СОНЕТ 7

Кто спит в тепле, кто мёрзнет на снегу,
Кто верит в чёрта, кто не верит в бога,
Кто любит тишь, кто — бешеный разгул,
Кто вечный потаскун, кто — недотрога.

Но каждому ясна его дорога,
Его конец. И только я бегу
От чьих-то матюгов до чьих-то губ,
Не зная ни начала, ни итога.

А, впрочем, кто же знает наперёд,
Над кем через минуту небо треснет?
Так пусть всему настанет свой черёд.
Пусть козырем отныне станут крести.

Моя досада — пусть она умрёт,
Моя удача — пусть она воскреснет!

СОНЕТ 9

Когда устану от домашних юбок,
Когда заплачу от домашних дрязг, -
Восстану и пойду, как Добролюбов,
Месить по свету сапогами грязь.

И где-нибудь в деревне Рататуи,
Где ласковый покой и тишина,
Меня за тунеядство арестует,
Усатый милицейский старшина.

Напишет протокол своим суконным,
Безрадостным для слуха языком.
Нелепый жрец нелепого закона,
С которым я по юности знаком.

И подведёт итог моим походам.
Да здравствует российская свобода!

СОНЕТ 18

Памяти О.Мандельштама.

Где были наши славные отцы,
В какие горны звонкие трубили,
Какие потрясали бубенцы,
Когда в сосущем безобразном иле

Он чувствовал дыханье палача.
Когда у равнодушного порога
Молил людей, как молят только бога:
«Читателя! Советчика! Врача!»

Был день безлик, как стёртая монета,
Последний день последнего поэта.
Сопротивляться, каяться нет сил,
Ждёт новой жертвы прокопчённый вертел.

Как больно знать, что дома на Руси,
Поэтов очень любят... после смерти.

СОНЕТ 21

Случилось так, что я поверил сплетне,
Нелепый слух лукавил и слепил.
Я из него уверенно слепил
Историю измены многолетней.

Я молча пиво пил, и сотни пил
Скребли в душе. Усилием последним
Я на лицо улыбку прилепил,
Чтоб горе мужа было незаметней.

Прибрёл домой, но поцелуй жены
Напомнил, что друг другу мы верны.

С вас станется — мелите кофемолки!
Для вас любые локоны — рога.
Бог с вами. Вы сарказменны и колки,
Но что стерня — подошве сапога!

СОНЕТ 22

Погода — дрянь. Занудливый снежок,
И мокрый ветер. Тощая собака
Прижалась к стенке старого барака.
Весна свистит в оторванный замок.

Апрель, апрель, безжалостный итог
Борьбы с собой, блуждания во мраке.
Что приобрёл? Докучливую накипь.
Что потерял? Ещё один виток.

Уймись ты, ветер, бешеный немой.
Прогнал бы с неба эти акварели.
Собака, друг, пойдём ко мне домой.
Мы на зиму с тобою постарели.

Пускай апрель нарядится зимой,
Но будут же ещё мои апрели!

СОНЕТ 23

Бурмоте

Забыть о бренной суете,
Успеть порадоваться миру,
А там — в огонь, а там — на мину,
Догнить среди смердящих тел.

Глядеть, как свет ложится мимо,
Глядеть, как в цель ложится тень.
И, если боль неизмерима,
Сказать: «Я этого хотел».

А плакать — детская забава.
Покуда разум овдовел,
Не чищу зёрна от плевел.

По скверу пьяная орава
Шагает с песней в гастроном;
Давай, и мы за ней пойдём...

СОНЕТ 28

Благодаренье Богу, мир прекрасен.
Велик, един, с любовью неделим.
Но согласись и с тем, что правит им
Армада из чиновников орясин.

Благодаренье Богу, нам с тобой
Он не одел дурацкие уздечки.
Но кто ему за нас поставит свечки,
Когда нагрянет вновь «последний бой»?

Кто любит мёд — выплёвывает дёготь.
Тот пьяненький свалился под забор,
Тот сочиняет непотребный вздор,
Тот попросту залез в свою берлогу.

А я учусь спокойствию у гор.
Прекрасен мир! Благодаренье Богу!

