного горизонта, и глаз мог блуждать с места на место, долгое время не утомляясь, находя все новые и новые картины. Вблизи из зеленого моря деревьев тут и там, словно скалы из волн, поднимались красноватые столбы, одни выше, другие ниже, рассеченные черными трещинами, местами широко зиявшими; иные столбы напоминали развалины стен и башен рыцарских замков средних веков. На соседнем к югу столбе, самом высоком, самом массивном и труднодоступном, с почти отвесными боками, на половине высоты обрыва виднелась площадка, казавшаяся издали маленькой, но занятая целой рощицей довольно крупных деревьев. На этот столб предстояло карабкаться на следующий день, почему молодые люди внимательно осмотрели его в бинокль, чтобы убедиться, не произошли ли за истекший год какие-либо заметные изменения, препятствующие восхождению.

Вокруг столбов шумело и волновалось зеленое море леса, местами светлого и кудрявого, где преобладали береза и осина, местами темного и щетинистого, где в изобилии росли ель и сосна. Такой же лес расстилался и дальше по гребням и склонам плоских гор во все стороны, и только кое-где над этим зеленым морем поднимались красные скалы более далеких столбов. Лесистые склоны сбегали на дно глубоких долин, где, часто исчезая между кустами зеленого тальника или темными колоннами елей, серебрились ленточки рек или выделялись своей более яркой и ровной зеленью луговые прогалины.

Такие же лесистые широкие гривы виднелись и дальше, одна за другой, без конца до самого горизонта и только местами где-нибудь выделялась более высокая вершина или более узкая и мрачная долина. Невдалеке на севере в промежутках между плоскими горбами гор широкой полосой блестел Енисей, за ним чернели и зеленели пашни, а вдали большим светлым пятном белел Красноярск.

— Какая благодать, какой простор! — восторженно воскликнул Антон, сидевший на краю площадки, уперев голову на подогнутые колени. — Где мы найдем такую свободу, такую тишину?

— Уедем в тесный и душный город, будем видеть, перед своим окном серую и грязную стену соседнего дома вместо зелени лесов, будем дышать копотью фабрик вместо воздуха, напоенного ароматом сосны, будем слушать грохот колес по мостовой и свистки вместо шепота ветерка в листьях и хвое, вместо плеска горных ручьев, пения птиц, — заметила грустно Варя.

— Что же, оставайся здесь, тебя никто не гонит в столицу.

— А тебя кто гонит?

— Меня? Я должен учиться, добиваться собственного дела и места в мире. Отец стар и наследства мне не оставит.

— Получу ли я что-нибудь, тоже неизвестно. Говорят, золотой промысел — та же картежная игра; сегодня пофартило, нашел много золота и стал богачом, а завтра в надежде на большее закопал свои деньги в песок и остался ни с чем. Поэтому и мне лучше надеяться на себя, а не на отцовские деньги.

Кроме того, — немного помолчав, продолжала Варя, — я хочу учиться, чтобы приносить пользу родине и людям. Вспомни, что мы уже два года тому назад вот на том столбе дали клятву жить и, если придется, умереть ради пользы Сибири и ради всех угнетаемых, обираемых, истребляемых коренных жителей ее. Поэтому я тоже должна ехать учиться в столицу, чтобы вернуться на родину знающим и полезным работником, а не дармоедом. А летом, каждое лето, мы ведь будем приезжать сюда, чтобы отдыхать, набираться новых сил на могучей груди милых столбов! — закончила она патетически.

Долго просидели молодые люди на вершине, любуясь видом сибирской тайги, обсуждая детали своей предстоящей жизни в столице. Постепенно солнце склонилось к закату, и длинные тени столбов вытянулись по зеленому морю. Пора было подумать о спуске, который в сумерки становился даже опасным.

