I . Нижняя

Избушка на Голощапихе это означает, что она находится на ручейке этого имени. Ручеек Голощапиха едва заметен и только по весне и летом, а к осени он часто пересыхает и от него остается только вымытый им неглубокий ложок. Найти это место не трудно, стоит только увидеть в горе белое пятно, — вот и Голощапиха. Белое пятно — это мрамор, который начали разрабатывать только в начале этого столетия. По существу-то и избушка обязана здесь присутствием этого камня белого мрамора. В ней жили чаще всего и сравнительно подолгу каменотесы, которые добывали этот крупнозернистый мрамор и ставили его штабелями до зимнего пути. Заготовки были как летом, так и зимой, пожалуй, зимой больше, ведь зимой рабочие руки дешевле. Вывозить же старались по зиме, так как на санях везти каменную кладь куда легче, чем на телеге, тем более, что через речку Калтат моста не было, он был построен только в 1925 году.

В своем дневнике я делал попутно краткие записи и про Голощапиху — вот они:

25/XII-17 г. В избушке каменотесы.

1-II-25 г. В избушке живут и колют мрамор для стеклозавода.

24-Y-25 г. Нижняя избушка на Голошапихе провалилась. /На Калтате у устья новый мост в связи с вывозкой мрамора/.

17-YII-26 г. Избушка в Голощапихе обновлена осинником. С нами ночевали четыре рыбака.

13-III-27 г. В Голощапихе можно еще останавливаться, каменотесов нет.

15-IY-28 г. На Голощапихе в избе есть железная печка.

Конечно, я всех своих посещений не записывал, но и эти до некоторой степени характеризуют избушку и отчасти наше отношение к ней.

Ручеек Голощипиха расположен по левой стороне рч.Базаиха выше «Ковриг», его долинка была не глубокая и не долгая. Выше по ложку был серый мрамор или, как мы его называли, голубой и попадался белый мелкозернистый, оба они шли на могильные плиты в город и их добыча была освоена с начала проживавшими в городе итальянцами-каменотесами, нужно сказать большими специалистами каменного дела. На сером мраморе стояла другая избушка, которую в отличие от нижней называли верхней на Голощапихе.

Обе избушки часто посещались охотниками и рыбаками и, конечно, любителями бродовых путей, искавших красивое в природе.

Рч.Базаиха была близко от избушки и поэтому рыбаки обрели в ней удобное место для ночевки. Здесь они, как и во всякой избушке при уходе домой, кончив ловлю, распускали принесенных с собой в тараканницах тараканов, которые расползались по щелям, а придя в следующий раз для ловли хариусов, в случае недохвата приманки, рыбаки шли в избушку. Здесь искусственно создавалась темнота, а минут через 5 быстро зажигалась спичка и рыбак ловил по стенам выползших из щелей тараканов, садил их в тараканницу и снова шел к Базаихе продолжать рыбалку. Избушка была сделана наспех, поэтому она часто рушилась и снова восстанавливалась. Это было плохое каркасное сооружение, вкопанное в левом берегу Голощапихинского ручья.

В эту избушку мы иногда делали разгрузку, когда в Белянинскую приходило больше, чем она могла поместить в себе.

Так обычно мы и тянулись по Базаихе в субботу на воскресенье и, идя, гадали, где мы найдем пристанище. А это зависело от того, есть в избушке печка или нет, есть в ней и без нас кто-нибудь, зашедший вперед и т.д.

Из этой избушки мы любили ходить напрямик в гору. Это был ход по крутому северному склону сначала лесом, а после бывшими когда-то здесь гарями, на месте которых пышно произрастают вейники такой высоты, что человека, поднявшего руку, не видно. Пробравшись этими густыми зарослями после пожарного злака, вы попадаете на вершину хребта. Оттуда открывается панорама Калтатского окружения, а внизу пади Мининской и Медвежьей рассохи. Здесь заслуженный отдых, сидим и созерцаем, а посмотреть есть чего. Вдали «Седловой», а через мокрый Калтат «Дикий», «Развалы» и «Крепость».

Отсюда, следуя вершиной хребта, можно хорошо в одной горизонтали подойти к «Седловому», что мы не раз и делали. Ход очень интересный, его, пожалуй, можно сравнить с ходом по Калтатской тропе от «Видовки» до «Столбов» тоже как и здесь подковой. Там обход Ельничной рассохи, а здесь вершин Миничевой и Медвежьей.

