Работаю и учусь. Война идет с переменным счастьем. В Киеве больше чувствуется юго-западный участок фронта. В городе много беженцев. Вот к моей хозяйке приехали из Галиции двое, видимо, супруги. Оба молодые. Вскоре они пошли за багажом и привезли большую плетеную корзинку, довольно тяжелую. Когда стали разбирать, то позвали нас, других квартирантов посмотреть свои ценности. Оказалось, что в корзине был только хрусталь. Почему именно только хрусталь они и сами не знали. Видимо, у них вообще ничего не было и они, поженившись, стали обзаводиться и по своему вкусу покупали этот самый хрусталь. Одеты они были скромно. Неужели же нельзя было взять с собой что-либо из той же одежды? На нас это произвело на всех странное впечатление. Бежать и спасать от врага хрусталь. Так мы и не поняли смысла всего этого явления.

Еще одна пара беженцев, тоже приютившаяся у нашей хозяйки. Это мать и дочь, польки. Мамаша лет под тридцать и дочка лет двенадцати по имени Вандуся. Маму свою девочка звала мамусю. Эта пани взяла меня в оборот и чего только она не выкидывала, чтобы обратить на себя мое особое внимание. Даже Вандуся говорила своей маме: «Мамусю, так не можно». Я решил быть стойким ничевоком и спокойно выдерживал мамусины атаки, а потом уходил прогуляться или в университет в ботанический кабинет, там и по вечерам всегда был ботанический народ. Эта самая мамуся узнав, что я из Красноярска была поражена и рассказала мне, как она с красноярцем паном Николаем Переплетчиковым проводила интересно досуг на охоте. Видимо, этот красноярец живет не плохо, раз имеет свое поместье и, нигде не работая, ведет веселую жизнь праздного человека. Вот что делает богатство. А ведь когда-то он пробовал и набираться ума-разума и учился в Красноярской гимназии, но после убийства им своего друга гимназиста Бориса Кускова он иммигрировал заграницу, а его изворотливый опекун «Дядюшка Пшигодский», чтобы замять это грязное дело дал городу деньги на постройку электростанции. Эта птичка из, видимо, таких же порхающих звезд и вот она появилась как беженка в Киеве.

С появлением весны стала оживать природа. На Киевских улицах вслед за зеленью начали лопаться почки деревьев. Как все тут идет медленно в сравнении с Сибирью. Конский каштан чуть не полтора месяца набухает свои чудесные свечи. Как хочется, чтобы он зацвел скорее, а эти свечи все лезут и лезут и никак не могут вылезти, а когда наконец они появятся полностью, то надо ждать дождя, чтобы он смыл с них пыль улиц, до того они грязные.

Ходим на Днепр и на Труханов остров и биологическую станцию, где и загораем на пляже у реки. Вот и снимок от 24 мая на песке наших голых тел.

На станции я начал подбирать материал по трутовикам, т.к. Петербургский миколог Артур Артурович Ячевский обещал напечатать список этой группы из окрестностей Киева. Были сделаны снимки моим другом А.Волковым и я выслал рукопись Ячевскому. В июльском номере «Материалов по микологии и фитопатологии России» они и были напечатаны /год 1-й, вып. 2-й/. Это была первая напечатанная моя работка. Называлась она так: «Материалы к флоре гименомицетов окрестностей гор.Киева» и содержала всего 72 вида.

Бродим мы и на экскурсии по разным уже давно знакомым и исхоженным местам окрестностей Киева и каждый раз встречаем новинки из грибов, что, конечно, весьма радует нашедшего. Это коллекционирование уже въелось в мою плоть и кровь и, идя куда-нибудь за город, всегда приходишь нагруженный сборами.

