Короче, прошу не путать. Абреки со Столбов, это не мусульмане, а такие же русские люди, городская шпана. Не выше классом нас и не ниже. Нормальные уличные людишки, но просто избрали свой путь в жизни. Свой путь жизненного утверждения. И еще одно маленькое но. Абреки старые, молодые не профессиональные уголовники. Никто из них ни в коем деле с этим не связан. Это обязательно нужно запомнить. Короче, начнём.

Весна 60-го, нам по 16-17 лет. Учась в техникуме, случайно в группе встретились три очень разных человека.

Николай Молтянский будущий мастер спорта по скалолазанию, очень интересный человек, поэт, песенник, хороший спортсмен, сейчас тренер по горнолыжному спорту. Вова Деньгин — это менее известный в спорте, но более веселый чудак, автор балдежных песен. Ну и я (Тронин Владимир). Сам из тайги, темной, злобной тайги. Приехал из деревни, где ссыльные, урки, зеки, и попал на Столбы, у меня глаза расширились до предела. Это мне знакомо с детства. Люди бегают с обрезами, ножами, кого-то бьют, гоняют. Какие-то компании, ну и, конечно, все это делается под пьяную лавочку.

Шибко это мне все понравилось, и стал я ходить на Столбы. Прибились мы временно ночевать в «Нарым». «Нарым» — это туристский приют, там заправлял дед Николай, из бывших уголовников. То есть ты туда приходишь, там такая пёстрая шобла, крик, вопли, кто-то кого-то гоняет, шумят, но все друг друга знают. И когда ты незнакомый приходишь туда ночевать, то тебе примерно дают такие рекомендации: «Ты, хлопец, вообще ничё, ты аккуратней, тут народ суровый, не пей водку, веди себя культурно, может чё и получится». Ну и вот, ходим мы, ходим. Раз, два, три — переночевали на нарах. Об этом есть отдельная глава воспоминаний, можно почитать.

А вот о том, как я первый раз встретился с Абреками, это отдельный разговор.

Пришли мы вечером в «Нарым». Места были, дед нам показал на нарах места, где будем ночевать. Заплатили по несколько копеек еще старыми деньгами, вот, и сели поужинать. Сидим так скромно, чавкаем, какие-то там баночки-буханочки, но ничего такого спиртного. Толпа там сидит, чего-то орет, кого-то на ушах ставят, кого-то выкидывают. Вдруг какой-то шелест-шум: «Абреки идут». «Шух!» Кто-то в окно выпрыгнул, прямо вместе с рамой, забыл его открыть. Кто-то под нары захильнулся, вообще залег там тихо в осадок. А самая благопристойная публика, у которых не было долгов перед абреками, они очень спокойно: к нам человек пять-шесть приятелей придет, пять-шесть стаканчиков мытеньких, закусочку приготовили, бутылочку одну поставили для затравки.

Появились они очень картинно. Удар. Вжиг — удар жесткий в дверь. Дверь отлетела — и тишина. Никто не заходит.

У Абреков это такая мода. Не врываться сразу. А так картинно заходит молодец такой. Ну, кто это у нас самые большие. Дядя Коля, может. Он типа если вот Студенина в полтора раза увеличить, вот такой мальчик заходит. Жилетка на голое тело, красивая шапка, расшитая всякими жестянками. Так зашел и посмотрел по сторонам нехотя. «Ну что, говорю, кому тут морду не били, кому тут зубы жмут», и что-то из этой серии. Толпа так хи-хи, ха-ха. «Ну ладно, мы здесь будем жить, будем пить. Ну-ка освободили эту лавку» Народ сразу потерялся. А мы сидим в уголочке. Заходит еще один, так же посмотрел. У него авоська, достал из нее маленькую бутылочку: «Ну, ребята, а остальное вы, надеюсь, нам выставите». «Ну какие дела могут быть». Назвали его по кличке, я, честно говоря, не запомнил.

Все раздвинули, все убрали, и чувствуется, готовят место для атамана.

