Мы долго бежали. Узенькая каменистая тропинка, виляя из стороны в сторону, поднималась в гору и с каждым шагом становилась вce круче и круче; все чаще и чаще выступали по ней острые края глубоко внедренных в землю камней. Молчаливый лес как будто сдвинулся, потеснился, переплетясь ветвями в один бесконечный шатер. Тихо, только легкий топот беглецов нарушает эту тишину. Не видно неба, не видно и солнца, и кажется, что ночь уже близка.

Я едва передвигаю точно свинцом налитые ноги, в голове звенит и шумит. Я давно потерял копье; котомка съехала на бок и больно натерла левую лопатку. Мелькает мысль, что нужно потянуть веревочку, лежащую на правом плече, и что тогда котомка ляжет на свое место и не будет причинять боли, но меня охватило какое-то тупое равнодушие. Мне теперь все равно: будет ли больно спине, или нет... пусть нас настигнет погоня, пусть убьют... тогда я упаду вот сюда, в сырую траву, умру... и мне будет так хорошо лежать в этой прохладе...

А перед самым моим носом торчит мокрый от пота затылок Крокодила; он еще бежит, но я чувствую, что он сейчас упадет и мне страшно захотелось, чтоб он упал; тогда бы я запнулся, конечно, за него и тоже упал бы, и мне не нужно было больше бежать.

Но Крокодил не падал. Судорожно взмахивая руками, он бежал и бежал.

«Зачем он бежит? — думал я, - все равно погибать, и если есть еще опасности, то мы бессильны бороться с ними; один дикий теперь легко перебьет наc всех».

И это неожиданно пришедшее в голову соображение сразу вернуло мне трезвое сознание.

— Стой! — закричал я.

И в ту же секунду все четверо, как колеса одной машины, враз остановились и безмолвно повалились на землю, причем моя голова попала на спину Крокодила, а Змеиный Зуб уткнулся носом в голенище моего сапога.

Только теперь я почувствовал, как я устал. Мне казалось, что никакие силы не смогут теперь отодрать от земли мое тело, которое все ныло и горело, и я лежал, лежал без желания встать когда-нибудь, без всякой мысли о прошедшем и предстоящем.

Высоко-высоко, на самой вершине сосны, около которой мы свалились, на золотистом стволе могучего дерева играло светлое пятнышко, а за ним синел крошечный клочок неба.

«Солнышко, — подумал я, — значит еще не слишком поздно».

Какая-то шустрая птичка суетливо бегала по толстым ветвям и время от времени с любопытством наклонялась, чтоб посмотреть на нас. Толстая коричневая гусеница, вся покрытая блестящими волосками, не торопясь пробиралась по стебельку около моей головы. Мне почему-то казалось, что она ползет задом, но приподняться и удостовериться было не под силу.

«Должно быть, задом... вот глупая, задом ползет... конечно, задом», — назойливо вертелось в голове.

Потом я опять увидал шуструю птичку. Она поймала что-то маленькое, зелененькое, взглянула одним глазком на меня и нырнула в дупло.

— Птенчиков кормит... а мне вот совсем не хочется есть; даже такой маленькой козявки, и то не съесть...

— Что ты говоришь? — спросил меня чей-то хриплый незнакомый голос.

Я повел глазами и никого не заметил.

Должно быть, померещилось.

— Что? — спросил опять хриплый голос.

Я приподнял голову, чтоб осмотреться, но в это время зашевелился Крокодил.

— Ты с кем это разговариваешь? — спросил он.

— И сам не знаю.

Крокодил посмотрел кругом и равнодушно снова опустил голову на траву.

— Вася... — хрипел неизвестный.

Я не отвечал.

— Вася…

Я приподнялся и сел.

— Что?

— Воды-ы... капельку воды...

— Санька, что с тобою?

Змеиный Зуб безнадежно махнул рукой и еще раз прохрипел:

— Воды...

— Васенька, миленький, — раздалось сзади, — найди воды, а то он умрет, — и Крокодил торопливо сунул мне в руки котелок.

— Я не знаю, где здесь вода; я не знаю, где мы.

