Кенсарина я знал как полнокровного члена нашей столбовской компании. «Столбами» назывались, да и называются теперь, выходы сиенитовых обнажений в окрестностях города Красноярска. Это причудливые скалы, на которые с 90-х годов прошлого столетия красноярские любители природы устраивали свои туристские вылазки. Причудливая обстановка выветривающихся сиенитов создавала возможности лазания и отдохновения от пыльного города в условиях горно-таёжного пейзажа. С субботы на воскресенье массы красноярской молодежи с котомками за плечами тянулись к любимым «Столбам», загружая все виды переправы через широкий Енисей: лодки, плашкоут, катера и даже пароходы.

По существу столбизм явился преддверием альпинизма в СССР. Стоит только вспомнить столбистов братьев В. и Е. Абалаковых, внесших в альпинизм свои чисто столбовские прямые штурмы неприступных, каменных громад /жандармов/ и др. приемы.

Как я, так и Кенсарин, которого как дома, так и среди друзей звали Кынкой, принадлежали к так называемой «Третьей Каратановской компании», которая состояла из молодежи, главным образом «техников» железнодорожного училища и конторских служащих той же железной дороги. Женским персоналом компании были гимназистки. Вдохновителем компании был художник Дмитрий Иннокентьевич Каратанов, который был на 15-16 лет старше большинства членов компании и которого все звали Митя или просто Митяй. Митяй жил в доме отца по бывшей Новокузнечной улице. Усадьба задами выходила на Енисей. Над домом была небольшая надстройка, которую все называли громко мансардой. В мансарде номинально была мастерская художника, но по существу это был своего рода клуб столбовской компании, вдохновляемой Митяем Каратановым. Сюда приходили все компаньоны каратановской компании, здесь оставлялись столбовские «наряды» и котомки ее членов. Отсюда выходили идущие на «Столбы». Здесь собирались в течение недели столбисты и учащиеся, иногда не заходя со службы или из училища домой, конечно, холостяки мужского пола.

Неугасимо пылала железная печка мансарды, ведь кто-нибудь из ее обитателей всегда хотел пить чай. Таков обычай сибиряка.

На расчерченном на полу круге, за который нельзя было выходить, шла борьба, называвшаяся «Джиуджица». Это отголосок коллективного посещения цирка мансардными жильцами. Но наставала суббота и все внимание было предстоящему походу на любимые «Столбы». Прибегали Васька, Андрюшка, Кынка и все что-то искали среди столбовского хлама и находили, подлаживали, примеряли, а под вечер вереницей уходили на берег Енисея и как говорят «пытали переправу». И снова гудели «Столбы» от шума городской молодежи, собравшейся у камней по своим стоянкам. Пылали костры и неслись мелодичные старинные песни. В эти дни пустовала мансарда, но с понедельника до субботы она снова оживала от пришедших со «Столбов».

Чего-чего не было в этой мансарде. Кто-то приходил и спрашивал во дворе, не видели ли здесь такого-то и конечно в мансарде, приходила жена и искала своего спившегося, бесхарактерного мужа, который захаживал в мансарду, авось он здесь; друг искал друга, кто-то скрывался, кто-то бежал из Тухруханской ссылки через мансарду и тому подобное. Столбистки нашей компании, как правило, в мансарду не ходили, а если и бывали /очень редко/, то перед этим парни приводили мансарду в идеально чистое помещение, чего обычно никогда не бывало.

Вспоминаю один случай. Придя из гимназии прямо в мансарду с книжками под мышкой /родители не жили в Красноярске/, я застал необычную картину: в мансарде Каратанов, наш общий друг Мишка Маслай /Масляников/ и какой-то бородатый новичок играли в карты. Что такое? Карт никогда не было в мансарде как и водки. Играют и играют, значит надо. Под вечер начали приходить другие члены компании. Каратанов что-то тихо поговорил кое о кем из них и они ушли, но вскоре вернулись и засели за карты. За столом уже играли человек десять. Оказалось, что ребята сбегали домой за деньгами. Я и Кынка не играли, а решили угощать играющих и изображать лакеев и поваров. Угощение было простое: бесконечный чай, сушки, пряники и сахар. Так всю ночь и проиграли в карты. А мы с Кынкой, кроме того, взыскивали с играющих по 5 копеек с банка, вернее с кона, и у нас набралась небольшая сумма. В результате игры оказалось, что в 7 час. утра исчез Каратанов и неизвестный /гость/. И ни у кого не было уже денег. Весь банк был отдан гостю и его Каратанов усадил на поезд по билету кем-то купленному через железнодорожников. Не хватало чьих-то столбовских штанов, а чьи-то неизвестные остались.

