«Чтоб песни петь Столбам или слагать былины,
Иль в красках оживить немое полотно,
Погнуть котомкой долго нужно спины,
Чтоб знать как слышится и дышится оно»

Если вы бывали на Столбах и в сказочном саду не раз «медлено брели с непокрытой головой», если вы знакомы со столбизмом, слышали об Александре Леопольдовиче Яворском, то возьмите в руки эту книгу.

Перед вами — поэтическая энциклопедия столбизма, в которой автор, с поистине энциклопедической всеохватностью, описал и истолковал сотни столбистких реалий, связанных с ними легенд и исторических фактов. Стремление запечатлеть в слове часть своего бытия побудило его написать поэму в излюбленном сентименталистами жанре «путешествий», создать поэтический путеводитель по Столбам, что в полной мере позволит соотнести свои впечатления с впечатлениями наших столбистских «предков». Эти жанровые признаки, энциклопедизм и романтика, в известном смысле создают некоторую жанровую противоречивость и вместе с тем — уникальность произведения, о котором хотелось бы рассказать подробнее.

Поэма «Столбы» — первая публикация из архивного наследия Александра Леопольдовича Яворского ( Единственный полный экземпляр поэмы, двухтомный фолиант с рисунками Д.И.Каратанова, был любезно предоставлен для публикации объединению столбистов дочерью Яворского, А.А.Павловой, которой мы выражаем за это огромную благодарность ). Судьба ее автора, талантливого ученого-ботаника, первого директора государственного заповедника «Столбы», столбиста 20-30-х годов во многом типична для судеб русской интеллигенции в сталинскую эпоху ( См. об этом: Подберезкина Л.З. Александр Леопольдович Яворский // Столбовские вертикали. 1993/1. ). 10 лет «Вятлага» с правом переписки, 5 лет административной ссылки в совхозе «Таежный» Норилькомбината и всю жизнь — напряженная исследовательская работа, прерванная лишь смертью в 1977-м году. В истории столбизма, включенность в культуру которого не помешала Яворскому стать одним из главных организаторов заповедника и его первым директором, он был и остается удивительной фигурой. По воспоминаниям Е.А.Крутовской, «Первый Директор, который был един как Бог Саваоф/ с той разницей, что у него не было даже архангелов на подмогу/», ходивший по столбовской моде в старых калошах на босу ногу и в черной рубахе распояской, взял на себя сотворение заповедника «не из первозданного хаоса, а что гораздо хуже — в месте, которое все окрестное население издревле считало своей охотничьей и ягодной вотчиной, где веселая и бесшабашная молодежь давно уже установила ... неписаные законы столбовской вольницы». В осуществлении этой трудной задачи Яворскому помогло то, что «он сам был столбистом, своим этому веселому братству, и самое главное — человеком, непоколебимо уверенным в правоте своего дела».

Неповторимая гармония отношений «столбист — директор», которые после его ареста в 1937-м более полувека носили характер антагонистических, позволила прочно связать с именем Яворского «век золотой столбизма». Думается, в существовании этой изначальной гармонии состоит главный экологический урок в обращении к личности Александра Леопольдовича с позиции сегодняшнего дня.

Поэма, посвященная «воспеванию прелестей столбов и столбизма», была написана в 1943-1946гг., когда 5 лет лагеря были уже позади и столько же оставалась до конца срока. Возможность писать он получил после долгой тяжелой болезни. В лагерной больнице полюбившемуся всему медперсоналу Яворскому предложили работу регистратора, а потом клинического лаборанта, и он, наконец, получил разрешение носить очки /их отобрали еще 1937-м, после ареста : были прецеденты, когда заключенные вскрывали стеклами вены/.

Здесь, в больнице, аккуратным каллиграфическим почерком писались и тщательно прятались самодельные странички поэмы. Читая их сегодня, трудно представить, что весь проходящий перед нами поток столбисткой жизни того времени, впечатления от общения с природой, друзьями, изображение всего бесконечно любимого автором — все это писалось не с «натуры», а воспроизводилось памятью сердца много лет спустя.

