Посвящается
Вере Л.

Когда покоя я хотел порой, бывало
От остроты я отдыха искал,
От высоты гигантского развала,
От глубины пучин в подножьях скал.

От шумного костра, от разговора, песни,
От встреч бесчисленных, от пестроты людей,
От взглядов льстящих, отзывов нелестных,
От множества затейливых идей.

Я находил тот отдых постоянно
Тут на тропе, на гоньбище людском,
И здесь всегда и самому мне странно —
Я забывал буквально обо всем.

От Каштака к Четвертому в подходе,
На самой тропочке с гранитною дресвой
Местечко есть одно, оно не в моде,
Не связанное с песней и молвой.

Обочина в чуть каменистом склоне,
Большого леса нет вблизи него,
И здесь у тропочки, совсем как на балконе,
Я место отыскал покоя своего.

Таких мест тысячи кругом, конечно,
Но почему так выбралось одно,
И почему часы порой беспечно
Я здесь сидел? Не знаю, но оно

Меня всегда тянуло, как поэта,
И если шел к Столбам, то тут стоял,
Бродил кругом, в особенности летом,
Садился и подолгу отдыхал.

И место я назвал Открыткой почему-то,
Не потому, что здесь не близко лес,
Не потому, что в поисках уюта
Его открыл случайно здесь.

Нет! Вид с него напомнил мне открытку,
Какую сам не помню — где, когда,
Ее я видел, и попытка
Припомнить рушилась и рушится всегда.

Все, кто идет к Столбам, проходят мимо
И топчут здесь сыпучую дресву,
Но всех влечет вперед необоримо
Четвертый столб, стоящий наяву.

К тому же дальше вниз нечайное желанье
Скорей скользнуть в веселый соснячок,
И здесь на троповой разстани
Свернуть в какой то нужный бок.

И все спешат веселым караваном,
Ну можно ль здесь сидеть или стоять,
И было бы для них, конечно, странно
Там медлить, надо где бежать.

Да так, ведь вообще все смотрятся открытки,
Пусть будет распрекрасный вид.
Как естся пряник сверхосытный
В больной, испорченный обжорством аппетит.

Так никому она не ведома в помине,
Не помню, говорил о ней я с кем-нибудь
И тот дресвяный склон и ныне
Остановил ли шаг здесь чей-нибудь.

Наверно нет и почему? Понятно.
Вид надо увидать, а кто на то горазд?
Поэтому Открытка вероятно
Так проходима мимо много тысяч раз.

Бродил однажды я, так просто, беспричинно,
И медленно плетясь, природу наблюдал.
Смотрел поток ползучий муравьиный
Где на тропе валялся буревал.

Сбирал грибки по пням и по колодам
В осинника тени, где сырь и гниль,
И страсти собирать в угоду
Я их наковырял и в шляпу уложил.

Следил бурундука на деревце рябины,
Он что-то делал там в ветвях,
Забавненький зверек полососпинный,
Обычный в наших северных лесах.

Поймал потомка завра в старом пнище,
Он грелся здесь, дыханье затая
И в мимо пролетавшей мушьей пище
Он находил отраду бытия.

Чернику рвал, и ел ползком перебираясь,
Она с Веселого спустилась камешка.
И сбоку на бок по траве катаясь
Я выполз из тенистого леска.

Встал, вышел на тропинку в косогоре,
Сел на лежавший близко камешок,
И наблюдал вдали лесное море
Застывшее в волнах хребтов.

Какая тишина здесь на тропе безлюдной.
Здесь шум внизу больших Столбов.
Ведь Каштака подъем довольно трудный
Оставил Манскую тропу без ходоков.

Лишь изредка здесь кто рысцой пройдется,
Гонимый Каштаком и прелестью тропы,
Ему как сонная тропинка отзовется
Сыпучею дресвой из под стопы.

И снова тишина. Молчат леса и горы,
А из-под ног бегущий вниз ложок
И в нем осинник с тенью, с солнцем споря
Таит приятный, легкий холодок.

Но здесь на солнышке особенно прекрасна
Такая ласка жгучего луча,
Что, потянувшись, я невольно, не напрасно
Рубашку снял с каленого плеча.

И потянуло лечь. Не спать. Мне здесь не спится.
Забыться от всего и навсегда?
Ну под какой звездой так просто может житься,
Кому лучит Столбовская звезда?

Тому, кому и солнце ярким светом
Горит в стране лесов и гор,
Кого безудержно всегда зимой и летом
К себе зовут и воля и простор.

