(К 90-летию со дня рождения
Заслуженного деятеля искусств РСФСР
Дмитрия Иннокентьевича Каратанова)

Дмитрий Иннокентьевич Каратанов родился в 1874 году в хакасском селе Аскизе, на резиденции золотопромышленника Кузнецова, отец Каратанова служил на этой резиденции управляющим. Происходил он из обрусевших зырян, был передовым человеком своего времени, отличался большой наблюдательностью и любознательностью. Достаточно сказать, что за годы жизни в Хакасии он написал книгу по этнографии качинских татар, изданную в Москве Российской Академией наук.

Мать будущего художника пришла в Сибирь по этапу еще маленькой девочкой. Она прошагала по Московскому тракту тысячи километров, вместе с партией ссыльных, участников польского восстания, в числе которых была и ее мать — революционерка Сабесская.

Детские годы Мити Каратанова протекли в раздольной хакасской степи с ее древними курганами, таинственными менгирами и с далекими хребтами голубых Саян, маячавших на горизонте. Ему рано полюбились хакасские юрты, косяки лошадей и парящие в прозрачном небе орлы-могильники.

Эта величавая степная тишина так резко диссонировала с шумной суетливостью резиденции, что Мите казалось, будто его окружали два мира. И они никак не совмещались.

В степи — тысячелетний покой и печальное безмолвие; в резиденции — то буйный разгул счастливчиков, разбогатевших на «диком золоте», то шумливые приезды кузнецовских гостей, то неизбывное горе неудачников-старателей, дошедших до нищеты и отчаяния.

А маленький Митя пристально смотрит на все своими не по-детски внимательными глазами, впитывает, запоминает и даже зарисовывает в тетрадку. Зачем? Он и сам не знает.

Когда ему исполнилось 8 лет, родители задумались над образованием сына и решили переехать в Красноярск.

Город, с его огромной рекой и близко подступавшими горами, поразил воображение мальчика и навеки пленил будущего художника.

Впоследствии, куда бы он ни уезжал, отовсюду властно тянуло назад, в родную Сибирь, в родной Красноярск, к родному Енисею, ко всему тому, что впервые пробудило в нем жажду творчества.

В 16-летнем возрасте он познакомился, а затем и близко сошелся со ссыльным художником Рутченко. С тем самым Рутченко, который был связан узами дружбы с Горьким и переписывался с ним.

Позднее Каратанов познакомился с В.И.Суриковым, обратившим внимание на способного юношу. Рутченко и Суриков укрепили в нем желание учиться художественному мастерству.

Сначала он работает вместе с Рутченко в мастерской, а в 1892 году уезжает в Петербург, в Художественную академию, где сближается со многими видными художниками того времени и учится живописи в классе Куинджи, который высоко ценил сибирские этюды Каратанова.

Но студенческие годы отмечены не только сближением с работниками искусства, оказавшими влияние на все творчество Каратанова. Были и другие знакомства, устанавливались и другие связи — подпольные, скрытые, бунтарские, революционные.

Каратанов принимает активное участие в так называемых студенческих беспорядках. Видно, недаром прошли годы совместной работы и дружбы с ссыльными.

А когда после исключения из Академии Каратанов вернулся в Красноярск, то у него не раз и не два скрывались бежавшие из ссылки революционеры.

Они уезжали от него с липовыми паспортами, мастерски сделанными поднаторевшей рукой художника. Работа была настолько чистая, что не вызывала сомнений даже у опытных псов царской охранки.

Бывали случаи, когда мы, его близкие друзья и завсегдатаи знаменитой мансарды, встречали у Каратанова незнакомых людей, тихо и незаметно живших день-два в отгороженном углу, а затем бесследно исчезавших. Вскоре мы перестали удивляться, что после их отъезда, в нашем «столбовском гардеробе», сваленном в кладовке мансарды, исчезали то рубахи, то штаны, вместо которых всегда оставалась чья-то чужая одежда. И все понимали, что вопросов об этом Дмитрию Иннокентьевичу задавать не надо.

Зато нам было известно, что за Каратановым и за его мансардой охранка установила негласный надзор. Иногда здесь появлялись подозрительные личности под видом «поклонников» каратановского искусства. Но мы быстро разоблачали этих переодетых шпиков и вежливо, но настойчиво спроваживали из мансарды самыми разными методами. То делали вид, что непомерно увлечены картежной игрой, — для чего извлекали на свет специально затасканную колоду карт, то начинали вести до того монархические разговоры, что даже сыщику становилось тошно.

Однажды на одном из тайных собраний Каратанов познакомился с ярой революционеркой, которую все называли Симочкой, а мы в ту пору безусые гимназисты прозвали ее Кармен за необычайно яркую внешность и за черные огневые глаза и всегда пылающие щеки.