— Ступай, Васенька, миленький, — твердил неузнаваемый Крокодил, заботливо снимая с вождя его бороду, — ступай скорее: его, должно быть, ранили... он умирает.

Я взглянул на Саньку, и мое сердце болезненно екнуло.

Наш вождь лежал, стиснув зубы, с иссиня-бледным лицом и трясся всем телом.

Я схватил котелок и наугад пошел вперед. Страх и опасение за жизнь Саньки взбодрили меня, и я забыл про усталость.

Дорожка круто поднималась в гору, и мелкая дресва с шумом катилась из-под ног.

— Где это мы? — спрашивал я сам себя и тщетно оглядывался кругом, стараясь найти хоть какую-нибудь примету, по которой можно бы было опознать местность. Деревья, стоявшие кругом, так походили одно на другое, солнечные блики, игравшие кое-где, говорили так мало, что я становился в тупик.

Но не прошел я и десяти сажен, как тропинка разветвилась надвое. Та, по которой я шел, поднималась дальше, а другая, поворачивала направо и спускалась вниз.

— Где это я? Куда идти?

Я оглянулся кругом еще раз и тут только заметил две крестовидные насечки на осине, которая стояла на распутье.

— Как? Столбовский водопой? Значит, мы близ cамых Столбов?

Не веря еще себе, я быстро свернул на вторую тропинку и бегом побежал дальше. Две-три минуты, и передо мною открылось крохотное озерко и впадавший в него серебристый ручеек. Зачерпнув воды, я так же быстро пустился назад.

— Скорей, скорей, — махал руками Кубырь, завидев меня, — он того... он совсем... и Кубырь не мог договорить.

Вождь, широко распластавшись, с закрытыми глазами неподвижно лежал на земле, а Крокодил вцепился в него обеими руками и, захлебываясь от слез, говорил:

— Санечка... Саня... Зачем ты умираешь? Погоди маленько… Санькa, посмотри: какие большие деревья стоят кругом... посмотри, какая трава... Санька, открой глаза... посмотри...

— Что с ним?

— Ох, Васька... он похохотал немного и помер! — и Крокодил горько зарыдал.

Заплакал и Кубырь, опустившись на колени перед вождем.

У меня слезы застилали глаза, и я, не зная, что делать, стал обливать голову Саньки водою.

Тот очнулся и с удивлением посмотрел кругом.

— Он жив! — встрепенулся Крокодил. — Санька, ты еще живой? — и Крокодил гладил вождя по голове, целовал его в лоб и заглядывал ему в глаза.

— Жив, — чуть слышно отвечал Змеиный Зуб и жадно прильнул к котелку.

— Пей, пей! Больше пей, хорошая вода... очень хорошая вода, — бормотал Крокодил, радостно утирая слезы.

Но Змеиный Зуб вдруг опять задрожал, и частые слезы брызнули из его глаз.

— Ничего, ничего, — говорил он, — ха-ха-ха-ха! — и он закатился каким-то неудержимым хохотом, страшным хохотом сквозь слезы.

— Ха-ха-ха... ха-ха-ха!

— Его, должно быть, ранили ядовитой стрелой, — догадался Крокодил, и он теперь захохочется до смерти.

Мне стало жутко. Кубырь прижался спиной к дереву и с широко открытыми глазами растерянно щипал какой-то цветок, а Санька все так же безумно хохотал, заливаясь слезами.

— Санечка, родимый, — кричал Крокодил, обнимая голову вождя, — не хохочи; пожалуйста, не хохочи.. Ой, Санька!.. бедный Санька, зачем ты так страшно хохочешь? Перестань же, я тебе подарю свой новый перочинный ножик...

Змеиный Зуб крепко спал, когда остатки Союза Пяти сбились в тесную кучку для обсуждения дел. Совет состоялся тут же, в полутора шагах от спящего, и велся тихим шепотом.

— Он умрет? — спрашивал Крокодил.

— Нет, — почему-то решил я, — он поспит и проснется.

— Да, он поспит и проснется, — уверенно подтвердил серьезный, как никогда, Кубырь.

— Но что же мы теперь будем делать?

— Об этом-то и нужно поговорить.

— Будем сидеть и ждать, — предложил Крокодил.

— Скоро будет ночь.

— Пусть!

