Одно из замечательных произведений природы в окрестностях Красноярска это Китайская стенка над речкой Моховой. Расположена она на северном покатой склоне и представляет из себя типичную довольно узкую дейку, идущую с хребта вниз. Небольшие зигзаги и зубчатость придают своеобразную вычурность стенке. Вокруг дейки /гряды/ большие россыпи с массой горелого когда-то и теперь валяющегося леса /курумника/. Сравнительная отдаленность Китайской стенки, ее поэтичность и обилие ягод делали это местечко обетованным. Вот в эти то места, в район Китайской стенки полюбилось ходить печатнику Василию Михайловичу Львову. Вообще-то сюда ходило куда меньше посетителей, чем на соседний Такмак и даже Воробышки. Сначала воду брали по тропе вблизи р.Моховой. Это было не легкое дело нести ее более чем на километр вверх к Стенке. Вскоре сама жизнь показала, что вода может быть ближе и ее нашли в 200 метрах в ложбинке на восток от вершины Стенки. Одно плохо, что вода не проточная, а нажимная, скапливающаяся в вырытых ямках. И еще плохо, что не всегда в достаточном количестве.

Видимо в 1925 году Васе Львову /так звали многие Василия Михайловича/ пришла мысль обосноваться здесь на Стенке поосновательнее и соорудить нечто вроде жилища. А вот и даты в моем дневнике:

18 июля 1926 года. Пьем чай под Китайской стенкой в шалаше. Надпись В.Львов и другие кто-то.

2 июля 1927 года. На Китайской стенке с востока Вас. М.Львовым сделан шалаш.

14 июля 1927 года. На Китайской стенке В.М.Львов.

Стоянка Львова не шалаш, конечно, а скорее это сакля, т.е. строение, дополняющее естественную стену природного происхождения и, кроме того, здесь искусственная кладка стены из камней, а это и есть на языке горцев сакля. В этой сакле были нары, небольшие, видимо, не на всех хватавшие. Верх был накрыт тесом, завезенным из города. Имеется фотоснимок этого убежища, когда-то полученный от его хозяев.

Кто же были хозяева сакли под Китайской стенкой? Прежде всего, Вася и Гриша Львовы и их жены, Пуртов Федор Афанасьевич /Федя/, Безсикернов Пантилеймон, Семенов Сергей Дмитриевич /Сережа/.

Ходили семейно, особенно Львовы, а Вася брал с собой и своих двух сынов. Здесь на лоне природы отдыхали от городской пыли и сутолоки и собирали ягоду. На одной из фотографий снята группа из 8 человек хозяев стана. Все с кружками для сбора ягоды, которую коллективно и поедали за общим столом /фото у сына В.М.Львова Валентина/. Обычно из города выходили каждый сообразно свободному времени по лому и встречались уже на Стенке.

Стоянку свою стенковцы называли «Стоянка печатников» или «Китайская стенка». Валентин Львов помнит еще о завсегдатае стоянки Иосифе Кокаулине, а я знаю, что стоянку эту полюбили художники Ляхов И.И. и Петраков В.Л. и нередко проводили здесь время, делая зарисовки, конечно, по возможности не в выходные и предвыходные дни.

Тихо текла отдохновенная жизнь китайскостенковцев. Но народу начинало ходить всё больше и больше. Около сакли бывали по несколько компаний, а за время отсутствия хозяев начинали исчезать деревянные части сакли. Видимо, хозяйничал не хозяин. Он не строил и ему было не жаль. Такая простая мораль была прежде всего у ягодников, они и были главными разрушителями всяких столбовских и иных таёжных жилищ.

Наиболее регулярные заходы компании в целом относятся к 1926-1928 годам. В 1929 году Вася Львов развелся с женой и стал меньше посещать Саклю. В 1930 году зародилась мысль обосноваться поосновательнее и стенковцы приступили к нивелировке площадки ниже стоянки метров на сто. Предполагалось на этой площадке соорудить избушку. Площадка была сделана, а избушка так и не появилась. Компания начинала распадаться.

