Посвящается
Митяю Каратанову

Золотого времени яркие счастливые
Пронеслися бурею молодые годы,
И остались к старости грустно-сиротливые,
Осени подобные, тихие погоды.

Весь в воспоминаниях о былом о времени
Замер Третий, дремлючи под хребтом хожалым,
И в его раздвоенном том гранитном темени
Копошатся в памяти думушки немалые.

И пытают думы те по тропе прохожие,
Думы, сны тяжелые, думы, что с похмелья,
И здесь, на развалинах, у его подножья
Вспоминают прошлое под Столбом веселье.

Разноречива память старожилов.
В ней точности не жди ты никогда,
Она им не нужна, да и не в этом сила,
Что исковерканы истории года.

В охоте день и час не замечая,
Рябков спугнув не пару стай,
По Лалетиной речке их гоняя
К Столбам пробрался Суслов Николай.

<% image = "/Mat/belyak/1/belyak1_040.jpg"; attr = "align=right"; %> Простой чиновничек губернского правленья,
Стул не один протерший за пером,
Субботы под вечер, а также воскресенья
Любил он побродить в тайге с ружьем.

И воротясь домой, он никому ни слова
О том, что увидал в скитании своем.
Лишь сослуживцу — Александру Чернышеву
Поведал он в тиши о том.

С тех пор друзья не пропускали
Удобный случай камни повидать,
Так полюбились им немые дали
И камня красота и леса благодать.

И, зачастив к Столбам, уж не одни, в компаньи,
Найдя отзывчивых искателей костров,
Они создали культ особого скитанья,
Культ восхищения и лаза для Столбов.

И Первый Столб оброс кругом кострами
Сошедшихся сюда от городских ворот,
И здесь в лесах, в камнях под небесами
Не знающих ни горя, ни забот.

Здесь гости все, хозяйва ж там, в долине,
Здесь все одна семья, один столбовский круг,
Твое, мое, нет слов таких в помине,
И если ты пришел сюда к Столбам — ты друг.

Так начался век золотой столбизма,
Здоровый человек, здоровый трезвый взгляд
На все сквозь чистую морали призму,
Во всем была и простота и лад.

Прошло два года, тесно показалось
Всем вместе у пещеры под Столбом,
И Чернышевым место отыскалось
У Третьего Столба, под козырьком.

<% image = "/Mat/Tulunin/1/01.jpg"; attr = "align=right"; %> Переселилися, шалаш соорудили,
Освоили окрестность, но в мечтах
У старших мысли все бродили
Построить первый домик на Столбах.

И дата на Столбе нам говорит об этом —
Год, месяц и число открытия избы,
Когда гудели эховым ответом
Тому событию гранитные Столбы.

И стал тот домик домом всех столбистов,
И Первый для него тушил костры свои.
Неугасимый, дымно-золотистый
Пылал один костер и грел избе чаи.

Кто не знавал гостеприимства крова,
И местный, и заезжий, кто б ни шел
К Столбам. Запрета никакого
Не получал, садясь за общий стол.

И целый день гудел по над тайгою
Столбовский клич «И солнце и любовь»,
И эхо стройное, разносное собою
Невольно жгло сердца и волновало кровь.

Студенты, семинары, гимназисты,
Рабочий, служащий, учитель, отпускник —
Все летом превращалися в столбистов,
Сменяв на камень труд и груду книг.

Прозрачный воздух, многоликий камень,
Прохладный свод нетронутых лесов,
И солнца яркого неугасимый пламень,
Ручьи звенящие дресвяных берегов.

И жуткие коньки гранитных великанов,
И даль безбрежная с гранитной высоты,
И осени стелящие туманы
Создали у людей особые черты.

Мечтательность, задумчивость, решимость,
И смелость, быт не знающий забот,
Выносливость и простоту и нетерпимость
К тому, что волю стережет.

И у подножья Третьего, в избушке
Певались песни воле и весне,
И с песнею унылою кукушки
Мечталось о свободной о стране.

<% image = "/Mat/Tulunin/2/12.jpg"; attr = "align=right"; %> А за столом, за общим, на терраске,
В истоме дня, над гаснувшей зарей
Заезжий вел беседу без опаски
О лучших днях, обещанных борьбой.

