Захаров — приветлив, как Будда. Или, как абсолютная звезда. Чтобы понять это, не обязательно знать, что он пятикратный чемпион СССР и чемпион России по альпинизму. «Снежный барс», мастер спорта международного класса по альпинизму, ну, и так далее.

В 97-м он был признан лучшим в стране в классе высотных восхождений. Другому бы одного этого хватило, чтобы всю жизнь давать интервью. А Захаров любит ставить задачи, а интервью давать — не очень. Где-то даже стесняется. Ну был, ну ходил. Десять лет назад вместе с Сергеем Баякиным, например, подбил красноярцев пойти на Эверест.

— Долго готовились, Николай Николаевич?

— Полтора года. Только на пик Ленина сходили несколько раз, лазили в Саянах на сложные стены, очень много бегали, занимались функциональной подготовкой, снаряжением.

А в 95-м приехали в Гималаи на разведку: примериться к маршруту, по которому должны были лезть через год. Вот тогда я и предложил Северо-Восточную стену. Раньше этим маршрутом никто не ходил. А на Эвересте их существует шестнадцать.

У нас уникальная была экспедиция.

— В чем еще ее уникальность, кроме того, что вы пошли «своим путем»?

— За всю историю покорения Эвереста красноярская экспедиция была первой, которая обошлась без помощи шерпов. Ни одного килограмма груза на гору нам тогда никто не занес — все на себе.

Для чистоты эксперимента
— Вы не стали использовать шерпов в целях экономии денег?

— Нет. Мы с самого начала решили: для чистоты восхождения не брать носильщиков. Экспедиция в деньгах нужды не испытывала: десять — пятнадцать тысяч долларов на зарплату шерпам нашлось бы.

— Сергей Баякин был руководителем экспедиции.

— И главным финансистом. У него это всегда получалось. И альпинистом он был когда-то классным, в 80-е годы — капитан нашей команды, чемпион Советского Союза. В горах лазил не просто хорошо — здорово.

— Вы как капитан отвечали за выбор маршрута?

— И за спортивную подготовку команды, и за снаряжение. Мы брали большой запас ледовых и снежных крючьев для прохождения именно Северо-Восточной стены, где много снега и крутого льда, специальные высотные палатки, которые на больших высотах не рвутся от ветра.

— На Эвересте бывает безветренная погода?

— Оказалось, что бывает. Я в 2000 году на его вершине пробыл около часа — и ни ветерка. Даже кислородный аппарат снял: прекрасно себя чувствовал без маски. Ходил, гулял, фотографировал. Спустился нормально.

А в 1996 году было тяжело: лезли по стене, снаряжение заносили сами. Последний лагерь перед штурмом вершины у нас был на высоте 8300. Рассчитывали оставшиеся 548 метров пройти за день. Прошли только Петя Кузнецов, Валера Коханов и Гриша Семиколенов. Я не дотянул 50 метров по высоте. Времени не хватило.

Главное, все вернулись живыми
— Обидно было?

— Нет. Я тогда подумал: не зашел и не зашел.

На Эвересте теряется чувство времени. Тебе кажется, что прошел час, а на самом деле — три. Тот день, 20 мая, когда мы шли на вершину, вообще проскочил незаметно. Раз — и уже стемнело. К тому же погода была — не очень. Мы потому с Женей Бакалейниковым и не дошли.

Смотрим, ребята наши — Валера (Коханов. — Ред.), Петя Кузнецов, Гриша Семиколенов — с вершины уже вниз идут. И ситуация такая, что если мы идем, им надо нас ждать.

Мы-то, конечно, рвались! Но я думаю, отказаться, штурмовать Эверест для нас тогда было единственно правильным решением. Если не устояли бы, обязательно кто-нибудь остался на горе. Заблудились бы в темноте при спуске.

— Вы всегда способны на верные решения, даже в таких экстремальных условиях?

— Честно говоря, принять его мне помог Сережа Антипин, мой друг. Он по рации из передового базового лагеря жестко сказал: «Все, больше на горе делать нечего. Идите вниз». Я — ему: «Сережа, да все нормально!» А он: «Там трое уже лежат, у которых только что все нормально было». Оказалось, погибли индусы, которые шли на вершину впереди нас.