В 1935 году Вася сделал последнюю попытку вновь обосноваться у Стенки, на этот раз его внимание привлекла южная сторона самой под верхней части стенки, где им и был сооружен временный заслон у камня. Здесь площадка, чего нет в других частях Стенки. Но стоянка просуществовала недолго. В 1937 году Львов был репрессирован, и стоянка кончила свое существование.

Что касается меня и моих компаний, а их было несколько, то Китайская стенка всегда была желанной в наших путехождениях. Но во что же превратили посетители эти чудесные места. Не говоря уже о том, что трудно сыскать валежника для костра, окрестности бывшей Львовской стоянки завалены консервными банками, бумагой различной давности и осколками битой посуды из-под водки, конечно. Видно, что человек здесь уже не бывает, сюда ходят люди, имя которых по Горькому, видимо, не звучит гордо.

В 1956 году две ученицы красноярской рисовальной школы В.Трапезникова и Т.Тетерихина пробовали обосноваться около бывшей стоянки и с этой целью сделали заслон у камня из сосновых веток, которые вскоре же кто-то спалил на костре. Обитаема и площадка, на ней часто останавливается экскурсанты. Вообще Китайская стенка стала обязательным объектом для останавливающихся с палатками в долине Моховой заезжих туристов. Жаль только, что при частых посещениях Стенки ее вершина скоро будет совершенно голая.

Я люблю Китайскую Стенку, и вот однажды ранним утром по бесконечным извилистым тропкам я взошел на вершину Стенки. Радость бытия охватила меня. Как хорошо, что я существую и могу видеть всю эту красоту. Но я один. Кому я об этом скажу? Никому! И я ушел, бежал от одиночества в такой прекрасный момент жизни. Ушел в избушку, где были друзья. Вот как я это описал в свое время:

Поэма Столбы. Китайская стенка, часть 15

С глубокой древности, как чудо,
Дошла стена до наших дней
Непревзойденная покуда
Длинной и крепостью своей.
И ей не зря Китай гордился,
Китайской этою стеной,
Не раз за ней с врагами бился
Оберегая свой спокой.

У нас в горах есть стенка тоже,
Она древнее той стены
И крепостью и стилем строже,
Ей не хватает лишь длины.
Зато фундамент под землею
Там в глубочайших недрах спит.
А красота! Она собою
Да хоть кого обворожит.

Какое утро! Умиленье!
Торжественность и тишина,
И в пятнах солнца восхожденья
Зажглась Китайская стена.
И где-то там, внизу далеком
Переливаясь как металл
Из тусклых гор багряным боком
Диск солнца медленно вставал.

Какое утро! Восхищенье!
Весь лес стоит в объятьях грёз,
И трав росистое сплетенье
Застыло в искрах чудных слез.
А здесь у Стенки всюду голо
Весь склон сыпучая дресва
И камни крупного раскола
Постерли здесь все дерева.

В камнях у Стенки становище
И в нем Гоморра и Садом
Осталося одно кострище
А был подкаменщиков дом.
Хозяин видно я покуда
Строителей хозяев нет
Звезда скитальческого блуда
Сюда направила мой след.

Я лишь сейчас взошел с долины
Бегущей тропкой от ручья
И вот стою здесь на вершине
У первобытного жилья.

Какое утро! Удивленье!
Листва дерев не шелохнет
И ни малейшего движенья
Аж жуть от тишины берет.
Вот так и кажется невольно
Кого-то скрыл камней распад,
А там, вокруг лесов приволье
И камни по хребтам стоят.

Какие камни! Загляденье!
Вон Воробьи, Глаголь, Такмак,
А через падь, придя в забвенье,
Спит на хребте старик Ермак.
А здесь на гриве, почти рядом,
Как на часах Сторожевой
Своим ревниво чутким взглядом
Хранит окружье Моховой.

Все-все видать ему отсюда,
Вся Моховая тут как тут.
И в плане вычерчен не худо
Ее извилистый маршрут.

