Далекое — близкое

Первое мая...

За последние десятилетия этот яркий весенний праздник мы так оказенили, что ничего от первоначальной сущности и не осталось. Казенная трибуна, казенные цепи солдат и милиции, беспощадно отсекающие демонстрантов от прочего люда (зачем? с какой целью?), фальшиво-бодрое «ура» проходящих колонн...

Праздник, а почему-то грустно...

Каким-то будет Первомай нынче?

А пока... Пока полезно хоть на миг очутиться в далеком прошлом, ощутить ту, настоящую, атмосферу подлинной солидарности людей труда, понявших, наконец, что их сила — только в единстве, только в сплоченности.

1900-1903 годы... Шумит, бурлит Енисейская губерния. Зреют плоды гнева народного. Все чаще устраиваются массовки, все многолюднее маевки, все более дерзкими становятся песни:

День настал веселый мая,
Прочь с дороги горе-тень!
Песнь, раздайся удалая.
Забастуем в этот день.

Полицейские до пота
Правят подлую работу.
Нас хотят изловить,
За решетку посадить.

Мы плюем на это дело,
Май отпразднуем мы смело!..

Ежегодными стали рабочие массовки в окрестностях Красноярска, у Гремячего ключа. Собравшиеся хором под гитару или гармонь поют революционные песни. Жандармы, полицейские пытаются изловить «смутьянов», Но у тех — пароль, рабочие дружины, так что изловить, а тем более изобличить их в «крамоле» не так-то просто.

Особенно удобным местом для проведения массовок и маевок были «Столбы». Чаще всего революционно настроенные рабочие собирались в избушке у «Третьего столба». Пытаясь искоренить «крамолу», жандармы в бессильной ярости спалили ее, а тех, кого удалось захватить, под конвоем доставили в город.

Подпись. Д.И.Каратанов (в центре), известный «столбист» И.Ф.Беляк и Г.Дмитриев на «Столбах». Начало 50-х годов. (От ред. сайта: Похоже, это не Г.Дмитриев, а какая-то девушка...)
В те годы известным заводилой, вожаком крупной «столбистской» компании слыл красноярский художник Дмитрий Каратанов, ученик В.И.Сурикова. Компания Каратанова многое сделала для пропаганды «столбизма», освоила район так называемых «Диких Столбов», проложила новые лазы к вершинам. Именно к тому времени относится основание стоянок «Гном», «Медовый месяц» под «Крепостью» и «Каратановская» под «Ассирийцем».

Но Дмитрий Иннокентьевич являлся не только прославленным «столбистом» и известным живописцем (в годы советской власти ему было присвоено звание «Заслуженный деятель искусств РСФСР»). Он активно участвовал в революционном движении, по заданию подпольной социал-демократической организации Красноярска изготовлял паспорта для бежавших с каторги и из ссылки революционеров, участвовал в проведении маевок и сходок, печатал и распространял листовки и прокламации. Именно с тех пор на ряде скал стали появляться красные флаги, появились надписи: «Губернатор — «мошенник», «Долой самодержавие!», а на отвесной стене «второго столба» засияло гордое слово «Свобода». Как ни трудились жандармы стереть это слово — не смогли. И по сей день оно красуется на «Втором столбе», напоминая нам о далеком прошлом, о славных революционных традициях.

Вот здесь самое время перейти к документу, хранящемуся в партархиве крайкома партии. Это — фонд 34, опись 5, дело 236. Содержит оно воспоминания Д.И.Каратанова о первом политическом аресте на «Столбах» в канун 1 Мая 1900 или 1901 года (точную дату автор запамятовал, так как писал воспоминания в 1922 году). Приведем некоторые выдержки:

«...Несколько человек нас, а именно: я, художник А.С.Шестаков, А.А.Козлов, Анатолий Байкалов и еще кто-то — двое или трое, но не могу припомнить сейчас, кто именно, — на „Столбах“ проводили Пасху, куда пришли на страстной неделе... Около бывших каменоломен, около которых тогда еще хорошо сохранились казармы для рабочих, ломавших камень для постройки железной дороги, мы своротили влево, в лог, и вышли к избушке со стороны „Четвертого столба“. Кажется, на третий день Пасхи часть нашей компании возвратилась в город. А нас трое: я, Шестаков и Козлов — остались».