После такого аргумента спорить было бесполезно. Мы пошли вниз.

На большой высоте переоценить свои силы легко, а принять правильное решение сложно. В условиях кислородного голодания мозг ведет себя неадекватно.

— Григорий Семиколенов в своем гималайском дневнике вспоминал, как переночевал с Петром Кузнецовым в палатке с мертвым австрийским альпинистом.

— Это было на высоте 8300. Мы уже вышли на классический маршрут, а там — палатка. И вот Гриша с Петей Кузнецовым залезли в нее и переночевали, даже не заметив в ней мертвого человека. Все были измотанные, а силы на таких высотах надо экономить. Зачем тратить их на палатку, когда она уже стоит? Бог любит троицу

— 2000 год был вашей третьей попыткой?

— Да, приехал и залез.

А в 1998 году мне пришлось уходить с 7800: заболел бронхитом. Вот когда обидно было! Потому что все великолепно себя чувствовали и рванули сразу так, что долезли с большим грузом до 7000 метров. Здесь заболел Саша Кузнецов. Все пошли вниз, а мы втроем пролезли еще 800 метров при сильном ветре и морозе, с 25 килограммами заброски — каждый. Это и есть — пример неправильного решения: надо было спускаться вместе со всеми, отдыхать. А мы — наверх.

Ну а в 2000 году с Борей Седоусовым, моим другом из Перми, я залез. В тот год на Эверест нас позвали краснодарцы. Мы в шутку называли нашу команду милиционерской: организовывали ее альпинисты из Краснодарского юридического института. Очень сильные ребята. Из двенадцати участников на вершину зашли все двенадцать.

— Эверест 96-го года был самым сложным восхождением в жизни?

— Физически — да. Я испытал состояние, близкое к тому, когда понимаешь, что вниз можешь уже не прийти. Мы же три раза ночевали на 8300: на высоте полета реактивного самолета. Двое обморозились. Грише Семиколенову потом пальцы на ногах ампутировали.

А в техническом отношении самым сложным восхождением была Южная стена пика Коммунизма в 90-м году. Стена — абсолютно отвесная, перепад высоты — две с половиной тысячи метров. Но мы ее прошли — командой Красноярского края. С тех пор за пятнадцать лет эту стену больше никто не брал.

— Красноярские альпинисты сегодня — лучшие в России?

— Если иметь в виду команду, то — да. Этой зимой в Альпах мы прошли три самых сложных стены — альпинисты из одного города! Я думаю, ни Екатеринбург, ни Магнитогорск, ни Москва, ни Петербург сегодня не способны это повторить. А там немало альпинистов мирового уровня.

— Как деньги добываете, Николай Николаевич?

— Нас финансирует краевой бюджет, но очень мало. Только участие в Чемпионате России.

Спасибо меценатам!
— Этого хватит, чтобы повторить экспедицию на Эверест образца 96-го года?

— Шутите? Денег, которые выделяют альпинистам всего края на год, может хватить только на билеты нескольким футболистам, чтобы долететь, скажем, из Красноярска до Сочи — на какие-нибудь сборы. Всей команде уже не хватит.

Альпинизм — неолимпийский вид спорта со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нас финансируют, сообразуясь не с популярностью альпинизма, а исходя из соображений политики и престижа.

— Куда уж престижнее?

— Во всем мире, не у нас. Мы штурмуем восьмитысячники, в основном, за счет спонсоров.

— Находятся?

— Редко. Зимой на Альпы нашли с трудом, перед самым отлетом. Мэр помог, завод цветных металлов. Спасибо Льву Кузнецову, Игорю Тихову и Петру Пимашкову. Этих денег хватило на главное: улететь туда-обратно и на продукты для экспедиции. Все остальное — жилье, машины — обеспечили мои друзья-альпинисты из Германии. Они нас возили, размещали на квартирах. Гостиница нам была просто не по карману.

Мы в долгу быть не любим и приглашаем сейчас парней к себе, в летнюю экспедицию. У нас тоже есть, где походить.