Антон вскочил, развязал круг веревки, принесенной с собой, сложил ее вдвое, заложил за выступ гранита на краю площадки и опустил оба конца вниз; таким образом, снизу, после спуска, легко было снять веревку со столба, отпустив один конец и дернув за другой. Первой начала спускаться Варя, ухватившись за веревку одной рукой, а другой цепляясь за выступы или упираясь в обрывы, чтобы веревка не начала раскачиваться. Когда она благополучно достигла нижней площадки под стеной, откуда спуск не представлял уже больших затруднений, полез вниз Антон, пользуясь той же веревкой; догнавши Варю на площадке, он сдернул веревку с выступа, свернул ее в круг, и далее молодые люди спустились легко по глыбам и уступам гранита к основанию столба и к закату солнца вышли к балагану.

Y

Возле балагана они застали уже других столбистов; это были три гимназиста последнего класса, немного знакомые Антону и Варе; они уже обошли и облазили все столбы и остановились на последний ночлег в балагане, чтобы на следующий день идти назад, в город.

Костер уже горел, освещая красные стволы сосен. Последние лучи заходящего солнца пылали огнем на обрывах второго столба, который был виден с поляны у балагана, поднимаясь, словно массивная башня и резко выделяясь над зеленым лесом на потемневшем фоне неба. Розовые перистые облака, тянувшиеся несколькими полосками на север, предвещали на завтра хорошую погоду.

В котелке гимназистов весело бурлила вода, и клубы пара вырывались из-под крышки; это варился суп из рябчиков, застреленных во время экскурсии. Антон, сбегавший за водой, подвесил и свой чайник рядом с котелком на березовую палку, воткнутую другим концом в землю. Обе партии столбистов соединились, уселись кружком вокруг одеяла, на котором были разложены припасы, и с молодым аппетитом принялись уничтожать закуски, затем похлебали деревянными ложками горячий суп, обглодали рябчиков и напились чаю.

За время ужина сумерки сгустились, и стало довольно свежо, на потемневшем небе заблестели звезды. Пламя костра освещало стройные стволы деревьев, окруживших поляну, подобно высоким колоннам храма, капители которых то погружались в темноту, то озарялись красным светом вспыхивавшего огня. Иногда по вершинам сосен проносился порыв ветра, и хвоя начинала волноваться и шуметь. За ближайшим кольцом освещенных костром колонн выступали колонны второго кольца, за ними — третьего, четвертого, освещенные все слабее и слабее, пока последние колонны не исчезали уже во мраке ночи, окутывавшем лес.

Когда стихали молодые звонкие голоса у костра и на короткое время воцарялась тишина, можно было различить сквозь слабый шепот сосен и другие ночные звуки: иногда заунывный крик совы, иногда глухой гул ветра в трещинах столбов, иногда легкий треск, словно ломающихся под ногой сухих веток. Люди, непривычные к ночным голосам тайги, могли бы подумать, что это гуляет «хозяин» леса — медведь; но столбисты знали, что медведь чует человека издалека и никогда не подойдет к костру так близко, чтобы слышны были его шаги.

Постепенно оживленная беседа, вертевшаяся сначала вокруг местных городских и особенно школьных новостей и происшествий, а затем под влиянием обстановки вокруг приключений разных столбистов и охотников, начала затихать, и молодежь стала устраиваться на ночь. Костер передвинули ближе к входу в балаган и положили на него две толстые коряги полуистлевшего бурелома, который горит медленно, больше тлеет и дымит; огонек должен был охранять балаган от хищных зверей, а дым — от комаров. На сухие листья, покрывавшие почву в балагане, набросали свеженарезанных молодых ароматных веточек лиственницы, покрыли их одеялами и улеглись: три гимназиста — ближе к выходу, а Варя и Антон — в глубине балагана.

Гимназисты, утомленные трехдневным карабканьем по столбам, сейчас же заснули, но Варя и Антон, возбужденные близостью друг друга, необычной обстановкой, ночной тишиной, теплотой балагана, согретого костром, не могли уснуть и шепотом разговаривали, а в паузах беззвучно целовались. Постепенно эти паузы становились длиннее и длиннее, ласки Антона начали принимать все более страстный и настойчивый характер, так что Варе пришлось серьезно защищаться, чтобы удержать возлюбленного на известной границе дозволенного.

— Ведь мы же решили соединиться на всю жизнь, — уговаривал ее Антон, прерывающимся от волнения голосом. — Когда кончится Петровский пост...