СОНЕТ 33

Река всё пуще и вольней
Скользит в чарующем полёте.
Как жалко выглядит на ней
Мой крохотный никчемный плотик!

И я, как будто бы во сне,
В плену у непослушной плоти,
Опять кружусь в водовороте
На самой быстрой быстрине.

Друг! Мне вперёд с тобою надо,
Туда, где буйствуют валы
В порогах каменных и злых,
И слышен грохот водопада
У нависающей скалы.

Друг! Поплывём с тобою рядом.

СОНЕТ 39

Я на вершинах был. Там пустота.
А в пустоте такой холодный камень.
Внизу — костры таёжными жарками,
А там — там пустота, как нагота.

Там смерти равнодушная черта,
Там жизни ритм в тысячелетьях замер,
Лишь птицы непонятные, как ламы.
Там слишком неземная чистота.

Там тягостная величавость линий,
Там боль твоя ещё невыносимей,
Ещё неотвратимее беда.

Там у людей безрадостные лица,
Оттуда можно только вниз спуститься,
Оттуда не подняться никуда.

СОНЕТ 42

Во тьме, как бы тая изгибы
Расплюснутых, широких спин,
Живут неведомые рыбы,
Рабы загадочных глубин.

И, не тревожимые зыбью,
Там в темноте, на самом дне,
Поют по-своему, по-рыбьи,
Немые гимны тишине.

О, рыбы! Мне понятно это.
И я — раб воздуха и света,
Реки и дерева в цвету,

Не помышляя об измене,
Из одуванчиков и лени
Сонеты летние плету.

2 января 1975

СОНЕТ

Мне жалко очага домашнего,
Себя, дочурку и Верону;
Под недостроенными башнями
Уже заложены патроны.

А что мы помним из вчерашнего?
Одни страдания и стоны.
Под переполненными чашами
Умолкли всякие резоны.

В когда-то ласковой лазури
Над затуманенными плёсами
Спирали завивают бури.

Но я не мучаюсь вопросами.
Дурачиться и балагурить
Я снова буду непричесанный.

* * *
Годы шли чередой,
Матерясь и икая.
Утекала водой
Моя сила мужская.

Снова ветер принес
Надоевшие вьюги.
Я умру, словно пес,
На дырявой дерюге.

Увлекался не так,
Целовался не с теми,
Разменял на пятак
Драгоценное время.

Я уже на краю,
Небольшая потеря.
Но боюсь, что в раю
Будут заперты двери.

* * *
А в горах не всё, как у людей;
Бабы, словно вьючные лошадки,
Начисто лишённые грудей,
Девственности, скромности и матки.

Если сбережешься от камней,
Где-то захлестнёт тебя лавина.
Ты, счастливый, скатишься на ней
В тихую культурную долину.

* * *
Губанова уволили в запас,
Пускай понежит кости на матрасе.
Ну, что вы, разве Шурик скалолаз?
Его же Гончаров от смерти спас
На этом знаменитом Гран-Жорасе.

От пьяну ли, от сыту ли
Губанов бил копытами
И кидался как мерин на скалу.
А два международные
Кричали маму родную
И вниз его тащили за полу.

Ты, парень, со здоровьем не шути,
Гора — она высокая, крутая.
Прими-ка из горла аперитив,
Нам вниз с тобой лететь не по пути,
Приедешь — в Красноярске полетаешь!

От пьяну ли, от сыту ли
Губанов бил копытами
И кидался как мерин на скалу.
А два международные
Кричали маму родную
И вниз его тащили за полу.

* * *
Такая метель бушевала вчера!
Крутила и мяла, на землю швыряла.
И всё бы ломала, и всё было мало
Безумной метели метаться с утра.

Измученный тополь трепать без конца,
Беситься и рвать у прохожих ушанки,
Гонять по двору беспризорные санки
И бросить, разбитые, в снег у крыльца.

Как нынче спокоен улёгшийся снег:
Как чист и искрист и по детски невинен.
Какая скульптурность оснеженных линий,
Торжественно-мёртвых вчерашних потех.

* * *
Не убежать, не вздыбиться конём,
Не вытряхнуть наездника в крапиву,
Всё так же огрызаться день за днём
И за быльём не видеть перспективу.