В такое утро поневоле
В желаньях чувству не смолчать.
Весь мир обнять до слез, до боли -
Такая всюду благодать.

И как в ответ на чувство это
Там за вторым за Такмаком
Пошел дымок едва заметный
И к небу потянул столбом.

Наверно Устюгов поднялся утро славить
Спокойный обожатель Такмака
И я пытался сопоставить
Ему живущего в каменьях шадака.

А вон Глаголь, и тоже дым в подножьи,
Еще один какой-то троглодит
Поднявшись с неумытой рожей
Уже кострячит и кадит.
Замерз наверно, все ж каменья!
И греется, сжигая сор,
И я, набравшись впечатлений,
Разжег у камешка костер.

Сбежал в ручей тропой игривой
С своим дымленым котелком.
Стоят осинники ленивые
Застывши чудным утра сном.
Ручья здесь нет, осинник тенью
Закрыл ложбинку, как щитом,
И в ямке около кореньев
Холодный, чистый водоём.

Набрал в котел воды. Умылся.
И, не нарушив тишины,
Тропой поднявшись, приобщился
Опять к затишью у стены.
Подкинул хлам в костер дымящий
Прибрался в бывшем шалаше,
Спугнул во мху полевку спящую.
Покой, мир, праздник на душе.

Трещит костер, в огне сгорает
Сор шалаша, древесный хлам,
А дым столбом идущий тает,
Кадит лазурным небесам.
И солнышко уже высоко
Забралось над обрезом гор,
И шлет лучи свои широко
И щедро в наш земной простор.
А как тепло, светло, уютно
Здесь под Китайскою стеной,
Как после ночи баламутной
Вернулся я к себе домой.

Сижу, пью чай и отдыхаю,
И жду кого-то в тишине.
Кого и сам того не знаю.
Вслух говорю наедине.
Привычка странная немного
С самим собою говорить,
Но если разобраться строго
Нельзя ведь одного забыть,
Что слово лучший дар от века,
Печать духовности твоей,
Что возвышает человека
Над сонмом близких к нам зверей.

Так почему же этим словом
Я буду здесь пренебрегать,
Когда кругом всё вечно новое
Живет, не думая молчать.
И мне молчать? Да невозможно
Я мира гордый властелин
В аккорде общей, нет безбожно
Замкнулся и молчу один.

Нет! Надо проявиться в слове,
Включиться в торжество бытья,
Стереть начерченное кровью
Свое сомнительное Я.

И над долиной Моховою
Раздался глас созвучный мой
И эхо камни все собою
Соединило со Стеной.
И замерло далеко где-то...
Я долго слушал и молчал
И думал, что проходит лето,
А я так мало здесь бывал.
Да разве всё собой обхватишь?
Гранитов тьма, а я один.
Тут надо жизни две потратить,
Чтоб изучить Столбовский клин.

И всё же я бывал не мало,
Где бес меня не потаскал,
Чего-чего не повидал я,
Чего я только не узнал.
Но вновь по-новому всё ново
В тех самых хоженых камнях.
Одна и та ж камней основа
Живет, меняется в глазах.
То в солнца яркого сияньи,
То в ночи полной темноте,
То в ветра бешенном метаньи,
То в безмятежной дремоте.

То в белом покрывале снега
То в влаге проливных дождей,
В истоме первой вешней неги.
Вот многоликий край камней.
Вот мимика камней гримасных.
А формы! Сколько их! Ай-ай!
И я вгляделся не напрасно
У Стенки в верхний рыхлый край.
И из-под ног моих, как змейка
По склону, вниз ушла стена,
Измятою зубчатой дейкой
В зигзагах мечется она.

Вот геометрии бы нужно
Где поучиться у Стены
Углы и линии, окружья,
Чуть-чуть не Пифагоровы штаны.
Едва ли где найти в лекале
Такие линий завитки,
Одной фантазии здесь мало,
Здесь и скульптура и мазки.