Далее автор пишет, как они сходили в Базаиху за провизией, как присоединился к ним только что приехавший из Петербурга Михаил Федорович Беспалов.

«...Неожиданно около нашей избушки появился какой-то совершенно незнакомый нам субъект с двумя базайскими парнями. Одет он был совсем по-городскому, в пальто, в высокой белой шапке, в легоньких сапогах... Почуялось нам сразу в появлении этой фигуры что-то недоброе, так как, хотя мы в разговоре с ним и приняли резкий презрительный тон, но он принимал это, как нечто должное и привычное...

Спустя немного, он после вранья о любви к природе и заботе об избушке (зачем, сказал, костер около нее развели, ведь избушка может сгореть — К.П.) объявил нам, что он послан произвести у нас обыск, а два бессловесных базайских парня оказались понятыми, которые должны присутствовать при этом. Обыск он произвел очень поверхностный, да, пожалуй, даже с некоторой опаской...

На следующий день утром... послышался негромкий разговор, обхлопывания с ног снега и мелодичное дзинь-дзинь — звук шпор, а затем в двери ввалились жандармы — 5-б человек, понятые и старик-исправник Покрассо. Мы, лежа на нарах, молча и без всякого удивления наблюдали, как жандармы осторожно, стараясь тише греметь шпорами и придерживая щелкающие сабли, путаясь в длинных шинелях, рассаживались на скамьях... Покрассо, возглавлявший эту экспедицию, сел за стол, зажег свечу и разложил дела, в коих заключались судьбы животишек наших...»

Далее Д.И.Каратанов красочно, «в лицах», описывает, как «мельтесил по избе» вновь появившийся шпик, как они «демонстративно и протестующе» продолжали лежать на нарах, отпуская ехидные шуточки по адресу шпика. Жандармы тем временем начали обыск, но на сей раз более тщательный — «шашками и палками вскапывали снег около избушки, разгребали землю на потолке, даже зачем-то рылись в тех местах, куда мы ходили по нужному делу, в пазах между бревен тыкали в мох и водили шашками, а под железной печкой, убранной на этот случай, чуть не на аршин вырыли землю».

Но все было напрасно: «ни машины, ни печатанных на ней прокламаций по той простой причине, что ни того ни другого не было, они не нашли».

В это время Д.И.Каратанов вспомнил, что у него в кармане лежит принесенное из города письмо от друга (видимо, оно могло его скомпрометировать). Тогда он соскочил с нар, подошел к печке и незаметно сунул его вместе с поленом в огонь.

После обыска Покрассо попросил всех следовать за ним, а на вопрос — зачем? — ответил: «В Базаихе узнаете».

На телегах добрались до Базаихи, зашли в избу. «Потом Покрассо вытащил бумагу и с некоторой торжественностью, стоя при этом, прочел нам, что по распоряжению Енисейского губернатора повелено меня, Шестакова, Козлова арестовать и препроводить в тюрьму».

Поскольку нравы в то время были еще либеральные, арестованные запросто, потому что знали его прежде, называли смотрителя тюрьмы Федькой. Тот разрешил им пользоваться снедью, принесенной родными арестованных, сквозь пальцы смотрел на другие вольности. Затем последовал допрос, который вел жандармский полковник Вознесенский. Тут же вертелся другой офицер по кличке «Самоварчик» — уж очень он был пузатенький. «Самоварчик» пытался подловить их на допросе, только это ему не удалось.

В заключение Д.И.Каратанов пишет:

«Обвинение, предъявленное нам, заключалось в следующем: мы на машине печатали прокламации и приносили их в город. Но нелепость этого обвинения отпала сама собой... После допроса меня освободили из-под стражи, и я благополучно прибыл в дом отца моего.

Арест породил в городе много слухов, будто Каратанов и его товарищи отстреливались на «Столбах» от жандармов, были раненые и даже убитые...

А был ли печатный станок? Да, был. В своей автобиографии Дмитрий Иннокентьевич писал, что он был спрятан вместе со шрифтом в подполье амбара художника по ул.Кузнечные ряды, 21 (ныне ул.Дубровинского).

К.Попов

«Вечерний Красноярск», 30 апреля 1990 г.

Материал предоставлен Б.Н.Абрамовым

На снимке:

Д.И.Каратанов (в центре), известный «столбист» И.Ф.Беляк и Г.Дмитриев на «Столбах». Начало 50-х годов