Кого луна на горном небосводе
Собою осеня лунатиком влечет,
О ком и звезд ночные хороводы
Незримо в темноте полны забот.

Те, для кого костры горят ночные,
Кому не ведомы унынье, слабость, страх,
Чьи головы отчаянно шальные
Идут в опасный лаз на знающих ногах.

Да разве тут уснешь, когда клокочут страсти,
Здесь просто хорошо лишь потому
Что иногда от полноты и счастья
Захочется побыть немного одному.

Так много чувств, так много впечатлений,
Что меркнут краски, не звучат слова,
Что всех громадных, сложных наслоений
Вместить не может горе-голова.

Я встал, и снова опустился...
Какое здесь приволье, благодать.
И наблюдая, вскоре убедился,
Что не один я здесь, способный так мечтать.

Невдалеке, на каменистой грядке
Сидел, с закрытым шляпою лицом
Какой-то человек, и в маленькой тетрадке
Хотел зарисовать видок карандашом.

Но почему же здесь, не там, где ярче краски,
Там, на Столбах, среди самих камней,
Где все в угоду горной сказке
Удачно сочеталось с ней?

И любопытство вовсе не простое
Меня заставило идти без дальних слов
Спросить: «Скажите, что такое
Пленило Вас вот здесь, не у Столбов?»

И человек сказал мне откровенно,
Что он впервые здесь в горах
Всем поражен, как необыкновенным,
И несколько часов уже в бегах.

Где только не был он в своем скитаньи,
И что не пробовал зарисовать в альбом,
Но все никак не мог вниманье
Сосредоточить там на чем-нибудь одном.

Все хорошо, и все схватить хотелось,
Желаний, красок, форм калейдоскоп.
Лишь только он начнет несмело —
Все рядом лучше. Снова стоп.

И он невольно растерялся,
Наброски все остались как мечты,
И в довершении всего — признался,
Сказав о перепроизводстве красоты.

И мне, матерому столбисту, все понятно.
Он прав, есть растеряться от чего,
И я сюда ходил неоднократно
От полноты принятого всего.

И здесь я находил во всем успокоенье,
Я упивался вальсом жизни гор,
И вновь с азартом шел к веселью и волненью,
В галопе скачущем, в насыщенный мажор.

И я взлетал на черепа гранитов,
Был весел на лазу стремительный отвес,
И в камень временем разбитый
Я заползал, как уж, и трещиною лез.

Но там вверху, свои смиряя страсти.
Подолгу с высоты глядел в немую даль,
И сердце, то, что рвалося на части
Теперь сжимала нежная печаль.

Как хороши вы, эти переходы,
Я так любил везде вас находить,
Везде, во всякие погоды
Умел и веселиться и грустить.

После зимы весна настанет снова
Ее на флейте Пан сыграл,
И лета нежные покровы
Вновь сменит осени печальный карнавал.

И ты, открытка — нужная заставка
В бравурном беге песенной весны,
Когда наскучит жизни давка
Ты позовешь меня в объятья тишины.

И я приду, как тот пришел художник,
Чтобы найти себя и отдохнуть,
И даль, с вершины придорожной,
Спокойно созерцать, но не уснуть!

И я с художником по-дружески простился,
Он шел через Каштак в обратный путь,
И на прощанье мне сказал, что не решился
Запечатлеть в альбом хоть что-нибудь.

И мне подумалось — вот где она причина,
Вот почему этюды о Столбах
Так малочисленны, а мысли о картине
Лишь вызывают страх, понятный страх.

Чтоб песни петь Столбам, или слагать былины,
Иль в красках оживить немое полотно,
Погнуть котомкой долго нужно спины,
Чтоб знать, как слышится и дышится оно.

А так, сналету, лучше не стараться —
И выйдет кой-чего из ничего.
Я тоже пробовал, и вот могу признаться —
Перо — как карандаш художника того.

Ну, будешь рисовать спокойные Открытки,
А где ж героика? Где сказочность Столбов?
Одни лишь жалкие попытки
В изображении отвесиков, коньков.

Да разве в том здесь творчество, искусство,
Вот дай-ка сильный образ, чуткий тон,
Чтоб вид его привел собою в чувство,
Чтобы позвал к себе любого он.

И рассказал, как там, в горах лесистых,
В прекрасном царстве сказочных камней,
В сиянии костров искрящихся, лучистых,
Живут и любят тысячи людей.

13.02.44