— Тогда и будем принадлежать друг другу, милый, — шептала Варя, зажимая ему рот поцелуем.

— Непременно после церковного и родительского благословения, — не унимался Антон. — Только тогда, когда это будет дозволено и даже одобрено законом и древним обычаем предков, — поддразнивал он ее.

— Древние обычаи не всегда плохи, — защищалась она.

— Но меня возмущает это «с дозволения начальства» в таком интимном деле! Не лучше ли теперь, здесь, в этой таинственной обстановке, в балагане, среди дикой тайги, у подножия вечных столбов, под покровом звездного неба...

— Ну, пусть будет по-твоему, дикарь! Но только не сейчас, не здесь, а завтра, когда мы будем совершенно одни. И пусть свидетелями будут действительно только молчаливые столбы, зеленая тайга и голубое небо родины!

Антон ответил ей горячим поцелуем; оторвавшись от ее губ, он сказал со смешком:

— А кукушка, значит, правильно предсказала!

— Нет, это я не пожелала осрамить ее, — возразила Варя, заворачиваясь в одеяло. — Спокойной ночи, мой дорогой, желаю тебе райских сновидений!

Немного погодя она расхохоталась над своими мыслями.

— Тоня, я сейчас обдумывала свой брачный наряд. Он будет сделан наперекор древним обычаям и совершенно не согласно взглядам начальства... И обстановка бракосочетания будет самая необыкновенная!

— Ну, скажи же, Варя, голубчик, скажи!

— Молчи, молчи, любопытный, и спи. Больше я ничегошеньки не скажу.

YI

Ночь прошла спокойно, но Антон и Варя поднялись уже чуть свет, чтобы воспользоваться утренней прохладой для восхождения на самый трудный столб, который возвышался в полуверсте от балагана. Молодые люди успели уже закусить и напиться чаю, когда проснулись гимназисты. Простившись со своими случайными соседями, возвращавшимися в город, Антон и Варя направились ко второму столбу. Дорога шла сначала через густой и высокий лес, огибая лог с ключом, ближе к подножию столба начали попадаться заросли кустов, скатившиеся сверху крупные глыбы. Узкая тропа извивалась по росистой траве, усеянной яркими цветами, и Варя, подоткнувшая юбки, чтобы не замочить подол, набирала по пути букет. Солнце еще не взошло, но было уже совершенно светло, и на востоке разгоралась золотистая заря; легкий ветерок проносился по вершинам сосен и лиственниц, обдавая путников холодком и заставляя ежиться.

Вскоре тропа поднялась на восточный склон столба, довольно пологий внизу и поросший мелким лесом и кустами в промежутках между глыбами гранита; по этому склону молодые люди легко поднялись на первый уступ, над которым вздымалась крутая и высокая стена, казавшаяся на первый взгляд неприступной. Но, разглядывая ее внимательнее, можно было заметить и небольшие карнизы, и ниши, дававшие возможность поставить ногу, и широкие трещины, горизонтальные и вертикальные, в которые легко было всунуть колышек, и отдельные кустики и корявые деревья, за которые можно было ухватиться рукой. Но все-таки лезть на эту стену без помощи веревки было слишком рискованно, веревку же приходилось забрасывать очень искусно, стараясь зацепить ее за кривой ствол толстой сосны, нависшей над обрывом; для этого служила тонкая бечева с привязанным к ее концу камнем, подобная чалке, употребляемой на судах.

Свернув эту бечеву кольцами, Антон бросал ее вверх; после нескольких неудачных попыток камень перелетел через ствол сосны и упал назад, к ногам юноши, которому уже не стоило большого труда передернуть веревку вслед за бечевой через сосну. Тогда он полез, придерживаясь одной рукой за веревку, а другой, втыкая колышки в расселины гранита, в тех местах, где не было выступа или впадины для опоры ноге. Достигнув сосны, Антон очутился на небольшой площадке, на которой можно было перевести дух после трудного лазанья по обрыву; он обвязал веревку покрепче вокруг ствола, и тогда уже полезла вверх Варя, для которой которой колышки были уже приготовлены, а веревка закреплена.