— Кстати, Николай Николаевич, а ваше первое восхождение где было?

— В Туве, почти на границе с Монголией. Очень красивая вершина — Мунгун-Тайга, почти 4000 метров. Нас, человек шестьдесят, поехали в Туву. Был февраль, мороз стоял минус сорок. После похода большая часть решила с альпинизмом расстаться навсегда. А, кто остались, все до мастеров дошли.

И я как-то втянулся и пошел, и пошел. В 1985 году была уже Холодная стена на Памире, пик Революции, пик Московской Правды, Северная стена — Хан-Тенгри. В общем, все семитысячники.

Потом Гималаи. Я в Гималаях был раз двадцать.

— А куда еще хотелось бы залезть?

— О, много куда. Сейчас все мои планы связаны со сборной края. Мы примеряемся и к Аляске, и к нехоженому нами пакистанскому Каракоруму. Этим летом три человека из команды выезжают туда — по приглашениям из других городов. Мечтаем о южноамериканской Патагонии.

— Думаю, мечты связаны с Сьерра Торе, которая считается самой труднодоступной вершиной мира.

— Точно.

— В каком-то географическом журнале прочитала, что за весь 2001 год там было 12 часов хорошей погоды. Но этого вполне хватило американцу Дину Поттеру, чтобы покорить ее. Хотите посоревноваться?

— Там просто должен быть красноярский маршрут.

Естественный отбор
— Давно хотела вас спросить про горы как систему естественного отбора.

— В смысле может ли ненадежный или плохой человек покорить большую вершину? Может. Я таких встречал в горах. Среди них попадаются альпинисты высокого уровня, только с ними ходить никто не хочет.

— Так значит естественный отбор все-таки делает свое дело?

— Они за деньги ходят. Приезжают в те же Гималаи, платят и идут. Это — коммерция. Всегда найдется тот, кто веревки провесит, рюкзак и кислород вовремя принесет.

На Эвересте сейчас веревки провешены до самой вершины. Гида можно взять.

— Вас называют легендой российского альпинизма, покорителем шести континентов.

— Прямо так и называют?

— Прямо так. От чего приходит ощущение счастья к человеку-легенде?

— От того, что я живу на свете.

— И давно вы стали так думать?

— Честно? Не очень. С тех пор, как понял, что лет впереди остается все меньше и меньше. Собираюсь их потратить на друзей и близких. Не поверите, но по-прежнему хочется делать добро. Даже самого злого неприятного человека можно обратить в свою веру.

— Приходилось?

— Мои соседи по площадке не здоровались со мной десять лет. А я им упорно, каждый день: «Здравствуйте! Как дела? Может вам помочь чем-то?» Десять лет понадобилось, чтобы люди поняли, что я это делаю без всякого умысла. Просто так здоровья желаю. Стали улыбаться.

— Альпинисты идут по жизни с прозвищами, а вас называют только по имени-отчеству.

— Когда мы только начинали ходить на Столбы, меня звали Курбаши. Предводитель басмачей, словом. Но прозвище не прижилось. И остался я Николаем Николаевичем. Чем не прозвище?

Мы со школы в нашей столбистской компании «Эдельвейс» зовем друг друга по именам-отчествам. Свою любовь и уважение к человеку этим подчеркиваем.

Может, потому из нашей компании за тридцать лет и не ушел никто. Кроме тех, кто погиб в горах или по глупости уехал за границу.

— Почему по глупости?

— Я много где был, даже на острове Пасхи, и есть страны, которые мне очень нравятся. Но жить долго нигде не смог бы. Даже в Непале или в Чили. А страна — отличная.

— Я думала на острове Пасхи из наших только Юрий Сенкевич бывал.

— Я как-то с друзьями в королевство Бутан заехал. А Сенкевича там не было.

— Чем занимались в королевстве?

— Осмотрели единственный город, взяли лошадей и махнули в горы. Но в Бутане выше 6000 метров подниматься запрещено: там живут боги, и пугать их не принято.

— На Эвересте тоже живут?

— Конечно! Но я не видел.

Беседовала Светлана Вахтангишвили
Вечерний Красноярск № 19 (63) среда, 24 мая 2006 г.