С Леной СТАРЦЕВОЙ, экскурсоводом-экологом из заповедника «Столбы», мы познакомились несколько лет назад. Тогда, в 2004-м, огромная площадь заповедника выгорела от пожара, который случился из-за одной-единственной кем-то брошенной спички.

Горло все еще жег едкий дым, и Лена тихим, дрожащим голосом говорила о деревьях, которые не восстановятся теперь ни за сто, ни за двести лет. О мертвых муравейниках, в которые никогда больше не вернутся их обитатели. Об обгоревших зайчатах — работники Столбов находили их прямо на дороге, и еще живые зайцы плакали, словно дети. Говорила — а в глазах стояли слезы. Ведь заповедник — это главная и, наверное, самая большая ее любовь. Любовь всей ее жизни.

В этом году Столбам повезло — крупные пожары обошли их стороной. Поэтому в телефонной трубке голос Лены звучал бодро: «Приезжай, чаю попьем! Я каждые выходные с утра до вечера на Лалетинском кордоне нахожусь. Найдешь легко!»

Потом мы сидели в просторном деревянном доме, прямо на кордоне, пили чай, и Лена рассказывала о своей необычной профессии. О том, что значит для нее быть экскурсоводом-экологом. О том, чего в этой работе больше — радости или боли.

Свадьба по «контракту»
— Лена, а муж тебя к Столбам не ревнует? Нормальные-то жены по выходным дома сидят...

— К счастью, нет. Он барнаулец, но, когда мы поженились, я поставила условие: «Переезжаешь ко мне, в Красноярск. Потому что я от своих Столбов никуда не поеду!» Мы с ним познакомились в альпинистском лагере «Дугоба», под Ферганой. Я ведь из семьи скалолазов, у нас вся родня от гор с ума сходила. Представляешь, я появилась на свет в ноябре, а в мае меня родители уже на Столбы принесли. Правда, серьезно начала лазить с 17 лет, когда поехала в Туву, я там ходила в горы под началом Алисы Ферминовны Грачевой, феноменального человека — она ведь альпинист Советского Союза, на весь Союз их всего две женщины было. Я эту поездку до сих пор помню: за две недели похудела на 20 килограммов, кисти рук и лицо абсолютно черные, кожа полопалась, свисает лохмотьями — настолько сожгло горное солнце... В общем, когда вернулась в Красноярск, от меня прохожие на улице шарахались. Но счастливая была!.. Когда мне снова предложили в альплагерь поехать, даже не раздумывала. Вот там-то, в «Дугобе», я своего будущего мужа и встретила. Через три дня после той встречи мы поженились.

— Что, прямо в лагере?

— Да, сыграли шуточную свадьбу. То есть мне это казалось шуткой, а для мужа было более чем серьезно. Помню, когда я его увидела, первая мысль была: «Ну и рожа!» Грязный, с трехдневной щетиной, весь в какой-то черной копоти... Оказывается, они с друзьями от Ташкента добирались на местном паровозе, еще, наверное, столыпинских времен. Сажа, гарь... А потом побрился, умылся — и оказался очень даже ничего! (Смеется.) После свадьбы один за другим родились трое сыновей. Так что с походами в горы пришлось распрощаться — здоровье и физическая форма уже не те стали.

Столбы дали работу
— И, перестав быть альпинисткой, ты пришла работать в заповедник?

— Не сразу. Вообще-то я закончила Канский библиотечный техникум и устроилась на работу в краевую научную библиотеку. Книги — это моя страсть, у меня на них прямо какой-то хватательный рефлекс. Если у меня нет в руках книги за обедом, начинаю этикетки на баночках читать. Может, я никогда бы из библиотеки и не ушла, но рождение сыновей выпало на самые голодные перестроечные годы. Мне до сих пор страшно вспоминать то дикое время. Муж работал на комбайновом заводе, месяцами не видел зарплаты, я в своей библиотеке крохи получала. И вот дома сидят трое голодных галчат, а я могу предложить только картошку, соль и воду. Гляну им в глаза, и такое отчаяние нахлынет, что кажется, еще чуть-чуть, и я пойду на улицу: грабить, убивать, воровать — лишь бы только накормить своих детей... Мужу было еще хуже. Он у меня первоклассный токарь, а тогда как раз начались эти криминальные разборки, со всякой братвой и перестрелками. К нему на работу приходили крутые ребята, вытаскивали толстую пачку денег и предлагали выточить какие-то детали для гранат. Он, честнейший человек, разумеется, не мог на это пойти. Говорил: «Нет, ребята, не просите: я не знаю, куда и в чьих детей прилетит эта граната». Говорил, а сам понимал, что дома ждут голодные дети... Как он все это выдержал, просто не знаю. Я же в это время искала работу, хваталась за все, лишь бы платили. Кем я только не была! Мыла полы, работала охранником, сторожила магазин, была вышивальщицей, делала массаж, торговала на улице... А потом мне предложил работу мой очень хороший друг Рома Иванов. Он здесь, на Столбах, поставил ларек со всякой всячиной. И спросил: «Пойдешь торговать?» Конечно, я согласилась. Потом в заповеднике открыли эколого-профилактический отдел, и его начальница предложила мне перейти к ним. Странно даже: я всю жизнь обожала заповедник, стремилась сюда всей душой, но даже в голову не приходило, что в нем можно работать. Я искала место где угодно, но не здесь... В общем, меня взяли экскурсоводом. Я тогда еще совсем мало знала, приходилось хвататься за любую возможность, чтобы узнать о Столбах что-то новое, постоянно зарываться в книги. А потом вдруг поняла, что могу заинтересовать туриста, что у меня есть дар, так сказать, вкусно говорить. Хотя по нашему заповеднику, даже если молча экскурсию провести — люди все равно в восторге будут. А уж если начать рассказывать...