И надпись на Втором «Свобода»,
Не смытая, доселева видна,
И на пути отчаянного хода
Как будто бы в граниты воткана.

И надпись нового, на Третьем, начертанья
«А все-таки Свобода» — говорит,
Что, не смотря на жалкие старанья
Девиз жандармом не был смыт.

В десятилетний юбилей избушки
Октавою, чтоб слышала изба,
Анафему всей царственной верхушке
Провозгласил столбист с Столба.

И были обыски, и аресты бывали,
Жандармы шарили, но разве им найти
То, что в себе не замкнуто держали
Столбисты на своем враждующем пути.

Казаки наезжали из долины,
Ловили, кто им на глаза попал,
И Лалетиной до ее средины
Под их конвоем плелся караван.

Потом пускали всех, а сами уезжали,
Столбисты возвращались; у костра
В избушке разговоры не смолкали
О том, чему давным-давно пора.

Однажды сыщика к избушке подослали,
Покорного, но подлого слугу.
А вскоре и жандармов увидали —
Они без лыж, по пояс шли в снегу.

Перекопали снег, где лыжи пробегали,
У каждого кусточка, камешка,
Но так и не нашли канальи,
Как думали, печатного станка.

И трех избушечников взяли,
По Лалетиной к устью повели,
Потом к Базаихе дорогой перегнали,
И к городской тюрьме на лошадях свезли.

<% image = "/Mat/Tulunin/2/12a.jpg"; attr = "align=right"; %> Хоть медленно, но шло загадка-время
В кругу житейских, будничных забот.
И подошло, и молодое племя
Встречало бурно Пятый Год.

И на Втором — флаг взвился, яркий, красный,
И развевался, и к свободе звал,
И сколько раз пытались, но напрасно
Его оттуда снять. Один нахал

Каким то образом забрался на вершину,
А слезти побоялся. Помогли.
Его, как водят на цепочке псину,
Под хохот, гиканье спустили до земли.

И к флагу путь никак не находили,
Им ход к нему давался наугад,
Вокруг Столба до устали ходили,
Как в басне той «Лиса и виноград».

И митинг первомайский проводили
В леске от Третьего, на юг.
Народу много было, и жандармы были,
Но не осмелились задеть столбовский круг.

И, наконец, их не сдержались нервы
И рано по весне, Столб был еще в снегах,
Какая то неведомая стерва
Сожгла наш первый домик на Столбах.

И первый, кто пришел, застал лишь пепла груду,
Да задымленный снег вокруг избы,
Под бывшим полом — старую посуду,
Да как и прежде дивные Столбы...

Кто Геростратом был, долгонько не знавали,
Но проболтался кто-то из крестьян,
Чтобы столбисты подлеца все знали —
Тот Герострат — Кожевников Иван.

Так кончился век золотой столбовский
И разошлись все в камни кто куда.
Одною спичкою чертовской
Разрушен был уют для многих навсегда...

И сторожем на старом пепелище
Остался очевидец козырек,
Пытаясь заменить избушку, но жилище
Под ним мало, и он того не смог.

Но все ж он строился, давались нары, стены,
В нем были разные хозяева всегда.
Но то был стан, как все обыкновенный,
Избушки ж духа не было следа.

Зато на плечике у камня, на площадке,
Пылал и не один костер.
Здесь Пятый год дал две больших загадки,
О них сейчас идет и суд и спор.

Вот «Государственный совет», — звалось так место —
Стена, а перед ней плита столом,
Как из-за кафедры и шаржи, и протесты
Произносил столбист глумящим ртом.

А зала? — вся площадка на граните.
Чего здесь не было вечернею порой,
Когда Победоносцев, Трепов, Витте
Шаржировались меткою чертой.

Но дни реакции и это место стерли,
Уехал кто, кто перестал ходить,
Кому тюрьма стянула горло...
Все было...Стоит ли об этом говорить.

Другое место в стороне немного,
Куб каменный, наклонный там стоит,
И надпись наверху «Гапон» и только, но как много
Та надпись о себе безмолвно говорит.