Уроженка Бежина Луга, девушка тургеневского типа, но не тихая и покорная, а гневная, бунтующая она соединила в себе те черты, какие только могли пригрезиться художнику.

И он полюбил. Этот тихий, всегда скромный, молчаливо-наблюдательный, а внутренне душевный, мягкий, необычайно добрый человек стал за короткое время совсем другим, неузнаваемым. И нас всех как громом поразила весть, что Симочка, которая совсем недавно в целях конспирации вышла замуж за скульптора Надельского, бежала от нелюбимого мужа с Каратановым. Бежали они сначала в Ачинск, а затем в Казань.

...Это было короткое, но яркое счастье. И в то же время это были годы изнурительной работы в мастерской частного предпринимателя. Конфетные обертки, роспись стен в купеческих особняках, портреты купчих или копирование миниатюр Мекки со священным камнем для казанских татар.

Только и отводил Каратанов душу в тайных кружках, с которыми его жена установила крепкую связь. Она снова с головой ушла в революционную деятельность, горячо и пылко выступала на собраниях, организовывала стачки. Даже после рождения дочери ее общественная работа не прекратилась. Она жила напряженной, до краев наполненной, несколько даже лихорадочной жизнью.

Для Каратанова это были годы тоски о покинутой Сибири. Она неотступно притягивала его незатухающими воспоминаниями о величественном Енисее, о диких громадах гор, покрытых вечнозеленой тайгой, о суровой красоте сибирской природы.

А еще его грызла вечная тревога за жену, которая не хотела считаться с опасностью и рисковала на каждом шагу.

И вот... наступило время, когда Каратанов, уже один вернулся в Красноярск. И только маленькая дочка Вера напоминала о недолгом и трудном счастье.

Горе разлуки не сломило Каратанова. Он погрузился в работу. Это был период напряженного труда, творческих поисков, вынашивание идей больших полотен. Это был период сбора материалов «Сибиряки». Художник все чаще изменяет пейзажу и обращается к жанровым темам.

Много внимания уделяет он общественной жизни. В 1905 году — иллюстрирует сатирический журнал «Фонарь», который существовал в Красноярске в течение того недолгого периода, когда правительство, в связи с выборами в первую Думу, заигрывало с либералами.

«Дядя Митяй» (псевдоним Каратанова) все же успел вволю потешиться над ненавистным строем в семи вышедших номерах «Фонаря».

Его едкие, остроумные, бьющие прямо в цель карикатуры и шаржи испортили немало крови «предержащим властям». В конце концов отцы города не стерпели и прихлопнули журнал.

В последующие годы Каратанов много ездит по Сибири. С экспедициями Петербургского этнографического музея он плавал на илимках до пос.В.-Имбатского, к якутам и кето. С работниками Красноярского музея — к устью Енисея. Огромное количество рисунков, этюдов и даже картин привозит Каратанов из своих поездок.. (Часть этих работ находится в ленинградских этнографических музеях и в красноярской картинной галерее. А часть попала даже в Чикагский музей).

В 1910 году в Красноярске по инициативе В.И.Сурикова и архитектора Л.А.Чернышева была открыта рисовальная школа, в которой Каратанов стал ведущим преподавателем. Между прочим, в числе его учеников были, ныне широко известные художники, такие как Лекаренко, Лавров, Вощакин и другие.

Но только после Октября Каратанов полно и свободно распускает крылья своей творческой фантазии.

Он много и лихорадочно работает, как бы стремясь наверстать упущенное время, и широко, свободно, щедро выразить все то, что накопилось за долгие годы ожидания, когда художник не имел возможности открыто сказать свое слово. Да и кому сказать?

А теперь он спешил отчитаться перед народом, отдать ему свой долг, выполнить перед ним священные обязательства художника.

И народ высоко оценил его работу. Каратанову было присвоено звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР.

Определяя место Каратанова в сибирском искусстве, я бы отнес его к категории художников — первооткрывателей Сибири. Их немного. И если для Алтая таким был Чорос-Гуркин, для востока — Лебединский, то для нашего края, особенно для нашего Енисея таким первооткрывателем был, несомненно, Каратанов.

Он воспел в своих картинах нашу величественную реку с ее неповторимым своеобразием. Он прославил людей-сибиряков, которые сумели создать на ее некогда диких берегах умную, красивую жизнь.

Он сумел открыть всем глаза на Сибирь и стал родоначальником и предводителем большой и талантливой плеяды художников, которые следуют по его пути.

И за это вечная ему слава, вечный ему почет.

_____________________

1) Резиденция — нечто вроде перевалочной базы, через которую проходили партии рабочих на кузнецовские золотые прииски.

А.Яворский

Альманах № 1

ГАКК, ф.2120, оп.1., д.226