После отдыха на площадке, с которой молодые люди приветствовали солнце, поднимавшееся желто-красным диском из-за щетинистого гребня далекой горы, пришлось отвязать веревку и повторить ту же операцию еще раз, чтобы подняться на следующий уступ; но этот подъем был менее труден и длинен, чем первый, последние же сажени нужно было просто карабкаться по ступенчатому откосу, в трещинах которого росли в изобилии кустики и деревца, дававшие опору рукам и ногам.

Наконец молодые люди очутились на вершине столба, которая представляла гораздо более широкую площадку, чем вершина первого столба, посещенного накануне. Эта площадка имела шагов тридцать в длину и двадцать в ширину; к западу она обрывалась очень резко, и с этой стороны столб падал вниз совершенно отвесной и гладкой стеной сажень на пятьдесят, забраться по которой не мог бы и самый ловкий акробат. Подножие стены было окаймлено узкой полосой некрупных глыб, когда-то сорвавшихся сверху и покрытых уже мохом и мелкими кустами, тем не менее, падение с площадки столба на эти камни грозило немедленной смертью. К северу площадка также обрывалась сразу, но здесь стена столба в одном месте на половине высоты представляла косой уступ, на котором поместилась целая рощица довольно крупного леса и кустов; этот зеленый уступ и обращал на себя внимание при взгляде с первого столба.

На востоке столб падал не отвесно, площадка его вершины постепенно переходила в крутой откос с уступами, по которому столбисты и забирались вверх. Наконец, в южной части площадка была рассечена широкими трещинами на отдельные части; на ближайшие хороший гимнаст мог бы еще перескочить, но более далекие представляли уже самостоятельные толстые иглы или зубья, на которые распадался столб с южной стороны; за этими зубьями виднелась седловина, соединявшая второй столб с третьим, более низким и сильно разрезанным выветриванием.

На площадке вершины в трещинах гранита росла травка, кустики и маленькие кривые сосны, которые стлались по камню, пригибаемые к нему силой зимних буранов; эта растительность совершенно не была видна снизу.

VII

Восхождение на столб заняло около часа времени и, когда Антон и Варя достигли вершины, солнце уже поднялось над далекими лесистыми горами на северо-востоке, и его косые лучи осветили площадку и согрели ее, быстро высушивая ночную росу. Вид с вершины был в общем такой же, как с первого столба, но только теперь, рано утром, воздух был еще наполнен парами, из падей и долин поднимались легкой пеленой туманы, а над Енисеем тянулась молочно-белая мгла. Утренний ветер порывами проносился над горами, и бесконечное море лесов волновалось и шептало свою вечную, таинственную песню. Быстро становилось тепло, и туманы таяли и исчезали на глазах.

Варя, сидя на краю гранитной площадки, перебирала цветы, сорванные внизу по дороге к столбу, и плела из них венок; ее пальцы проворно клали рядом и белую душистую ночную фиалку, заменяющую в Сибири ландыш, и лилово-голубой ароматный ирис, и ярко-желтый огонек, и белые с красными крапинами и разводами странные сапожки. Антон лежал возле нее, отдыхая от восхождения, смотрел на ее работу и, наконец, спросил:

— Для чего ты плетешь венок, ведь он скорее завянет, чем букет.

— Ты, очевидно, уже забыл, глупый, что сегодня день нашей свадьбы. Здесь, в тайге, мирты и флер д’оранжи не растут, и я делаю венок из родных сибирских цветочков. А за то, что ты забыл мои слова, сказанные ночью в балагане, я тебе венка не сплету, и ты будешь венчаться без цветов, как дикарь.

Антон понял, что замышляла Варя, и его сердце, еще возбужденное усилиями восхождения, заколотилось в груди; он схватил руку девушки и прижал ее к губам.

Венок был готов. Солнце поднялось выше и уже хорошо пригревало, но еще не жарило, не обжигало кожу; так и хотелось, сбросив с себя одежды, нежить свое тело под его лучами.

Варя вскочила на ноги, быстро распустила свои тяжелые золотистые косы, надела на голову венок и подошла к восточному краю площадки.