Большого внимания мы Голощапихе не уделяли, т.к. в Голощапихе всегда кто-нибудь да есть, особенно каменотесы и рыбаки. Но один вечер тихий, летний нам запомнился и, видимо, на всю жизнь. Пришли мы еще с высоким солнышком и занялись как всегда костром, чаем, да не одним, а опрокидывали котелок за котелком, таков был обычай «вернуть потерянный за дорогу пот». Пели песни, разговаривали и незаметно вошли в сумерки. Вечер выдался на редкость теплый. Было начало лета, только что отцвела черемуха и ее белые лепестки засыпали подножье ветвистого куста, росшего тут же напротив избушки через ручей. Сумерки сгущались, и наступала ночь с ее погасшими тенями, неясными обманчивыми чертами окружающих предметов, с ее тишиной. До слуха дошло еле слышное пение какой-то птички и все как-то невольно смолкли и насторожились, к этому располагала и вся обстановка вокруг избушки. Дымящего костра уже не было и ничто не мешало слушать. А пение птички, которую никто из нас не видел, делалось всё более и более ясным и в то же время таким мелодичным, что невольно обращало наше внимание. Интересным была сама аранжировка песни. Сначала несколько отдельных флейтообразных звуков, потом какие-то переливы и под конец стонущие, выполняемые свистом звуки, которые словами можно было бы передать так: Ой-е-ёй, о- e -ёй, о-е-ёй. И это звучало как какая-то жалоба на что-то происшедшее, как на непоправимое горе.

Это так нас всех заинтересовало, что мы старались не производить ни звука и молчали. Но где эта, жалующаяся на свою судьбу птичка и кто она? Старались разглядеть её в кусте черемухи и не могли, а когда хорошо и долго прислушиваясь сползли вниз к самой черемухе, то кто-то из нас разглядел все-таки певца, конечно, его силуэт.

Это была маленькая-премаленькая птичка, которая все время перебегала по склоненному стволику черемухи и на ходу пела свою интересную песенку. Вскоре и другие, а нас было человек 6, разглядели пичужку. По силуэту я определил ее как варакушку, хотя разглядеть оперения никому не удалось. Во всяком случае, это кто-то из соловьиных.

Эта маленькая артистка заставила нас не менее двух часов просидеть, не произнося ни одного слова. Она, возможно увлеченная своим выступлением, не улетела бы и от наших разговоров, но мы были так ей очарованы, что молчали, таращили глаза, прищуривались и слушали. Успех выступления был полный или, как в таких случаях говорят про артиста — он превзошел сам себя. Вот и пичужка в эту летнюю неспящую ночь превзошла сама себя.

Прошло около 30 лет, а еще и сейчас я хорошо помню эту конечную, стонуще-жалующуюся часть ее мелодии. Если бы я был музыкантом, я обязательно бы переложил на ноты это ее: о-е-ёй, о- e -ёй, о-е-ёй. Вот молодец, она и не знала как она нас обрадовала своей своеобразной песенкой.

Да! Всякие бывают чудеса в царстве природы и это одно из них. После нигде и никогда я не слышал такого пения.

История постройки и гибели этой избушки мне не известна.

II . Верхняя

Вот две выписки из моего дневника про верхнюю Голощапиху:

1-II-25 г. Выше /в Голощапихе/ избушка говорят на ходу. Я в ней не был, но слышал, что у голубого мрамора вверх по Голощапихе действительно есть избушка.

17-YII-36 г. Ходили на серый мрамор. Верхняя осиновая избушка недавно сгорела — груды пепла.

Так я и не видел этой избушки, а только слышал о ней. Построенная из осин она, конечно, и не могла быть долговечной и если бы не пожар, все равно бы ее съел какой-нибудь из домовых грибков. Дело в том, что сделанные наспех и не обшкуренные эти избушки быстро шли на нет.

Впоследствии на мраморе все чаще стали жить каменотесы. Теперь там уже постоянные жилища и прелесть остановок нашего брата в романтических избушках прошлого, конечно, пропала.

На Красноярском кладбище, бродя среди надгробных плит и присматриваясь к надписям, я встретил фамилию Голощаповых: две плиты. Возможно, что и местечку на р.Базаихе и ложку мрамора было присвоено название этой фамилии. Это еще в стадии предположения, но ничего невероятного здесь нет. На одной из плит надпись гласит:

Павел Степанович ГОЛОЩАПОВ
Сконч. 18- Y −1914 г. 85 лет.
От дочери Натальи и внучки.