«Столбы, Столбы! Какая сила
Вас так заставила любить,
Зачем и как приворожила?
Без вас и с вами — жить — не жить».

Эта приворожившая его сила помогла выжить и пережить годы лагеря. «Столбы», ставшие «покоем, миром, праздником души», были его жизнью. И Яворский стремится передать гармонию и ценность этой жизни.

В поэме 36 глав. Охватывая всю географию Столбов (1), будь то скала, камень, тропа, ручей, излюбленное место, они представляют художественный опыт сведения разнообразных впечатлений автора в единый образ «Столбов».

(1) Первый официально зарегистрированный перечень топонимов на Столбах см. в: Заповедник «Столбы». Карта скального района. — Красноярск, 1993. В настоящее время готовится к печати второе второе /исправленное, дополнительное/ издание карты.
Подробно о географических названиях на Столбах см.: Подберезкина Л.З. Почему Могол становится Монголом //Красноярский краевед. — Красноярск. 1991.С.266-280.

Каждая глава открывается описанием камня, которому она посвящена. Живые образы «немых гранитов» пронизывают весь текст поэмы. Вот Развалы «... греются как мы, бродяги, В последнем зареве лучей И слушают лесные саги Под шум зеленых кедрачей»;

«Поднялся ветерок, он гонит Барашков с неба по хребтам, И Баба в них плывет и тонет, И будто бы кивает нам». Вот Наперсток, весь «изрытый» за то, что «манскую соседушку любил», «недремлющий дозорный» Сторожевой. Вот осина трется о сосну, и в этих звуках ему слышатся звуки скрипки: «Прощай, скрипач! Я жажду встречи — Под звуки музыки твоей Хочу скорее зреть Предтечу Столбовских лобовых камней».

Подолгу созерцая открывающиеся с вершин панорамы Столбов, Яворский словно пытается уловить «мимику камней гримасных», каждый из которых вызывает у него индивидуальные ассоциации. В поэме он создает образы-олицетворения. Так, в образе Рукавиц он увидел застывшую в вечности «схватку двух борцов»: надменный Наполеон и полуспящий на военном совете Кутузов — «два профиля, достойные друг друга, Натуры две, одна другой сильней, Две силы ратные на общем ратном круге Сошедшихся в бою богатырей», и здесь их поборет только время, уносящее все в вечность. Скала Львиные Ворота навеяла Яворскому легенду-сказку о том, как гордый Лев, решивший сразится с Медведем, преодолев на пути к Столбам все преграды таежных богов, встретил и полюбил прекрасную Рысь. Памятником этой любви стали Ворота, и всех проходящих через них с тех пор пронзают стрелы Амура. Глава «Гитара» запечатлела романтичную историю любви неведомого рыцаря к юной дочери Второго столба, красавице Митре, который песней под гитару вызывал ее на тайное свидание. Юной деве «хотелось уж убежать на зов и пламень, Но бел ей ветер преградил, Отец Второй спустил с отвеса камень И серенаду прекратил». С тех пор больше не поет отлетевшая в сторону и окаменевшая Гитара, и только автор воображает здесь себя «певцом лесов и гор».

«Радости столбовской жизни, — пишет А.Л.Яворский во введении,- измеряются количеством сожженных костров, уютом избушки, встречей с друзьями и песней во всех случаях жизни». Поэма окружена атмосферой живой столбистской жизни тех лет, многие картины из которой сейчас трудно представить. Вот сотни красочно экипированных столбистов, сойдя с парохода, который доставил их из города по Енисею, начинают восхождение на Лалетиной. «Копченые, Нелидовка, Фермушка, Веселые Ребята, Беркута, Ранчо, Пираты и Перушка. Смех, песни, пляски, суета». «Лентоход» компаний медленно растягивается в пути: «Одни молчат, поют другие, Кто слушает, кто говорит, Идет столбовская стихия, Людской поток спешит бурлит». Постепенно столбистские избы-«соты» заполняются «пчелами»-столбистами. «Горит костер, и пламя пышет, Висят котлы. Столбовской рай! Чего еще? Сопит и дышит, и крошит чай в котел Митяй. Что лучше чая на природе? Дымящий, крепкий, вкусный чай, Он на Столбах повсюду в моде, Знай наливай, пей да болтай». Постоянная спутница всех столбистов — песня. «Дуба», «Звездочка», «На Свободу» и многие другие часами исполнялись и у костра, и на вершине скал.

