«У меня там, в километре от канатной дороги, медведи спариваются, так что будьте осторожней», — госинспектор, охраняющий заповедную зону, деликатно предупреждает туристов. Те (медведем, очевидно, еще не щупаные) хорохорятся: «Да плевать нам, мы их не боимся!» Инспектор лишь плечами пожимает: «Мне, в общем-то, тоже плевать. Главное, чтоб они вас не испугались». Шутить изволил? Вовсе нет. Извиняйте, гости дорогие: создан заповедник в первую очередь все-таки для хозяев. И нервировать их негоже.

Алексей Кнорре, директор красноярского государственного заповедника «Столбы», это подчеркивает. Мы встретились на кордоне Нарым и поговорили. В частности, про аборигенов этих мест.

— Люди мне звонят, интересуются: а что вы будете делать с медведями, которые по тропам ходят? Там же туристы! Я людям все объясняю, обо всем предупреждаю. Но если, говорю, хотите — идите. Вот у меня маршрут учетный проложен, километра два. Иду, бывало — ну и хозяин тут как тут! Навстречу топает. Поравняемся с ним, друг на друга посмотрим и дальше идем.

— Здороваться не забываете, Алексей Викторович?

— Да, здороваемся обязательно.

— И много ли косолапых здесь обитает?

— Популяция медведя у нас — от 20 до 30 голов, что для территории почти в 48 тысяч гектаров плотность довольно большая. И как только она возрастает дальше — животные мигрируют, расходятся по сопредельным территориям, к тому же мы с охотпромысловыми зонами граничим. Таким образом, звери сами регулируют эту плотность.

— Причем у каждого вида — свой, скажем так, оптимум?

— Само собой. Возьмем росомаху — ее немного, пять-шесть голов на весь заповедник, но ей это в самый раз. К тому же за день она всю территорию заповедника проходит... А что там? 25 километров в длину, чуть меньше поперек — для такого шустрого и мобильного зверя не расстояние! Есть у нас и волк, ныне порядка 10 особей насчитывается. Кстати, прежде он здесь постоянно не обитал, всегда появлялся и уходил. Однако в 1989 году пришел и заселился окончательно.

— С чем это связано?

— Известно, что увеличение числа хищника, в частности волка, нередко происходит во время войн, смут, разрух и тому подобного. В войну, скажем, все мужское население на фронт уходит — стрелять зверя становится некому. Зверь же пользуется случаем и плодится. На сей раз произошло нечто аналогичное: экономическая ситуация в стране изменилась, за отстреленного волка перестали платить, перестали организовывать спецбригады, выдавать вертолеты для проведения рейдов... И волк не замедлил размножиться вновь, на прилегающих к заповеднику территориях в частности. А как возросла его популяция, так он, соответственно, стал искать себе новые места, чтобы прокормиться.

— Видимо, «Столбы» его неплохо кормят, раз не уходит?

— Да, неплохо. Вот из копытных наиболее крупным животным в заповеднике является марал, его численность достигала 400 — 450 голов, и до некоторых пор он был нетронут. Волк, однако, этого марала «тронул» и сократил его население до сотни.

— А он не сократит это население до нуля?

— Когда поголовье марала резко пошло на убыль, умные люди собрали совет и стали решать вопрос о снижении поголовья волка. Но вмешались другие умные люди и сказали: не надо! Ибо для чего заповедник существует? Чтобы наблюдать, как все происходит естественным образом, как распоряжается сама природа. Маралы не погибнут — природой все рассчитано. Доведут волки их численность до 80 голов — сами же почувствуют, что им этого не хватает, ведь выслеживать добычу будет все сложнее. И начнут расходиться по прилежащим районам. А те 450 маралов, что некогда регистрировались, они и без участия волка были обречены, ведь им просто перестало хватать кормовой базы. Так что гораздо более серьезно стоял вопрос об искусственном снижении поголовья марала, чтобы у него не появилось какого-нибудь заболевания ввиду дефицита еды.

— Алексей Викторович, вы говорите, что в заповеднике у вас есть свой учетный маршрут. А кого конкретно учитываете, на ком из представителей фауны специализируетесь?

— Сам я специализируюсь на клещах. Занимаюсь, в том числе, проблемой клещевого энцефалита. Сейчас пик активности этих кровососущих прошел, но здесь их, конечно, очень много. А зараженных в последние годы насчитывали до 13 процентов, это довольно высокий показатель. У них, как и других животных, своя динамика идет.

— Ее тоже кто-нибудь регулирует?

— Естественно! Мыши, например. У иксодового клеща, того самого, которого все боятся, цикл развития — три года. Самка откладывает яйца, до нескольких десятков тысяч штук. Выживаемость у них, прямо скажем, низкая. Но затем из тех, которые все-таки переживают зиму, выходят нимфы — маленькие такие клещики. Они кормятся на птицах и мелких млекопитающих, в частности, на мышах. Ну а на третий год клещи становятся взрослыми и питаются уже крупными особями — маралами, людьми...

— Ясно. А как вы, Алексей Викторович, регулируете «поголовье» туристов? Действительно, не мешают ли они животным?

