Яворский Александр Леопольдович

Столбы. Поэма. Часть 7. Рукавицы

Идут от былей небылицы
Передают из уст в уста
Про две гигантских рукавицы,
Стоящих на верху хребта.

Что было — только время знает,
Нас быть тогда и не могло,
Но вид их нам напоминает
О том, что было и прошло.

Раз под вечер, когда жара свалила,
Прохлада от хребтов ползла к ручьям,
И ночь как будто победила,
Заставив сумерки сгуститься по логам

Компаньей небольшой, всего нас было трио,
На первой маковке Четвертого Столба
Мы, солнце проводив, лежали и лениво
Смотрели вдаль и около себя.

Там Первый и Второй, как два зарода,
За ними горизонт в лесах, хребтах,
И в этой дали вечеру в угоду
Все в слабых стушенных тонах.

И как-то исподволь любуясь, созерцая,
Мой взор остановил Второй.
Какой гигант, громадина какая,
И сам хребет под ним титан какой.

И по хребта вершине вниз сходящей
Я мысленно до Рукавиц скользнул,
Их силуэт теперь, особенно разящий,
Как будто даже лень спугнул.

И в очертаньях их представилось два шлема,
Времен нашествия французов на Москву,
И новая, навязчивая тема
Заставила вписать в скрижаль еще главу.

И в этих двух стоящих радом стенах
Мне чудилася схватка двух борцов,
Обычная борьба для цирковой арены,
Русско-швейцарская с захватом поясов.

Тела их там, внизу хребта лесного.
Здесь только две в уборах головы.
Они сошлись, схватились, и ни слова,
Как молчаливые гранитные столбы.

Тот слева, ниже что, подсел. Попытка
Поднять противника, крутнуть и положить,
Обычная к финалу сметка,
Чтобы борца опоры всей лишить.

Но этот выше что и справа — здоровее
И как борец не так то, видно, прост
И левого борца обычная затея
Удастся ли? К тому же малый рост.

Но сильное фигуры напряженье,
Вернее треуголки, говорит
За страстное борца решенье,
Который думает что все ж он победит.

В нем вижу я портрет Наполеона
Из Третьяковки, с Верещагинских картин,
Где император, бросив роскошь трона,
В Москве среди им созданных руин.

И здесь в тайге темнеющей, угрюмой,
На том хребте в чудовищной борьбе
Он с тою же настойчивою думой,
Представивший себя своей судьбе.

Мечты побед и грезы славы,
И мысль о власти без конца,
И вольность боевой забавы
При бледной дерзости лица.

Таков борец, иль рукавица слева,
Он, как сейчас стоит передо мной,
С лицом без радости, без гнева,
С своей надменной, гордой головой.

Второй борец, иль рукавица справа
(Она с напалком — правая рука)
Не из искателей бездушной славы,
В нем сразу видно руссака.

Покрепче телом он, помешковатей,
И при попытке левого поднять,
Он, как все русские по складу тороватый,
Старается себя в обиду не отдать.

Спокойно будто дался, опустился,
Но сам уперся в землю на ногах,
Чтобы противник не словчился
И не свалил его, подняв на мах.

Спокойствие во всей его фигуре,
И в крепкой, неуклюжей голове,
Он с виду флегматичен по натуре,
Но в нем холерика часть не одна, а две.

Я узнаю России генерала
Медлительно-спокойного борца,
Которому Россия шпагу дала,
Чтоб он довел борьбу ту до конца.

Кутузов. Как сейчас передо мною
Совет военный, в Филях он сидит
С опущенной лохматой головою,
И впечатление такое — будто спит.

Склонил он голову, почти на грудь, седую,
Ноги расставлены, а левая рука
Спокойно на углу стола не протестуя
Лежит. Вид дряхлого, больного старика.

Но мысль одна в той голове поникшей —
Поизмотать врага от родины вдали,
Чтоб враг зарвавшийся и к стуже не привыкший
Узнал все тяжести чужой ему земли.

И он пошел на все в своем решеньи,
И даже больше чем на все пошел,
В приказе отступать на место наступленья
И сдать Москву врагу на произвол.

Рискованный маневр — отдать почти столицу
Врагу. Ужасный, странный стих...
Какие б видел он в тот миг печали лица
Всех боевых соратников своих.

Но он не видит их, он думает иное,
Доступное лишь одному на том пути —
Поистощить врага любой, любой ценою
И армию спася к победе с ней прийти.

Два профиля, достойные друг друга,
Натуры две, одна другой сильней,
Две силы равные на общем ратном круге
Сошедшихся в бою богатырей.

Громадных два столба — химеры Рукавицы,
Стоящих наверху того хребта,
Как были там, а здесь как небылицы,
Фантазии и образа черта.

И молча созерцали мы арену
Среди ушедших вдаль щетинистых лесов,
А ночь пришла сама собой на смену,
И тьма легла в логах между хребтов,

И стали холодны граниты в мраке ночи,
Туманы залегли подобно серебру,
Зажглись на небе звездчатые очи
И потянуло вниз к горящему костру.

И мы ползли на ощупь, по развалам,
Скользили, пробирались, и крались,
И времени прошло совсем не мало
Пока все трое мы спустились вниз.

И у костра мы долго рассуждали
О двух борцах, стоящих над хребтом,
Теперь наверное в густой туманной шали
Закутанных в хаосе гор лесном.

Поборет ли? И кто кого поборет?
Истории язык нам ясно говорит.
И это всем известно и без спора,
Что Бонапарт Кутузовым разбит.

А здесь обоих их поборет только время,
Летящее в движении минут,
Дробящее седых гранитов темя,
Их уносящее в далекий, вечный путь.

25.01.44

Author →
Owner →
Offered →
Collection →
Яворский Александр Леопольдович
Павлов Андрей Сергеевич
Павлов Андрей Сергеевич
А.Л.Яворский. Столбы. Поэма

Другие записи

По поводу исторической бутылки
Я и Михалицин лазили хитрушки на камне около избы Вигвам. Потом пошли в избу. Когда я шел за Александром, то обратил внимание на горлышко водочной бутылки, торчащее из-под земли. Такой хлам на Столбах часто оставляют туристы, так что это не редкость. Но меня смутило, что в бутылке была жидкость. Я потянул за горлышко и извлек...
Воспоминания Шуры Балаганова. За жисть
Дорогие друзья, заканчивая своё повествование, я хочу маленько обелить себя, сказать, что я был не только шалопай и выпивоха на Столбах и в институте. Да, на механическом факультете меня звали «деканом Вестибюльного факультета». У нас образовался клуб друзей под названием РП, что переводилось как Рабочие Парни или что-то похожее на Разгильдяи....
Восходители. Чо-Ойю, "Милость богов"
Вот и книга уже почти готова, а гималайская тема продолжилась. Еще осенью 1995 года, когда участники экспедиции Эверест-96 отправились на разведку путей подхода, мест предполагаемых базовых лагерей и собственно северо-восточной стены, они могли полюбоваться близко стоящими вершинами Чо-Ойю и Шиша-Пангма. Первые рассуждения были отвлеченными: вот, можно...
Ручные дикари. Предисловие к книге
В этих рассказах о животных все герои и события подлинные. Я, их автор, — натуралист, зоолог по специальности, многие годы работающий в Красноярском государственном заповеднике Столбы, являюсь принципиальным, противником, такой литературы о животных, где правда о них приносится в жертву...
Feedback