Гуди, гитара" Пой, родная!
Звените, струны! Пусть с тобой
Польется песня молодая
Над вечно дремлющей тайгой.

И пусть душа с тобою рвется,
Не заглушай ее порыв,
И над Столбами пусть несется
Тайгой повторенный мотив«.

Непременные атрибуты столбизма — коллективное лазание на скалы, встречи восхода на них — описываются Яворским почти в каждой главе. Подробно указываются ходы, способы лазания, история освоения столба. Вот «гордецы» Перья, вершины которых давно пытались «оседлать» столбисты. «И повезло кому-то, камень сдался, Он щель нашел там с задней стороны, Веревку зацепил, по ней наверх забрался, Преодолев все трудности стены». Вскоре были освоены прыжки с одного «пера» на другое. Здесь автору доводилось наблюдать картины столбистского народного цирка:

«Оно достойно вызова на „бис“ -
Один юнец с красивой головою,
Свершив прыжок обычный сверху вниз,

Встал на руки на гребне над провалом
И, ноги вытянув, пошел ходить кругом.
Все замерли при виде небывалом,
А он кружил как будто не при чем.
. . .

Что Гарри Пиль, что трюк и номер цирка
Там, над ареною, где сетка иль песок,
Вот в том-то вся и заковырка,
Что здесь без всяких без подмог.

Промазал — кончено. Прощай, друзья и воля,
Земля, прими, коль камень не схотел.
Такая, значит, вышла доля.
Последнюю, прощальную пропел.
. . .

С тех пор какие сделаны подходы,
Открыты новые красивые хода,
Пытливых смельчаков щадят часы и годы,
Счастливит их Столбов звезда».

Современная автору жизнь в поэме переплетается с истортей столбизма. В главе «Третий» Яворский подробно описывает историю открытия Столбов, первую избу, «век золотой столбизма». Отражены в поэме и стиль лазания, экипировка «столбовских дедов»: сапоги с длинными голенищами, «море плисовых штанов», длинные рубахи. «Теперь не то — все изменилось»: с ходов исчезли деревянные слеги, ушли в предание веревки и сменили опояски, «галоши выползли на сцену — и стал несказочным отвес».

В поэме отражены не только быт и нравы всегда готовых «полазать, попеть, почудачить» столбистов, но и сама нравственная атмосфера, сложившаяся на Столбах в то время. Именно в ней — истоки лучших традиций столбизма. Реалиями времени были никогда не закрывающиеся избы, стоянки: «В тайге один закон от века: Все, что в нее занесено, То золото для человека. Не тронь! Священное оно».

В главе «Первый» Яворский описывает падение с Чертовой Кухни молодой девушки Кати Черноусовой. Несколько столбистов сразу понесли ее в город, меняя в пути друг друга. «Идущие навстречу шли, как в ссоре, Веселья не было, обычного всегда, Всех взволновало то чужое горе, Чужая, но не чуждая беда». Всегда правдивы и достоверны столбистские новости: «Кто ушел, пришел, где лазал, С кем, когда, изба, костер. От столбовского от глаза не уйти. Ох и остер!». Лишь от сплетни столбист «бежит». «Если сплетнею пахнуло — Нем он так, как нем гранит».

В поэме в полной мере отразилось не только личное, но и общее для всех столбистов мироощущение:

«Вездесущи, вседовольны,
Жизни нам не занимать,
И с столбовской колокольни
На хандру нам наплевать»;

«Скажи, чему мы здесь не рады -
Луне и солнцу, ручейку,
Причудам каменной громады,
Костру и песне, и чайку».