Жандармом купленный, как вождь и провокатор
В кровавом воскресеньи над Невой,
Служитель бога, красочный оратор,
Предатель, вздернутый своими, как чужой.

И стали все отторженцы — Гапоны,
Откуда-то упав, куда-то не пришли,
Как в басне — и ни павы, ни вороны —
Стоят и по сей день склоненно у земли.

Четырнадцатый год. Война. Все напряглось и сжалось.
И замер временно столбовский ход,
Стоянки беспризорными остались,
Всех обуздал паек и огород.

Год восемнадцатый вновь разбудил площадку
И оживил стоянки у Столба,
А ветер с сойкой произвел посадку
Березы с бузиной там, где была изба.

И племя новое, советское, младое,
По праву стало здесь за стол,
И на площадке под своей звездою
На сцену вышел комсомол.

И на стене, над кафедрой, под сводом
Пятиконечная звезда,
И надпись ВЛКСМ означенная годом
Всем будет говорить о том всегда.

И, наконец, год двадцать пятый.
Госзаповедник на Столбах.
Отход из под Столбов столбовской братьи,
Столбисты по избушкам не в камнях.

Меньшой из братьев той семьи гранитов,
Он, как верблюд о двух больших горбах.
Дресвой засыпанный, почти размытый,
Но центром служит здесь в Столбах.

И вид с него поистине прекрасный
На ближние Столбы Второстолбовский круг:
Второй и Первый, Баба, Дед гримасный,
Там Прадед, Перья — Пасть, Четвертый, близкий друг.

В другую сторону тут Гребень, Митра,
За ними Рукавицы, а потом
Ряд Поперечников стоят в зеленом свитре,
И Пограничный, Предвершинный камешок.

Но лучше всех Второй и рядом Первый,
Особенно с низов, от козырька.
Они всегда зовут к покою нервы,
Когда глядишь на них издалека.

И я любил сидеть подолгу, изучая
Как план, их каменный чертеж,
Следил, за камнем камень, отмечая
Их в памяти своей. И что ж —

На лазах я их находил нарочно
На тех исчерченных Столбах,
И их уже фиксировал, но точно
В известных мне лишь одному ходах.

Второй стоит массивною стеною,
Он здесь и не высок, но над большим хребтом,
И над густой зеленою тайгою
Он кажется давящим утюгом.

А Первый точно пирамида,
Скосившись под гору, ползет, куда бог весть,
А слева на него диковинного вида
Подобье рыбины пытается залезть.

И оба камня те — гигантские ворота,
Гостеприимный вход на центр Столбов,
Всегда открытые, кому пришла охота
Держать назаперти и от каких воров,

От тех, что кончили у Третьего избушку,
Не раз пыталися «Свободу» забелить
Те без ворот из ближней деревушки
Найдут пути; их не учить.

Иль те, которые не любят вольной воли,
А правда режет им глаза —
Их больше нет, они сошли с престола,
Их всех смела народная гроза.

Все остальные, просим, заходите!
Добро пожаловать в столбовский тихий край,
Для вас ворота не закрыты,
Вы здесь в камнях земной найдете рай.

И Первый Столб расскажет вам былое,
И Столб Второй рассказ тот подтвердит.
Давно прошедшее, забытое порою,
Все то, что некогда запечатлел гранит.

И я от камня сам учился,
Читал, как дети, по складам,
И, наконец, став грамотным, решился
Поведать то, что вычитал и вам.

А дальше сами вы читайте,
Из сотни писаных имен,
И между хламом, выбирайте
Что на Столбах вписал циклон.

А если ценное — покрепче запишите.
А перечень фамилий и имен —
Все Мани, Ани, Кости, Вити —
Негодное гони со всех сторон.

И вообще-то не годится
Писаньем злоупотреблять.
Свободы надписью мы можем все гордиться,
Но для чего нам святцы разбирать.

Поверьте мне, я не писал ни разу
Ни на каких камнях за много, много лет,
И ничьему, пытливой мысли, глазу
Я не давал загадок. Мой совет —

Оставьте камни, как они стояли,
Пускай лишайников цвет сепии ковер
Их одевает девственной вуалью
И восхищает ваш и мой ревнивый взор.

19.03.44