Здесь надо разобраться чувством,
Других мерил не подобрать.
Природы дивное искусство
Иначе просто не понять.

А вот и россыпь. Очень внятно
Видать ее далекий край,
Узорные, седые пятна
На ней разрисовал лишай.
А камни в ней паркет и только
Да и какой еще паркет.
И что здесь говорить без толку —
Нигде в дворцах такого нет.

Кой-где горелые деревья,
Здесь был пожар, да и не раз,
Когда горели в подземельях
И торф и шадаков запас.
А вот и сам шадак малютка,
Прекрасный, миленький зверек
Он здесь в камневых промежутках
В зародах сено ставит в прок.
Как всё здесь так своеобразно,
Ни с чем никак нельзя сравнить,
И в этих камнях неизлазных
Зверькам веками можно жить.

А разве мы так не живали?
Вон Устюгов под Такмаком.
И как мы счастливы бывали,
И камень нам был тот же дом.
А вот сейчас один на Стенке
Среди природы. Гордый царь
Готов упасти на коленки
И землю целовать, как тварь.

Земля родимая! Спасибо
Что я вот именно такой,
Весь без зазнайского пошиба
Тобой довольный и собой.
И мне легко, легко живется,
Конечно только потому,
Что сердце чуть не разорвется
Горя любовью ко всему.

И мне?! О! Много ли мне надо,
Костер, котомка и озям
И за любовь мою наградой
Ручьи и камни по хребтам.
И если спросят, как доволен?
Я этим всем, то я скажу,
Чтоб было абсолютно полно
Мне дайте тех с кем я дружу.
И мне небес не надо рая,
Рай будет здесь вот на Стене,
И звезды по ночам всплывая
Тогда завидуют пусть мне.

И тут со Стенки я спустился,
Собрал котомку, взял озям,
И по тропе шагать пустился
К избе Дырявой и друзьям.
Вот их мне тут и не хватало,
Вот те, кого я так тут ждал.
Ведь Стенки прелесть небывалую
Я, как скупец, в себе держал.
И вспомнил басню я Крылова
В ней мудрых слов не позабыть:
«А всё соскучишься, коль не с кем молвить слова»
Ведь слово для того, чтоб говорить.
И мало говорить, как я с самим собою,
Другому нужно передать,
Чтоб вместе радоваться радостью любою,
Чтоб вместе горе горевать.

И засыпая у друзей в избушке
Я видел вновь себя на каменной Стене,
Среди трусливых, маленьких зверюшек
Меня боящихся, завидующих мне.
Не знаю дальше что, весь сон я помню редко,
Какая-то пошла галиматья:
Я у стены стою, а маленький медведка
В меня стреляет из ружья.

Что ж смерть почетная проснувшись, я подумал
Но сон тот никому не рассказал;
Там на верху над Моховой, так просто и без шума,
У Стенки там, где утро я встречал.

А.Яворский
12 января 1961 г.
27 апреля 1944 г.

Мне хотелось больше узнать о стоянке В.Львова на Китайской стенке, и я стал узнавать адреса соучастников строительства. По справке Красноярского адресного бюро я в феврале 1961 года навестил пенсионера печатника Федора Афанасьевича Пуртова.

Нового ничего мне не сообщил лежавший в постели Федя Пуртов. Он был доволен, что к нему пришел такой же бродяга, как и он. В разговоре приняла участие его жена, пожилая и очень располагающая к себе женщина. Оба они подтвердили, что на Китайской стенке они хорошо отдыхали и что он брал отпуск всегда под созревающую ягоду, которой они увлекались. Бродили они и через Калтат и бывали на Седловом камне где, между прочим, к дереву на большой высоте подвесили бутылку с запиской. Их интересовало, найдет кто-нибудь эту бутылку или нет. Но с тех пор они так там и не были. Видел он и меня как-то на Китайской Стенке я был там проходом и, глядя на меня, он припомнил эту давнюю встречу. Мы хорошо расстались и я пожелал ему выздоравливать и не унывать.

ГАКК, ф.2120, оп.1., д.6