Наконец заявляется в картинной позе сам атаман — Хасан. Ну, он не очень высокого роста, как Коля по комплекции. Усики такие мусульманского типа. Такой красавец, по-своему мужчина, ну, не дурной по крайней мере. Такой заходит: «Здравствуйте, — вежливо так — Мы сегодня у вас посидим, надеюсь, нам никто не возражает». «Ну, какие дела — садись, Хасан». Это уже ему указ. А этот, первый, который зашел, он как квартирмейстер такой, оглянул нас: «Хлопцы, а вы чьи будете»? «Да мы так вот пришли с дедом». «А, нормально. Помогите убрать этот гадюшник». Мы раз, раз, все прибрали. «Ну, садитесь здесь все». Достают эту бутылочку, там еще начало быстро все появляться: буль-буль. Нам ставят. А Колька: «Не пить». А этот квартирмейстер — Копченым звали: «О, правильно, ребята, правильно, ребята, не надо пить, потом голова болит». Вообще быстренько забрал: «Нам больше достанется». Ну, выпили, давай какие-то новости обсуждать. А для нас этот разговор, как на иностранном языке. Клички, имена, кто-то кого-то хряснул, ну, где-то упал, избушки, стоянки. А мы этого не знаем, особенно я. Сидим, ушами хлопаем, локатор не работает. Под конец: «Ну, давай, братуха Хасан, еще по одной застолбимся». Все дружно встали: «Ура, да здравствуют Столбы».

Все потом убрали. Хасан начал на гитаре что-то наигрывать, поет. Ну, толпа тоже поет. Кто-то фальшивит, он так тук по балде гитарой, по-дружески, по-свойски. Ладно, а этот Копченый, он, как контрразведчик все сечет. Туда посмотрит, нет ли что. Потом до нас докопался. Главное до кого, до Кольки Молтянского:

— Слушай, мальчик, я тебя где-то видел.

— Ну, как видел. Я вообще-то хожу на Столбы с братьями.

— Угу. У тебя как фамилия?

— Молтянский.

— О, слышал, слышал.

А два брата Кольки: Витька, Толька ходили на Столбы, были известные. Они «Шахтерку» строили. Витька потом стал оперным певцом. Такие ребята серьезные были. «Слушай, — говорит, — а я тебя по телевизору видел». Знаешь, какая память у человека.

— Ты же там на гармошке так справно играл.

Колька говорит: «Да вообще-то я баяном занимался, выступал на краевом смотре, на республиканский не попал».

— Да хрен с ним, с республиканским, слушай, сыграй нам.

Колька говорит: «Баяна нет»

— Ты что, пацан, был бы баянист, а баян будет, ну-ка принесли музыку. Ну, давай еще по одной«.

И Кольке суют: «Ты маленько промочи чуть-чуть».

Колька: «Да нет, я недавно после операции».

— Ну ладно, твоим хлопцам может дать. Нет, все. Ну, ты атаманом будешь хорошим. Все путем.

Посидев часок, все довольны, все хорошо. Нас никто не трогает. Пока тут Хасан подстраивался, шумели маленько. Точно, заносят баян, такой концертный, где они его тиснули, никто не знает. Ну, этот: «Давай». А Хасан так уважительно: «Ну, правда, пацан, играй. Ну, давай, чё будем играть. Ну, смотри, чё на Столбах поют». Тогда пели: «Армения — страна» там, песню про «козла», который по двору скакал галопом, такие туристские, балдежно-камерный жанр. Колька начал играть. Хасан все путем, еще гитара появилась, какой-то парнишка подошел. Как дали такой концерт справненький. А этот Копченый все нас ангажирует: «Принесите ребятам попить, там водички, ты за чайком сходи», то да се. В общем вечер прошел спокойно, никто никого не трогал. А мы только так сечем.