Зимой, да и позднее мы часто стали заходить в научную часть ботанического сада, где тогда работал над разборкой и изучением своего гербария доцент университета Евгений Иванович Бардзиловский. Его можно было застать там и днем и ночью. Препаровальная лупа и масса гербарных листов на громадном столе. Здесь же чайник, вечно кипящий и бесконечно дымящиеся папиросы, от которых окурки везде и всюду. Бардзиловский в свое время попал под какую-то ж.д. катастрофу и лишился ноги, а так как он был застрахован, то получил за свою ногу приличную по тому времени сумму, вроде четырнадцати тысяч и теперь он мог, не служа, жить и работать над своим гербарием, который он ежегодно собирал на Кавказе во время летних поездок. Это был интереснейший человек, с которым можно было разговаривать на любую тему. Эрудиция у него была большая. Вот и заходили мы к нему просто, как говорится, за пани брата и подолгу засиживались.

Между тем война продолжается и по улице Владимирской мимо нашего кирпично-красного университета идут целыми вереницами и почти что без конвоя военнопленные австрийцы. Вид у них усталый и обдерганный, особенно обувь, по которой видно, что прошли они не одну сотню верст. Они продают последнее что у них осталось на руках — это полотнища из фиксатина в виде ромбов, из которых в разных комбинациях можно сделать палатку. Я купил у них два таких ромба за полтора рубля и у меня долго после была своя палатка в виде четырехгранной пирамидки.

В Красноярск я не ездил, т.к. дал слово своему шефу Виктору Ивановичу Казановскому остаться на станции и лето для всяких работ. Конечно, для меня это было до некоторой степени ударом, и я невольно загрустил и поддался всякой меланхолии.

На фронте дела изменились и неприятели начали нажимать. Это сразу же отразилось и на тылу. В Киеве стали готовиться к встрече с врагом, и был поставлен вопрос об эвакуации, в том числе и университета. Его и довольно быстро перевели в Саратов и чтобы кончить университет и получить диплом, надо было ехать в Саратов и держать там госэкзамены.

В одной из комнат появилась новая жилица, которая была машинисткой на военном Димиевском заводе. Как-то в коридоре мы разговорились с ней и провели вечер вместе, а на утро в воскресенье ни с того ни с сего решили обвенчаться. Это, конечно, с моего отчаяния перед создавшимся положением. И вот мы поехали в какую-то захолустную Киевскую церковь, где и повенчались. Никаких сопровождающих не было и венцы над нами держали сын священника и сын дьякона, которые играли в городки во дворе этой церкви. Итак, я женат. А кто она я и не знал. И когда мы разговорились, то только тогда я узнал, что Мария Иосифовна Глинская моя жена дочь генерала и все ее братья военные, а один из них казнен где-то на Черном море как повстанец флота во время периода пятого года.

Долго думать не пришлось, и я предложил вместо Саратова, где мне не на что было бы жить поехать в Красноярск. Осенью я получил полный расчет на станции и в университетской канцелярии, и мы поехали в Красноярск.

Куда деваться в Красноярске? Конечно, прежде всего в мансарду, где мы и прожили несколько дней. Я сейчас же пошел в Музей, где меня вообще ожидали после окончания моего вуза и поступил в помощники к директору музея Тугаринову. Работавшая там ссыльная Генрика Павловна Миклашевская уступила мне свое место помощника, а сама стала работать как ботаник.

Вскоре мы перешли в дом Ивана Ивановича Криницкого, что на углу Благовещенской улицы и Театрального или Гадаловекого переулка, где и прожили около года у Маримьяны Ивановны в верхнем этаже. Это был казачий квартал, в центре которого на солнечной стороне была Казачья сотня. Между сотней и Криницким был дом Сурикова. На бывшей театральной площади был цирк Стрепетова, впоследствии сгоревший. В семье появилось новое существо окрещенное Надей, а по-домашнему звавшееся кнопочкой. От Музея было далеко, и мы решили перебираться куда-нибудь поближе к старому базару. Но в этом году это у нас не вышло.

 А.Яворский

ГАКК, ф.2120, оп.1., д.56