Когда «галопом по Европам»
— Насколько разные бывают группы?

— Очень разные. Бывает безумно тяжело работать. Сотрудники некоторых фирм, которые приезжают на корпоративную экскурсию, держатся чрезвычайно зажато. Все время косятся друг на друга, боятся, что сделают что-нибудь, чего не одобрят другие. Тут уж им не до красот, лишь бы себя в грязь лицом не уронить! А есть люди, которые приходят в заповедник с раскрытой душой и такой любовью ко всему окружающему, что диву даешься! Работать, общаться с ними просто наслаждение. Даже если потом забываешь их лица, то ощущение радости, удовольствия от таких групп помнишь всю жизнь. Кто-то идет медленно, вдумчиво все осматривает, а некоторые летят «галопом по Европам». Была у меня одна такая группа. Обычно экскурсия длится два часа, а тут мы за час управились. Люди остались довольны, но у меня было ощущение, что я провела какие-то скачки. Вообще профессия экскурсовода — это непрерывное образование, просто непрерывное. Каждый день ты обязан узнавать что-то новое. Возможно, часть этой информации тебе никогда и не пригодится в рассказе, но она просто должна у тебя быть. А бывает и так, что разговор с людьми заходит о чем угодно: о собаках, кошках, истории, географии, биологии... И ты обязан его поддержать, должен обладать необходимыми знаниями. А еще у экскурсовода должен быть запал, блеск в глазах. Он должен уметь говорить так, чтобы людей проняло. Вот недавно наш сотрудник, Владимир Васильевич Кошечкин, рассказывал одной иностранной группе о росомахах. А он про этого зверя все знает, даже диссертацию защитил! И так увлек туристов, что они всей толпой побежали глядеть на росомаху и фотографировать ее! Вот это, я понимаю, сила слова! Иногда мы проводим экскурсии не только по заповеднику, но и по Красноярску. В нашем городе столько интересных мест! Отдельная тема — фонтаны Красноярска. Я, пока не копнула, даже не знала, насколько это интересно. Если бы кто-то взялся о них написать, прелюбопытная книга бы получилась! А памятники! У каждого по полчаса можно стоять и рассказывать — народ слушает, открыв рот. Мой самый любимый — это памятник блокадникам. Я даже говорить о нем спокойно не могу, сразу голос дрожит — такая трогательная, пронзительная вещь...

По дринку за птичку
— Много на Столбы приезжает туристов из-за границы?

— Со всего мира едут! Вчера вот японцы были. Водила их, правда, не я, но знаю, что держались они молодцом. Протопали до самого верха, упарились, конечно, сели, давай обмахиваться веерами. Помню, два года назад я водила на экскурсии двух японцев, намучилась. Они ж по-русски ни бельмеса не понимают. А переводчик сам не все перевести может. Проезжаем мимо Чертова пальца, говорю: «Это станцы». — А переводчик: «Как им это объяснить по-японски, если я не знаю, что такое „станцы“ по-русски?!»

— И что такое «станцы»?

— То, что осталось от гор, не разрушившиеся до конца обломки. Но экскурсия тем японцам все же понравилась, хоть далеко я их и не повела, в их деловых костюмах, в начищенных туфлях. За время нашего общения они русский уже немного выучили. На прощанье улыбались, кивали: «Холосо, осень холосо! Сапасиба!» Кстати, сейчас за границей очень модно ездить слушать птичек, просто какое-то повальное увлечение. Так что к нам в заповедник еще и любители-орнитологи приезжают. Первой такой группой пожаловали австрийцы. Очень приятные люди, но у одного из туристов было забавное правило: он, как новую птичку увидит, делает небольшой дринк. Не представляешь, как он надринкался за время экскурсии!.. Дяденька даже предположить не мог, что в нашем заповеднике столько птиц, которых он в глаза не видел! Мы его потом чуть не на руках вниз несли...

Жар костей не ломит
— Откуда приезжают чаще всего?

— Из Китая, Америки, Англии, Австрии. Был один сикх, из Индии. Мы все к нему приглядывались — не снимет ли он свою чалму. Интересно же! Днем стало жарковато, сикх начал стаскивать с себя свитер. Мы аж дыхание затаили, ну, думаем, горловина-то через чалму не пролезет, придется тебе, дружок, ее все-таки снять! Фигушки, так и не снял! А вот из исламских стран никого нет, приезжают только мусульмане из бывших союзных республик: азербайджанцы, узбеки... Зато очень много немцев.