Какая-то харя раз заглянула. Увидела Абреков, фить и потерялась. А им говорят: «Тихо, не шуметь». И так весь вечер. Вот так наше первое знакомство с Абреками произошло. Я заинтересовался. Спрашиваю Кольку: «Коля, что это за люди?» «Ты, — говорит, — знаешь, я знаю про них мало, но кое-что знаю».

Это было в 60-м году. Года 4-5 назад, как потом выяснилось, в 1957 году, во дворах старого города, район старого базара, кто там знает. Была такая дворовая компания. В общем, ребята неплохие, надо сказать. Никакие они не были уголовники, не пьянь, наоборот. Тренировались, играли на гитарах, ну у них оставалась избыточная энергия, надо было её куда-то девать. И вот какой-то черт затащил их на Столбы. Мне Цыган говорил, но я честно забыл, придет снова, спрошу. И вот эта готовая спаянная, споенная компания. Причем ребята тренированные, здоровые, кто борец, кто боксер, поняли, что во дворе можно только сесть. И пошли на Столбы. Пришли на Столбы, а там нет иерархии. А там же, как, Господи! Одних только изб 16-18 штук: «Нелидовка», «Вигвам» и прочее, «Веселые ребята», компании, стоянок штук 30, «Бесы», «Грешники», «Ангелы», и черт знает еще кто.

Они туда пришли и стали в таком положении, как Германия накануне Империалистической войны. Все поделены владения на Столбах. А они такая компания — начали раздвигать потихоньку, без трупов, пока без резни. Кому-то по морде. Прижились на стоянке одной. Там кто-то ходил, им вежливо сказали: «Вы с нами или нечего делать». Ну, укрепились. И вот где-то к 60-му году, когда мы пришли, Абреки уже стали аристократией Столбов, как-то у них быстро получилось. А почему? Потому, что был перелом в нашей общественной жизни. Та уркота, которая на Столбах пошумела после сталинской амнистии, она отошла. Кто спился, кто снова сел, кто семьей обзавелся. А вот эта 60-го туристско-песенная публика, которая появилась после смерти Сталина. Она, конечно, не обладала той силой, той проникательностью на Столбы, чтобы смогла составить какую-то силу. Спортсмены же Столбов тогда представляли тоже силу, но силу очень хитрую и умную. Они не лезли, они знали свое место, они не держали верх на Столбах, им это было не надо. Они жили в избушках, мирно ездили в горы, тренировались. И время от времени они напоминали публике, что они тоже столбисты. Могли кому-то и морду набить, пошуметь, но об этом потом.

Ну вот, Абреки сначала взяли власть над стоянками. Их стали уважать. Такой пример. Их, во-первых, никто не боялся. Это дикость: бояться Абреков в те годы. А уважали их примерно так. Вот идет пацан моих лет, несет банку, бутылку. Встречают какие-то урки, бьют по морде, отбирают все. Куда он идет. Не к милиции, их тогда не было. Идет к Абрекам: «Так мол и так, я хороший человек, пришёл, никого не трогаю, меня побили».

— Кто тебя побил? А, это наверно «Грешники». Ну-ка, пошли.

Идут на стоянку:

— Эти били?

— Эти.

— Ну-ка ребята, ложись. За что мальчика обижаете?

Берут галошу, вставляют камень и бьют ниже спины. При этом обиженному говорят: «Первый дай».

— Да я боюсь. Неудобно человека бить.

— А когда тебя били? Ну, давай.

Стукнут, шутливо, так хряснут: «Давай, а остальное толпа отделает». Клиента скинут. Будет возмущаться, дубиной по черепу, ну и всё.

Вот наша первая встреча с Абреками. Потом мы видели их на скалах. И что самое интересное, они все лазали и даже не плохо, пели песни, ну, вели такой не уголовный образ жизни в классическом понятии. Их все кому надо побаивались, остальные все уважали. Ну, в общем-то ощущение своей силы, авторитета большого, оно на дурные головы и на людей, не обладающих достаточной культурой и каким-то выходом, оно влияло плохо. И вот время от времени Абреки эти заигрывались. Стали жить в выдуманном мире, но при столкновении с действительностью многие из них кончали плохо. Например, один из них, не помню кличку, зарубил на свадьбе мужика. Что-то ему мужик сказал. Пошёл, взял топор и зарубил. Пришёл в милицию и сдался. Несколько Абреков сели за поножовщину в городе.