— Здесь нет воды, здесь нельзя развести огня...

— Почему?

— Сидеть на самой дороге и с огнем?!

— Ну, мы отойдем немножко в траву, — не унимался Крокодил, — и будем сидеть ночь без огня.

В первый раз я услышал так много возражений от обыкновенно молчаливого и конфузливого Крокодила и был cбит этим с толку.

— Гм... — промычал я, не зная, что говорить.

— Мы должны заботиться о Саньке и больше ничего, — решительно сказал Крокодил.

— Сидеть в лесу без огня ночью нельзя, — вспомнил я, наконец, таежное правило.

— Почему?

— А звери?

Крокодил растерянно оглянулся кругом.

— Что же делать-то? — спросил он, готовый снова заплакать.

Сумерки заметно сгущались, и положение становилось безвыходным.

— Сделаем носилки и понесем его с собой, — предложил Крокодил.

— Нельзя, потому что тогда придется его разбудить, да и не донести нам.

— Разве далеко нести? Куда нести?

— Нести-то недалеко, не больше ста сажен, только все в гору и в гору.

— И потом куда?

— В пещеру.

— В какую пещеру? — переспросил Крокодил.

— В пещеру первого Столба.

— Так разве до Столбов сто сажен только?

— Да, не больше.

Робкий луч надежды блеснул в глазах моих собеседников.

— И в этой пещере можно спрятать его от зверей?

— Все спрячемся.

Союз Пяти окончательно ободрился.

— Говори скорее, что нужно делать, — почти враз сказали Кубырь и Крокодил, готовые теперь исполнять мои приказания.

Я чутьем понял свое положение и сам исполнился решимости.

— Нужно, не теряя больше времени, приступить к делу и сделать следующее: один из нас останется здесь караулить Саньку, а двое пойдут в пещеру…

— Зачем?

— Там, — продолжал я, — они приготовят все к ночлегу, разведут костер, принесут воды и дров, а потом вернутся сюда за Санькой… Кто останется здесь?

— Я! — решительно заявил Крокодил.

— Ты?? — удивился Кубырь, — что ж ты будешь делать, если…

Но Крокодил не дал ему кончить.

— Вася, — обратился он ко мне, — позволь мне остаться.

Мне никогда не приходилось давать приказания и разрешения, и я смущался своею ролью, но Крокодил понял меня иначе.

— Позволь, — умолял он, — ты ничего не бойся: у меня есть перочинный ножик, и Санькино копье вот лежит... я не побоюсь теперь никого и буду сражаться храбро... я ведь отчаянный.

И я видел, что он говорит правду.

— Ну, оставайся.

Крокодил молча достал свой ножик, взял в руки копье и, сев у Санькиного изголовья, не обращал на нас уже ни малейшего внимания.

Мы с Кубырем стали собирать вещи, чтобы все сразу отнести в пещеру.

— Котелок взять? — спрашивал Кубырь.

— Конечно. Чем же иначе мы возьмем воды?

— А он? — указал Кубырь на спящего вождя.

— Да... как же так?

— Крокодил, воды оставить здесь?

— Налей в две чашки, — ответил тот, не поворачивая головы.

Мы с Кубырем посмотрели друг на друга, пораженные догадливостью младшего члена Союза Пяти.

Все вещи наконец были собраны, нужно было идти, но я стоял, словно еще что-то не было сделано, словно не хватало чего-то.

— Ну, так мы пошли, Крокодил.

— Идите.

— Ты, значит, смотри... того...

— Не бойся.

— В случае чего... тревожный сигнал дай...

— Ладно.

— Спит?

— Спит.

Я постоял еще некоторое время и пошел; Кубырь за мною, кряхтя под тяжестью двойной ноши.

Пройдя несколько шагов, я оглянулся.

Крокодил неподвижно застыл у изголовья Саньки. В гигантской рамке великанов-деревьев он напоминал теперь сказочного гнома, подкарауливающего фей.

— Он, наверное, ничего не слышит и не видит, — шепнул Кубырь.

— Неладное с ним что-то.

Кубырь слегка свистнул. Крокодил обернулся и махнул нам рукою.

— Слышит.

Мы успокоились и пошли.