Крутил кино механик хитрый —
Хотел заснять нас с Сашей на лазу.
Карнизом мы пытали ход на Митру,
Но ветер рвал и гнал из глаз слезу.

Рванул дуван и вырвал опояску,
Рубаха парусом трепалась на ветру,
И видя ветра бешеную пляску,
Киноп молил не лезть. Не по нутру

Была ему стремнина Митры этой,
Привык он бутафории снимать.
Он бледен был за нас, как с того света,
И нам пришлось, не слазавши, слезать.

А как тогда хотелось лазать,
Весь ход как на ладони был.
Скажу здесь, чур, чтобы не сглазить,
Но лаз с опасностью я смолоду любил.

И мы пошли водить кинопа
По разным тихоньким местам,
Куда ему аллюр галопа,
Полет по стенам и конькам.

У подножья Столба командора,
За причудливой Гребня стеной,
Улыбается Митре аврора
И играет с ней лаской своей.

И Второй, дочкой Митрой любуясь,
Зачарованный сверху глядит,
Как зари золотистые струи,
Освещают и греют гранит.

Вспоминает былые он годы,
Молодое житье-бытие,
Как под неба всевидящим сводом
Он хранил все окружье свое.

Молодые высокие гряды
Окружали его пьедестал,
Но под ветром и ливня каскадами
Сиенит и старел и мельчал.

И на смену тех дейк первозданных,
Повеленьем всесильной судьбы,
Залечив свои рваные раны,
Над землей показались Столбы.

И на той сиенита основе,
По таежным хребтам там и тут
Сбились близкие камни по крови,
Как грибы из грибницы растут.

И Второй был доволен судьбою —
Не обидел его небосвод,
Под его, под отцовской, рукою
Трое дочек, сынишка растет.

Двух постарше — зовут Рукавицы,
Две, и обе они, как одна,
Уже взрослые стали девицы,
Им любовь напевает весна.

Митра много сестер помоложе,
Сердце нежной полно теплоты,
И лицом своим детски пригожим
Обещает шедевр красоты.

И отец глаз не сводит с подростка,
От себя не пускает на шаг.
С братцем Гребнем, как волос с расческой,
Не расстанется Митра никак.

Под защитой отцовского трона
Камни-дети резвятся без слов,
Загляделись с хребта, как с балкона,
На зеленое море лесов.

День прекрасный, и солнце, и нега,
И не тянет никак в этот час
От катушки, рванувшись, с разбега
Над Коньком зафинишить свой лаз.

И покорный и солнцу и лени,
Я столбовских верхов не хотел,
С Архиерея виска, свесив ноги в коленях,
Я на Гребень и Митру смотрел.

Сколь чудесны вы, грезы природы,
Как занятен безмолвный ваш вид,
Как сумели и ветры и воды
Сделать сказкой и былью гранит.

И исполненный чувством блаженства,
Я отрывисто Гребень позвал,
И шалун передразнив меня в совершенстве,
Эхом долго на все отвечал.

И Митра затее той нашей смеялась,
И смех тот меж эхом я то же поймал,
И солнцу и небу она улыбалась,
Глядяся в подножья глубокий провал.

Под нею в тайге уходящие горы,
Над ней — океан неизведных миров,
А тут вот, с хребтов умиления взоры
Ей шлет круговая семейка Столбов.

Но слушая в небе стрижей свистокрылых
И глядя на ворона тяжкий полет,
Все ж думает Митра о прыти и силе,
С которой весна ее к ней подойдет.

И чувствует Митра, с весной неизбежно
Настанет пора и любить и страдать.
И здесь, на просторе родимом, безбрежном
Кому-то и руку и сердце отдать.

Осенним вечером, прохладным, ясным,
Мы подошли под хитрый Митры лаз,
Уже спускалось солнце шаром красным,
Уже не резало оно открытый глаз.

Лога связали затяжные тени,
Нарядный лес сходил в объятья снов,
И Митры край в багряном освещеньи
Горел на фоне дальних облаков.

И мы решили до заката
Взглянуть с вершины в океан тайги,
Немедленно, как пара акробатов,
Вскарабкаться на угловой загиб.

И за углом стена в багряном свете
Нас ослепила яркостью своей,
Наверно, были пурпуром одеты
И мы, тогда стоящие пред ней.

Какие чудеса! Скажи, красава Митра,
Кто обрядил тебя в такой багрец,
Кто выткал этот пунец хитрый
Тебе? На гибель чьих сердец?

Не в нас ли, смельчаков бесстрашных,
Вбивается волшебный клин,
И ты, сменив наряд вчерашний,
Оделася сегодня в альмандин.

Ты нас зажгла, проказница, умело
Вобрав в себя чарующий закат,
И молча мы глядели. Солнце село,
Красавица сменила свой наряд.

И вместо пурпура, одевшись в цвет сирени,
Она задумчиво гляделась в небеса.
Внизу хребты молчали в ночи лени
И были тихи спящие леса.

И наконец, под общее бесцветье,
Грядущей ночи в унисон,
Она, наряд сменивши третий,
Поблекла, погрузившись в сон.

И мы несмело поползли обратно,
Спускаяся наощупь по камням,
Как неожиданно подчас и как превратно
Шалит судьба, неведомая нам.

Вот и подросток! Скромница лесная,
Доступная не всем и не всегда,
Кому ж блеснет с небес, блуждая,
Надежд счастливая звезда?

Мы так и не полезли, ночь настала,
Осенняя, глухая ночь лесов,
И небо сотнями созвездий засверкало
Над пологом земных, несбытных снов.

Нащупав тропку, мы в ручей спускались,
Идя в уют избушки, дружбы и костра,
Но с Митрой мысленно уже не расставались
Во сне и наяву, до самого утра.

И все же я на Митру лазал,
И не один, а много раз,
И чувствовал я раз от разу,
Что это — необычный лаз.

Сначала — ход карнизом длинным,
Отвес внизу и над тобой,
И ты, подобно крестовине,
Идешь, шлифуяся стеной.

Потом, сменивши шаг на руки,
Висишь высоко над землей,
И в перебор, скользящим трюком,
Площадкой кончишь небольшой.

С нее уже по вертикали
Идет наверх прямейший ход,
Две стенки желобом здесь встали,
Расклинка лучше здесь идет.

Но выше, чуть не под вершиной,
Дорогу камень оборвал.
Он здесь на желобе, как клином,
Над головой твоей застрял.

Вот и облазь его как знаешь,
Куда не глянь — стена стеной,
Неровность глазом выбираешь,
И камень-клин уж под тобой.

Ты на вершине Митры юной,
Перед тобой — отец Второй,
Внизу — братишка эхострунный
С своею маленькой стеной.

Там архиерейская площадка,
Над ней в зените Галин ход,
Левей — откос Второго, гладкий
И жуткий до земли идет.

А за откосом — царство далей,
Хребты, лога и вновь хребты,
Там в гамме стушенно печальной
Панно таежной красоты.

Да! Стоит побывать на Митре,
Откос Второго посмотреть,
И ход ее особо хитрый
Умелым лазом одолеть.

5.08.45