Радость — главное чувство в симфонии настроений поэмы. Подобно Эпикуру, создавшему учение о счастливой жизни, Яворский утверждает: нельзя жить радостно, не живя разумно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно и справедливо, не живя легко и радостно. Филисофия «столбистского эпикурейства» ярко запечатлена в главе «Китайская стенка», на вершине которой автор предается ночным размышлениям:

«Земля родимая! Спасибо,
Что я вот именно такой -
Весь без зазнайского пошиба,
Тобой довольный и собой.

И мне легко, легко живется,
Легко, конечно, потому,
Что сердце чуть не разорвется,
Горя любовью ко всему.

А мне, о много ли мне надо -
Костер, котомка и азям.
И за любовь мою наградой
Ручьи и камни по хребтам».

Значительное место в тексте поэмы образы друзей Александра Леопольдовича. Вот самый близкий друг Яворского, известный художник Д.И.Каратанов — «божественный Митяй», у которого в компании было прозвище Граф. Повсюду таская с собой этюдник, он целыми днями ищет сюжет для своих картин и находит их зачастую лишь тогда, когда уже пора возвращаться. «Всем сердцем любящий тайгу», он «... по гранитам не ходок. Так, изредка, да где не круто, И то с этюдником в руках, Всегда лишь для земли обутый — В броднях иль даже в сапогах». Подобно буддийскому ламе «священнодействует» он над костром. Вот, как истинного графа, компания усаживает его на «трон» скалы Баба. С ним автор до рассвета готов слушать звуки ночи /глава «Крепость»/. Несмотря на разницу в возрасте /Яворский был на 15 лет младше/, он постоянно подчеркивает свое внутреннее сходство с другом, с которым «где только не таскал нас леший». По-рыцарски благородно отношение автора, столбовского Дон Кихота, к девушкам. Марфа, Надежда, Дуняша Овсянникова всегда окружены нежной заботой и вниманием. «Аленушкой столбовских гор» называет он Веру Лотоцкую, которой посвящены две главы поэмы.

Сравнивая себя с бродягой, смеющимся над «хилым телом» с высоты вечности и жадно вдыхающим «столбизма благодать», Яворский создает обобщенный образ тех, кого «безудержно всегда, зимой и летом, К себе зовут и воля, и простор». Столбисты — это «Те, для кого горят костры ночные, Кому неведомы унынье, слабость, страх, Чьи головы отчаянно шальные Идут в опасный лаз на знающих ногах».

Собирательный образ «героя Столбов» — мечтателя, который «порой и не поспит», отважного «стенолаза и гида», способного к глубоким чувствам, — отразил характерные черты самого автора.

В поэме влюбленные в красоту Столбов художник и естественник-биолог, бродяга-столбист и ревниво обходящий свои владения директор всегда рядом. К чему букеты, говорит Яворский /глава «Лалетина»/, когда «чудеса долин» — лилии, глушанка, кукушкины сапожки, ирис, саранки, башмачки, огоньки, змееголовник повсюду веселят глаз. Многие строки поэмы и сегодня можно занести в скрижали заповедника:

«Мой совет -
Оставьте камни, как они стояли,
Пускай лишайников цвет, сепии ковер
Их одевают девственной вуалью
И восхищают ваш и мой ревнивый взор.
. . .

Что за страсть: где ни попало
Свою фамилию писать
И тем давать прохожим право
Себя болваном называть.
. . .

Пора подумать об обутках,
Которые не трут камней,
И под столбом иметь без шуток
Пар тридцать ношеных лаптей».

Одна из особенностей стиля Яворского-столбиста и Яворского-директора — «лицом к опасности всегда». Так он спускался со сложных отвесов, не раз встречал в тайге косолапого, браконьеров: «Нож в ножнах, натиск, окрик строгий И, их обезоружив, гнал».