На другой плите надпись такова:

Здесь покоится прах рабы божьей
Ольги Михайловны ГОЛОЩАПОВОЙ
урожденной Мясниковой
Род. 5- YII −1879 г. умерла: ... 1898 г.

Как видно из дат, обе они подходят под период ломок мрамора, т.е. начала настоящего столетия.

Для выяснения вопроса о связи фамилии Голощаповых с ручейком и ложком «Голощапиха» пришлось искать ответа у старожилов. С этой целью я 28 мая 1959 г. посетил в Базаихе старого каменотеса пенсионера Петра Михайловича Рутковского (Рудковский – ред. сайта), который и рассказал мне о мраморном карьере следующее: Никаких Голощаповых он не знает, а ручей «Голощапиха» существовал «давным-давно». Первые разработки белого мрамора начал вести итальянский мастер-каменотес Джузеппе Редельфи в 1906 году. Первоначально это была обнаженная скала белого цвета, которая и обратила внимание Редельфи. Видимо, о ней он слышал от базайцев или горожан. Позднее здесь работал My хин и я /Рутковский (Рудковский – ред. сайта)/.

Мрамор добывали кусками колкой и взрывали и отправляли на стеклозавод. Кроме того, в Базаихе была одна из мельниц, которая молола его на крошку и колотый отправляли в город на два завода Фруктовых вод для изготовления шипучки, т.е. газированных вод. Эти заводы Субботовского и Ярунцова. В 1907-08 годах добыча уже шла на полный ход. В то время рубленой избы на Голощапихе не было, а жили в наскоро изготовленных от дождя шалашах. Избушек там он, во всяком случае, не помнит, они появились впоследствии.

Кстати, интересно записать из рассказа Петра Михайловича об итальянском мастере Джузеппе Редельфи.

Редельфи работал в 1904 г. как обычный каменотес на прокладке вторых железнодорожных путей в ближайших окрестностях Красноярска и в самом городе. После, когда прокладка подвигалась на восток, двигался как специалист и Редельфи. Он обосновался в Тулуне, где кроме работы по теске камня для железнодорожных путей имел свою мастерскую, в которой изготовлял различные надгробия из местного диабаза. Из Тулуна он вновь приехал в Красноярск. Видимо, как специалист по камню, он увидал здесь в окрестностях Красноярска большие возможности его использования и решил здесь работать. Начинается использование мраморов белого и серого.

Позднее в 1912-13 г. Редельфи решил открыть мастерскую по камню в Енисейске и с этой целью посылает П.Рутковского (Рудковский – ред. сайта) в этот город организовать работы. Дело шло хорошо, работали летом и выполнили много заказов на кладбище Абалак и Севастьянку.

В 1914 г. Редельфи приехал в Енисейск и решил перебазировать мастерскую в Минусинск, куда он заранее уже съездил. Оставив в Енисейске молодого мастера Кочергина, он направил Рутковского (Рудковский – ред. сайта) в Минусинск. «Я, — вспоминает Петр Михайлович, — только что женился в этот год и, забрав инструмент, с женой отправился пароходом на Минусинск. Здесь дело пошло тоже неплохо и у меня начали скапливаться хозяйские деньги, иногда даже за тысячу рублей, это в то время, когда литр молока стоил в Минусинске 3 копейки. В начале июня 1914 г. в связи с войной Редельфи уехал в Италию в г.Удине. И вот я не один раз переводил ему через Русско-Азиатский банк заработанные деньги, но ответа не получал. Что случилось с Редельфи на Родине — не знаю. Вскоре меня мобилизовали и я уехал на фронт. У Редельфи были в Сибири братья и родственники, они и взяли за себя мастерскую, но долго она не просуществовала, т.к. они перешли на работу на железную дорогу, ведь тогда строился Ачминдор. Даузеппе Редельфи строил тогда себе большой каменный дом в своем родном городе Удине, это, видимо, и заставило его уехать туда, узнать о постройке, но, видимо, война задела как-то и его. Возможно, что он сложил там свои кости».

Таким образом и эта встреча с Рутковским (Рудковский – ред. сайта), давшая много исторического материала, не дала все же разгадки названия «Голощапиха».

Кроме Редельфи, Рутковского (Рудковский – ред. сайта) на мраморе работал также каменотес Мухин, имевший в свое время каменотесную мастерскую на горе, против ворот кладбища.

А.Яворский

ГАКК, ф.2120, оп.1., д.8