— Иди сюда, мой жених, — сказала она. — Мы произнесем перед лицом солнца обет любви и верности; столбы и тайга — наши свидетели!

Антон, любовавшийся девушкой в экстазе восторга, поднялся и подошел к ней. Она взяла обе его руки в свои и, обратившись лицом к солнцу, произнесла громким голосом:

— Вечное светило, согревающее нашу печальную землю и дающее отраду всему живущему! Вековая тайга, шумевшая над моей колыбелью и навевавшая грезы моего детства! Древние столбы, доставившие нам столько счастливых часов! Будьте все свидетелями нашего бракосочетания. Мы любим друг друга и желаем пройти рука об руку жизненный путь, как верные супруги. Но не для одних только радостей любви мы хотим соединиться, а для того, чтобы поддерживать друг друга в борьбе и работе на пользу родине.

Мы клянемся перед твоим лицом, вечное солнце, перед тобой, вековая тайга, перед вами, дорогие столбы, — закончила Варя патетически, — мы клянемся любить друг друга и отдать все свои силы работе для освобождения родины...

— Мы клянемся, — повторил Антон, захваченный экстазом своей невесты, хотя перед тем он в глубине души счел этот обет на вершине столба слишком театральным.

Разъединив руки, Варя протянула их к солнцу и затем обвила шею своего жениха и прильнула к его груди. Затем, словно вспомнив что-то, повернула голову опять на восток и сказала задумчиво:

— Будем ли мы венчаться еще в церкви, Тоня, или нет, это дела фактически не изменит. Брачные цепи будут нас связывать только до тех пор, пока в наших сердцах сохранится взаимное чувство. Если ты когда-нибудь разлюбишь меня, ты будешь свободен от первой половины клятвы... Но не от второй! — добавила она твердо. — Того из нас, кто изменит родине, кто перестанет трудиться для ее освобождения, пусть судьба покарает жестоко, как предателя! Пусть он лучше погибнет!

Варя мрачно сдвинула брови и подняла руку, словно угрожая предателю. Антону стало даже жутко от этого конца клятвы, он опустился на колени перед своей невестой и произнес взволнованным голосом:

— Ты будешь меня поддерживать в этой борьбе, ты будешь моим добрым гением, Варя. Я чувствую, что без твоей помощи я ослабею и изменю клятве.

Она поцеловала его в лоб, как нежная мать, потом повернулась лицом к востоку и сказала:

— А теперь постой здесь и не смей оборачиваться пока я тебя не окликну.

— Что ты хочешь сделать? — спросил Антон, еще встревоженный.

— Ничего страшного, мой любимый, не бойся. Я хочу только надеть свой брачный наряд, а жениху не полагается смотреть, как одевается его невеста.

— Это все по древним обычаям, которые ты собиралась не признавать, — пытался протестовать Антон.

— Когда я стану уже твоей женой, ты будешь видеть, как я одеваюсь. А теперь стой смирно и не оглядывайся. Если оглянешься — я брошусь вниз, в бездну!

— Ой, как грозно! Ну ладно, я слушаюсь тебя, моя повелительница...

Антон стоял, выделяясь черной тенью на ярко освещенном небе, а Варя, отойдя от него на противоположный край площадки, поспешно начала раздеваться. Много времени не понадобилось, чтобы сбросить с себя простой дорожный костюм, развязать ботинки и снять чулки. Наконец с плеч соскользнула рубашка, и, перешагнув через нее, Варя крикнула прерывающимся от волнения голосом:

— Теперь можно, Тоня!

Антон повернулся. Озаренная яркими лучами солнца, с венком на голове, с рассыпавшимися по плечам золотистыми волнами волос, к нему медленно приближалась маленькими шагами обнаженная девушка, закрывшая глаза одной рукой, а другую протягивавшая вперед. Это была сибирская Венера, поднявшаяся из зеленых волн дремучей тайги на голую красную скалу, — молодая, божественная, шествовавшая к своему возлюбленному... Легкий ветерок развевал пряди ее волос, солнечные лучи змеились в них золотистыми переливами, целовали оба маленьких нежно-розовых бутона, поднимавшихся над упругими белыми полушариями, слегка вздрагивавших при каждом шаге, скользили по мягким линиям живота и крепких бедер, щекотали стройные колонны ног и падали на маленькие ступни, осторожно подвигавшиеся по голому шероховатому камню.