— И как они себя ведут? Такие же чопорные и чистоплотные, как дома?

— Не сказала бы... Например, в прошлом году приезжали немцы-студенты, они нам так все загадили, что еле прибрали потом за ними!

Клетки для медведей
— Лена, а чем отличается просто экскурсовод от экскурсовода-эколога?

— Тем, что мы занимаемся экологическим туризмом, который включает в себя особые правила поведения, специально подготовленные тропы, определенные темы, которые я должна раскрыть как экскурсовод. Вот идем мы, к примеру, по тропе, и я рассказываю и про муравейники, и про птиц, и про деревья... При этом тропа абсолютно чистая, заповедная — никаких сигаретных бычков, никакого курения. Но, к сожалению, наши русские посетители по большей части к экологическому туризму не подготовлены. Они приходят отдыхать, сдались им эти муравейники! Раскидывают мусор, разбрасывают то, что принесли с собой, не задумываясь над последствиями, над тем, что разрушают экосистему заповедника... А ведь как только появляется помойка, на нее приходят звери. Но в своем естественном состоянии лесной зверь не ест ни сухарики, ни крупу, ни косточки, ни арбузные корки. Поэтому, начав питаться с мусорки, он полностью нарушает свой жизненный цикл, заводит кучу болезней, становится чахлым, не может охотиться... А уйти от этой дряни уже не может. Ведь если в лесу тот же медведь питается кореньями и падалью, зачем ему уходить с помойки? Он и здесь может банки вылизывать. А сколько ходит по Столбам любителей пострелять, с ног до головы увешанные оружием? Я еще могу понять, когда бьют зверя ради пропитания... Но когда на территории заповедника браконьерствуют вполне обеспеченные люди... Из-за таких вот «охотников» падает поголовье зверей. Стало мало маралов, выбили козла... И ладно бы ради мяса, но ведь того же медведя бьют только из-за его желчи, которая используется в китайской медицине. Из-за струи, маленькой пахучей железы под хвостом, выбили практически всю кабаргу. Это жестоко!

На прошлой неделе к нам приезжала женщина — она занимается проблемой гималайского медведя, потому что его, оказывается, вычеркнули из Красной книги. Эти медведи зимуют чаще всего в дуплах, так что охотникам очень просто их разыскать. А когда убивают мать, остаются медвежата. И что с ними делать? Куда девать? В цирке они не нужны, зоопарки переполнены. И вот эта женщина и несколько ее единомышленников занимаются тем, что пытаются реабилитировать малышей-медвежат, вернуть их в естественную среду обитания. А бывает и по-другому. Это когда охотники везут живых медвежат на границу с Китаем и продают за 200 долларов. Потом животное заключается в клетку таких размеров, что когда вырастает, шевелиться в ней уже не может. Напрямую в желчный пузырь у него подключен катетер, который качает желчь. И вот лежит эта несчастная зверюга неподвижно и медленно умирает. Два года максимум — больше в таких условиях медведи не живут.

Тащат даже мухоморы
— Ужас какой...

— Да. К счастью, сейчас заповедник начал потихоньку восстанавливаться. Подросла популяция кабарги, кое-где видели соболька... Они выживут, расплодятся — если только человек не будет продолжать гадить там, где гадить нельзя. Вот недавно был случай. Приехали к нам малыши из детдома, на экскурсию. Ты бы видела, как горели у них глаза, насколько им все было интересно!

Увидели гриб: не мухомор — мухоморище, громадный, яркий, весь в солнечных лучах, невообразимо красивый! Уж они вокруг него ходили, восхищались, фотографировали... Потом дома рассказали про этот гриб тем, кто на экскурсию в тот день не попал. Да так расписали, что на следующий день вторая группа из этого детдома первым делом побежала мухомор искать. Мы с ними все обшарили — нет гриба! Потом уже на кордоне отловили тетку, которая его домой тащила. Ну вот скажи, на кой ей этот мухомор понадобился?! Что она с ним делать собралась? Если уж он так приглянулся, сфотографируй его, зарисуй, запомни, наконец! Но рвать-то зачем?! Ты не представляешь, как эти дети рыдали. Они все утро мечтали посмотреть на огромный гриб, про который им друзья уши прожужжали, а какая-то «любительница природы» все испоганила! Я смотрела на ребятишек, и сердце от жалости разрывалось... Потом мы нашли им другой гриб, но осадок остался! Так что смотришь порой на таких, как эта тетка, туристов и думаешь: да что ж мы, люди, за звери такие... Вот ты спрашивала, чего в моей работе больше — радости или боли. Наверное, все-таки радости. Хотя боли тоже хватает...

Вечерний Красноярск № 34 (128) среда, 05 сентября 2007 г.

Автор Геннадий Миронов

фото автора