Я знаю — в этом мире мне даны
Три жалких дара незавидной доли:
Любовь к вещам, сознание вины
И суеверный страх недоброй воли.

* * *
Сшит из лоскутьев гордости мой стих,
В нём все мои безумные пороки.
Мне суждено избавиться от них,
Когда луна взойдёт не на востоке.

* * *
Сердца в подсвечниках любви
Горят как свечи торопливо.
Мой нежный друг, останови
Волну сердечного прилива.

Когда сердца уже не те,
Ночные ласки, как подарки.
Порой в кромешной темноте
Неправда ль, дороги огарки.

1967

* * *
А. Поздееву

В проём окна из сумрака земного
Несло кондовой затхлостью овчин.
И солнце через пять холстов с шестого
Таращило пунцовые лучи.

Ну, что ж, теперь я знаю букву Аз.
Она из солнца и отменной брани,
Она и жизнь и умиранье глаз,
И снова жизнь, и снова умиранье.

* * *
Здесь люди в сотни тысяч норок
Вползают спать по вечерам.
Так чем мне этот город дорог?
А тем, что здесь моя нора.

* * *
С красоткой, после долгих уговоров,
Один юнец согласия достиг.
Но час прошёл, иссяк его родник,
И сила страсти оказалась вздором.

Мой некогда претенциозный норов,
В объятьях лирики умаялся и сник!
Отныне я твой верный ученик,
Поэтика уборных и заборов.

* * *
Эпиграмма В. К.

На рынке скрадена верёвка
И сложен про неё сонет.
В ней сотни всяческих примет
И смыслов обнаружил Вовка.

Крепка зловещая обновка,
В ней алой нитью виден след
Над жизнью мелочных побед.
Итак, за чем же остановка?

* * *
Размышляли греки про войну,
Все вожди сурьёзны и суровы.
Одиссей, нарушив тишину,
Молвил историческое слово.

Я на эти войны положил,
Заявляю вам, как царь Итаки,
У меня не хватит всяких жил,
Выдержать троянские атаки.

Возражать бессмысленно, друзья.
Кто же приласкает Пенелопу?
При моем ли чине рыть окопы?
В общем, мне никак туда нельзя.

* * *
Уж сказано: достать чернил и плакать.
Нет выше слов, по чудной простоте.
Поэзии я предан как собака,
И так же нем в бессильной маяте.

Сперва скулю в блаженном предвкушеньи,
Потом пускаю слюни натощак.
Душа безмолвна. Разум холостяк
Бесплоден. Воровато, как мошенник,
Снимаю томик блоковских стихов,
Какие-то магические знаки,
Ни фраз, ни букв, ни очертаний слов.

Ведь сказано: «достать чернил и плакать»!

* * *
Опять холодный ветер раскачал
У нас в окне цветные занавески,
Ты засыпаешь, бормоча по-детски,
Любимая, но плачешь по ночам.

Как светлая, беззвучная свеча,
Жена моя, недавняя невеста,
В какую-то нелепую отместку
Чем я тебя ещё не огорчал!

Всё чёрное недавно было синим.
Молчать вдвоём в ночи — невыносимо...

* * *
Напыщенны и лживы в каждой фразе,
Они правдивы только в тишине,
А где-то есть хороший парень Казик,
Он знает точно — истина в вине.

* * *
Скажи мне, брат, гуляка, ёра -
Ты в толковании мастёр, -
Что остаётся от актёра,
Когда кончается актёр?

Десяток старых фотографий,
Друзей забывчивых привет.
Так настоящих — тех уж нет,
А этих лицемеров — на фиг!

КОРРИДА

Что дерзкий плащ заносчиво зардел,
И разум говорит: «Назад ни шагу».
Что мне терять? Арена мой предел.
Что мне терять? На шпагу, так на шпагу!

* * *
Философ! Мозг свой жалкий иссуши,
Но мне не объяснишь и доли сотой,
Как совместить величие души
И серость отупляющей работы.

* * *
Деревья согнуты в дугу
И не умеют распрямиться.
С последним бликом на снегу
Испуганно замолкли птицы...