— Здесь тоже регуляция естественная: клещ появился — народ пропал. Очень клеща боятся — ну кому охота жить дураком? А пик наплыва посетителей — это ранняя осень и зима, когда туристы уже не могут сильно повредить каким-то естественным, проистекающим в природе процессам. И потом, вся территория заповедника разделена на три зоны. Первая — зона свободного посещения, ее называют ТЭР (туристско-экскурсионный район). Составляет она всего три процента от общей площади заповедника, она же в основном и посещается. Здесь, конечно, флора и фауна победнее. Но затем идет буферная зона, где вы наверняка были с вашим проводником...

— Точно! Были.

— Да, там посещение допустимо, но весьма ограничено. А уже за буферной никто не ходит, исключение составляют лишь сотрудники заповедника — госинспекторы, ученые. Если же ходит кто-то еще, то это нарушитель.

— Либо собственной персоной зверь...

— Ну да. Кстати, наблюдения показали: животные настолько адаптируются к тем условиям, в которые попадают, что принимают их как естественные. Вот ко мне на кордон глухарь залетает, садится на избушку и токует. На людей — плевал. Так один фотограф местный улучил момент и решил этого глухаря поснимать. Три дня снимал, кучу пленок потратил, во всех позах, во всех ракурсах и со всех расстояний его зафиксировал. Уже и сам в поисках кадра на все сосны слазал, на избы соседние... Что б еще придумать?

— Поди птичка там со смеху по крыше каталась?

— Может быть!

— И все же насколько проблема вредительства заповеднику со стороны гостей сегодня остра?

— Откровенный вред — единичные случаи, можно сказать, исключительные. Мне иногда говорят: а вот у вас тако-о-о-е в заповеднике произошло!!! Отвечаю: сюда полгорода ходит — а что в городе-то у вас творится? Только и слышишь — ограбили, убили, изнасиловали... Но к нам идут в большинстве своем как раз порядочные, чистые люди. Бывает, конечно, молодежь соберется, хорошо поддаст и давай вытворять что попало. Но в основном народ нормальный, с ним можно разговаривать, если он даже что-то нарушил. Очень часто одной беседы, одного предупреждения со стороны инспектора бывает достаточно.

— Удивительные люди...

— Добавлю, сегодня заповедник борется за то, чтобы активнее развивался организованный туризм, чтобы проводников было больше, которые приведут тебя куда надо, все покажут и расскажут. А так что? Ну приехал ты, увидел столб... Какой это столб, как он называется? Ничего не понятно. В качестве экскурсоводов понемногу привлекаем людей из числа спортсменов-столбистов, особенно на скальные подъемы.

— За гида, за установку палатки и разведение костра в экскурсионной зоне сегодня взимается определенная плата. Но слышала, в ближайшее время вы сделаете платным и сам вход на территорию заповедника. Это правда?

— Сделаем, однозначно. Вопрос уже практически решен, осталось выработать сам механизм сбора денег и пропуска людей. Но плата будет чисто символической. Думаю, людям проще будет отдать десятку и пройти в заповедник цивилизованным способом, чем собирать клещей, проникая где-то нелегально. К тому же для отдельных категорий граждан — пенсионеров, инвалидов, школьников — сохраним льготы. Конечно, где-то и бесплатно будут лезть. Пролезут два-три человека — и ради Бога! За всеми не уследишь. Но если кого-нибудь поймаем...

— Все понятно. Алексей Викторович, а вы как давно возглавляете красноярские «Столбы»?

— С 1992 года. В Красноярск приехал в 1965 году студентом воронежского лесотехнического института — на преддипломную практику. Так в Сибири и остался. Главное же, что удалось на посту директора сделать — это пробить Положение о заповеднике, которое ныне утверждено. Оно у нас индивидуальное, отличное от типовых документов, касающихся заповедников. Удалось добиться зонирования, четко определить, какая зона и что из себя представляет, что там должно быть и так далее. Ну, о том, что у нас ведется большая научная работа, вы знаете?

— Разумеется, знаю. А есть у вас любимое место на вверенной вам территории?

— Заповедник находится между двух рек, Маной и Базаихой. Очень красивые реки! Так вот Мана — мое любимое место, сплавляюсь по ней периодически. По ней же, кстати, до 1981 года сплавляли лес, и сейчас там все дно выстелено древесиной. Потому что много лиственницы гнали, а дерево это тяжелое и до места назначения оно практически не доплывало. На реке всюду возникали заторы. Потом появились наносные острова: затор, куча этой древесины... Далее шло заиливание, загрязнение, зарастание — вот и остров. Приезжайте, словом, все увидите.

— Обязательно. Стало быть, директор заповедника любит сплавы. А на столбы поднимается?

— Конечно. По мере необходимости...

— И любимый столб есть?

— Есть, а называется он Дед. Ведь я и сам уже дед, внуков у меня трое. Причем все — мужики! Вот так.

Беседовала Наталья МАНТОРОВА
«Советская Сибирь» 21 августа 2003 г.