Говоря о воспоминании и адресате поэмы, хочу отметить: вряд ли ее содержание будет понято людям, не знакомым с реалиями столбизма, без солидного тома комментариев. Поэма написана для столбистов, и столь узнаваемые в ней образы скал, «стозвучного Калтата», «альбомы» Каштака во многом создают эффект непосредственного присутствия. В тексте поэмы используется большое количество исторических, мифологических и других имен, знание которых предполагает высокую культуру читателя. Вот лишь некоторые примеры: «А как цвела она порой! Не лог, Эдема пышный сад», «Гиганты-порталы времен Тамерлана, Века пережив, нерушимо стоят», весну «на флейте Нан сыграл», «Сторожевой погас во тьме нирваны», /о Верхопузе/ «Парнас для всех столбовских муз», /о Деде/ «треликий Янус» и другие. Яворский пишет для своих современников, и многие детали быта и жизни тех лет можно найти в современных толковых словарях только м пометой «устаревшие»: азям — длиный ватный тулуп, таяк — палка для ходьбы по сугробам, бродни — обычная обувь сибиряка того времени с длинными ватными голенищами, лыжница — в значении «след от лыж, лыжня» и другие.

Не настаиваю на литературных достоинствах поэмы: стиховую речь ее, безусловно, следует отнести к сфере литературной самодеятельности. Несвободна она и от идеологического пафоса. И все же для нас ценность этого произведения заключена не в том месте, которое отведут ему в литературной «табели о рангах».

Поэма «Столбы», пришедшая к нам с полувековым опозданием, не только уникадьный факт столбистской литературы, во многом позволяющий рассуждать о ней как вообще таковой (1).

1. Термином «столбовская литература» мы обозначаем совокупность художественных произведений самих столбистов. Существуют независимо от столбистской литературы, но тесно примыкают к ней многочисленные произведения о столбах. Тема Столбов представлена в очеркистике, краеведение, художественной литературе. В последние годы уверенно заявил о себе жанр столбистской мемуаристики /воспоминания В.Тронина, А.Ферапонтого и других/. Подробно эта тема обсуждалась в рамках прошедшего в Красноярске международного конгресса «Экология и бизнес» на секции «Красноярские Столбы», см.: Подберезкина Л.З. «Столбы» в языковой жизни города //Международный конгресс. Экология и бизнес в новых условиях : Тез. докл. — Красноярск. 1993.С.74.

С полной уверенностью ее можно назвать «поэтическим введением в культуру столбов» или, как уже говорилось вначале, поэтической энциклопедией столбизма — феномена, который еще предстоит изучить и осмыслить (1).

1. О столбизме как уникальном феномене народной культуры, без обращения к которому невозможно представить экологическое сознание красноярцев, шла речь на вышеназванном международном конгрессе, см., напр., Петренко Л.Т. Столбизм как явление народной культуры //Там же. С.71, Терский Н.Л. Осмысление феномена Столбов в свете национальной культуры// Там же. С.72.
О необходимости многоаспектного исследования Столбов и столбизма см. также : Спиров В.В. Музей «Красноярские Столбы» //Там же. С.69.

...Летом 1947 года, в одном из деревянных ящиков, с которыми Яворский возвращался из лагеря, еще не зная, что впереди снова будут годы тюрьмы и ссылки, он привез поэму «Столбы». Отпечатанная впоследствии с большим количеством опечаток, она так и не была отредактирована автором (2).

2. Публикуемый здесь вариант является первой печатной редакцией поэмы, которая, надеюсь, откроет публикации столбистских архивов, полное знакомство с которыми у красноярской культурной общественности еще впереди.

Вспоминаются строки поэта:

«Что творчество,
та благородная печь,
Где мастер,
во имя земной любви,
Обязан сначала
себя обжечь,
Потом обжигать
творенья свои».

Поэма дорога нам и как «обожженное» творение «обожженного» мастера, имя и творчество которого в полной мере еще предстоит открыть.

Лилия Подберезкина