Антон стоял безмолвно и неподвижно, пораженный и очарованный этим зрелищем. Он чувствовал невольно, что такие мгновения слишком хороши, чтобы тянуться долго, и наслаждался ими в экстазе. Он понимал, что не бесстыдство и не похоть побудили молодую девушку обнажиться перед ним, а именно сознание красоты и божественности этих мгновений, желание предстать перед возлюбленным в образе богини любви в этой замечательной обстановке; и эти чувства заставили ее отбросить девичий стыд без всяких колебаний.

И только когда Варя подошла к нему совсем близко, он принял ее, зардевшуюся, но ликующую, в свои объятия, и уста их слились в жгучем поцелуе страсти, ожидавшей близкого удовлетворения.

VIII

Солнце поднялось почти к зениту, когда новобрачные наконец собрались спускаться со столба, сделавшегося «приютом их любви». Так сказала Варя, оставляя на площадке свой брачный венок, словно жертву на алтаре Венеры. Она вынула из него только четыре цветка и, отбирая их, промолвила, обращаясь к мужу:

— Эти цветы я уношу на память о минувших часах блаженства; белая фиалка — это символ моей чистоты, которую я принесла тебе в дар, мой возлюбленный; голубой ирис — знак моей веры в тебя, мой дорогой; жгучий огонек — обозначает нашу горячую молодую любовь, а белый с кровавыми пятнами сапожок — нашу торжественную клятву верности друг другу и делу освобождения родины!

Еще два дня провела молодая парочка в одиночестве на столбах, отдаваясь, впрочем, больше восторгам любви, чем восхождениям на кручи. И побуревшие стенки балагана, освещенные отблесками костра в тихие вечерние часы, и мшистые площадки под высокими зелеными сводами леса, и изумрудные лужайки, в траве и цветах которых Варя и Тоня скрывались, слышали их страстные речи, видели их долгие поцелуи и сохранили тайну их любовных ласк.

А когда миновали эти дни и истощился запас провизии до последней крошки, молодая парочка, утомленная, но счастливая, вернулась в город. Через месяц, когда отец Вари приехал с приисков, они повенчались, а в начале августа уехали в Россию учиться.

Автор →
Владелец →
Предоставлено →
Собрание →
Обручев Владимир Афанасьевич
Деньгин Владимир Аркадьевич
Деньгин Владимир Аркадьевич
В.А.Обручев. На Столбах

Другие записи

Байки от столбистов - III. Чемпион как иллюстрация
Теплой октябрьской ночью 1973 года в Бухте Ласпи по тросу, натянутому прямо над морем, разгуливал красноярский столбист Александр Демин. На берегу звенели гитары его земляков: команда чествовала нового абсолютного чемпиона СССР по скалолазанию. Уступаю слово спецкору газеты «Неделя» Саше Берману: «Демин взял старт. Невозможно...
Египтянин
Мартом - первым весенним месяцем на Столбы валит народ. Томимый жаждой чистого белого снега, голубого неба, зеленых елок и свежего воздуха, идет народ на удивление кучно и с довольными лицами.  Унылость долгой зимы, морозный смог, и гейзеры вечно незамерзающего Енисея...
Мои горы. Часть I. 1960 - 1962
Николай Бархатов - известный красноярский альпинист, Мастер спорта, Снежный барс, инструктор 2-й категории, кавалер ордена Эдельвейса 2 ст., ветеран альпинизма. 1. 1960. Первое знакомство с горами. Актру . 2. 1961. Туюксу . 3. 1962. Уллу-Тау . 4. 1962. Актру ....
Ручные дикари. Варнак
Он должен был играть главную роль в кинофильме «Варнак и Кирюшка», но съемка фильма не состоялась, потому что хотите верьте, хотите нет — он обиделся! Конечно, получить щелчок по носу никому не приятно. Но он был сам виноват — кто его просил...
Обратная связь