Спрашивать Митяя мы не привыкли, т.к. мы были младше, да и время было такое. Вот так и были собраны мансардой деньги на побег из царской туруханской ссылки какого-то «политика». В случае чего играют в карты на деньги, что позволялось всегда. Конечно, Кынка Гидлевский знал через Каратанова о госте, не даром же он так рьяно собирал пятаки «на угощение», остатки от которого пошли тоже гостю на дальнейший путь.

Бывали в мансарде и переодетые жандармы, но их быстро распознавали и они уходили ни с чем.

Кынка был моим более близким другом после Митяя Каратанова. Мы часто с ним бродили по городу и мечтали о будущей жизни. Нам обоим хотелось стать учителями деревни, какого-нибудь захолустного уголка. Мы наметили даже путь этого хода в народ, одним из этапов которого было собирание библиотеки. Помню как мы ее копили. В ней уже были какие-то классики и отдельно политические брошюры. Но жизнь скомандовала по-другому в отношении меня. Я, попав в музей, увлекся естествознанием и после окончания гимназии поехал в ВУЗ.

Кынка выдержал свою линию и уехал в деревню, стал учителем и женился на учительнице Анюте Морозовой, из нашей же столбовской компании.

Так мы и разошлись с ним по разным дорогам жизни.

Помню как-то вдолге, это было после революции сразу же, он приехал откуда-то и мы встретились. Он спросил меня в какой я партии состою, я сказал, что ни в какой. Он очень удавился и сказал: «Сашка, неужели ты не большевик?» Это его поразило и я увидел, что у него путь выбран согласно его глубокому чувству, которого у меня в то время не было.

После я как будто и не видел его больше и только слышал, что он где-то в центре.

Кенсарин был настойчивым человеком. Стоило ему что-нибудь задумать, он упорно шел по заранее намеченному плану и добивался своего. Это облегчало ему жизнь. Мы, близкие, не всегда правильно оценивали это и часто называли упрямством. Вспоминаю один случай. Гидлевские жили тогда в нижнем этаже каменного дома черкеса-мясника Танутрова. Я захворал и зашел к Кенсарину. Он настоял чтобы я остался ночевать, что я и сделал. Затем Кенсарин сказал мне: «А, знаешь, Сашка, у тебя дело серьезное, как бы не было воспаления легких». Он поставил мне градусник и когда оказалось, что у меня около 39° — уложил меня в постель, а сам побежал в аптеку и накупил горчичников.

Куда он только не ставил эти горчичники. Спина, грудь, бока — все было залеплено, а сверх того еще целые пластыри были прилеплены на икры. Вскоре я взмолился и хотел отлепить. Не тут-то было. Нет и нет. А уж и жгли же они, проклятые. И все еще нет, все еще рано их снимать. Что делать? И я прибег к хитрости. Дверь была закрыта и ключ в кармане у Кенсарина. Я попросил пить и пока он ходил в кухню за водой я, наскоро надев штаны и рубаху, раскрыл окно и убежал босиком в мансарду и по дороге поотлеплял все горчичники. Наутро пришел в мансарду и Кынка. Конечно, хохотали все от врача до пациента над нашим способом лечения. А я поправился.

Кенсарин немного был грубоват, но это просто черта его характера и многим это не нравилось, но в этой грубости он всегда был прямым человеком.

Вспоминаю еще один случай. Большой компанией мы с субботы на воскресенье пришли на «Столбы» и, как всегда, остановились под «Щей» 4-го столба. Быстро был готов чай. Горел костер, Кынка чуть поодаль лег и завернулся в какую-то хламиду, да и задремал, а потом и заснул. Стали его будить пить чай. Не встает, что-то мычит и даже огрызается и мы отстали от него. Ночью пошли лазать на Первый и Четвертый столбы. Пели песни, а он все спал. Утром будили пить чай — не встает, брыкается. Тоже и в обед. В 5 часов начали собираться в город, а он все спит. Наконец, когда все было собрано и все были в котомках, решили его тряхнуть и несколько человек подняли его, он встал на ноги, оглянулся и спросил:

— А вы куда?

— Как куда — домой, уже скоро сутки как ты спишь.

Что делать, надел и он свою пустую котомку и пошел с нами докой. Проспал почти сутки, ничего не пил, не ел и только прошелся на «Столбы» 16 верст и столько же назад.

Очень интересные отношения были у него со старшим братом Валерианом, который был старше его только на один год. Это была какая-то вражда, имевшая неизвестные глубокие корни и непримиримая. Я часто бывал в семье Гидлевских. К обеду собирались, как и в других семьях, и садились за стол. Все было по-хорошему. Начиналось по обычной, заранее обдуманной программе, выступление Валериана. Он обращался к Кенсарину:

— Эй, щенок, подай соль!

Кенсарин вскакивал как ужаленный, хотя заранее ждал от старшего брата такого трафаретного обращения. Вскакивал и Валериан и вместо обеда на полу поднималась такая борьба, что летели в сторону стулья.

ГАКК, ф.2120, оп.1., д.4