Ну, а мне повезло в чём. До армии я с ними не стыковался шибко, в хорошем смысле. А довелось служить в первые месяцы с одним из Абреков по кличке Золотой. Звали его Вова Шокурев. Очень интересный, неплохой парень, наполовину кавказец — горячий по натуре, он нас удивил. Пришёл в армию с «финачём», весь блатной, весь в наколках и принёс водки. Мы сошлись с ним, как столбисты. Надели форму. И от него я узнал кое-что об Абреках, чуть больше. О старой компании: кто поумней, те поступили в хорошие вузы, кончили. Многие попали на неплохие посты и потихоньку от этой «абрековщины» стали отходить. Но некоторые из Абреков начали идти по уголовной дорожке, некоторые из них сели, снова вышли. То есть компания скатывалась к какому-то правому экстремизму. Вот. И как-то, придя с армии, спросил: «Как тут на Столбах, как Абреки»? Да, Абреки, как-то не всё так. У них идёт смена поколений, ну вообще-то так, воюют. Сейчас воюет с ними некто Седой. Ну, кто знаком со скалолазаньем — Ферапонтов Анатолий Николаевич, 1946 года рождения, мастер спорта. Главарь компании «Весёлые ребята». Вот, Седой с Абреками раньше жил в огромной дружбе, он сам хвалился, что с первыми Абреками был знаком. И был чуть ли не лучший гость. Он пел, хорошо лазил, но однажды под пьяную лавочку, из-за каких-то страстей, скорей всего из-за женщин, они схлестнулись.

Но схлестнулся не сам Седой, а Дуська с Абреками, хотя она была у Абреков и имела право носить их форму — феску и развилку, потому что очень хорошо лазила. Но тут история такая хитрая. Не проверенные данные. Короче, у Дуськи была сестра младшая Танька. И кто-то из Абреков к ней подъехал не совсем хорошо, Дуська возмутилась. Набила обидчику морду, они озверели, стукнули дубиной по черепу и скинули в помойку. Это у Абреков считалось высшим оскорблением. Дуська пришла, пожаловалась «Весёлым ребятам». Те дружно пошли, и давай с Абреками драться. Ну че, драться-то Абреки более организованная публика, им вломили. И вот когда Седому хряснули какой-то железякой по голове, то Хасан, их атаман — он не зря Пединститут кончил и работал инспектором краевого профтехобразования, сказал: «Вы думаете ударили этого маленького беленького мальчика? Нет, этим ударом разлили кровь на Столбах, по крайней мере лет на двадцать». В общем, он правильно всё понял. Ну и начались тут такие дела. И старые Абреки и молодые начали воевать. Короче, получилась на Столбах раскладка, что Абреки воюют на Столбах против всех. А как это выражалось. Они стоянки все подчинили себе. Придут, водку всю возьмут, жратву, кому-то морду набьют, кто им не понравился. А к избушкам они подстегивались очень хитро. Они были умные люди и понимали, что избы были вообще-то боевые, ходят взрослые ребята — спортсмены, а во-вторых нападение на избы, это был уже криминал, потому что избы охранялись договорами с заповедником. Нападение на избу это было фактически, то есть выглядело официально и формально. И с избами по тем годам я не слышал. Наоборот, когда ходил в «Вигвам» в 62-ом году, Абреков там принимали, ну не с распростёртыми объятиями, но по крайней мере сдержанно — вежливо, официально. «Здравствуйте», придут, то да се. Дадут пожрать, хотя общего застолья, дружбы как таковой не было. Как-то так избы считали всегда Абреков ниже себя: вы вот из компаний лучшее, но против нас вы низшие. Это, конечно, возбуждало какой-то комплекс неполноценности, стычки небольшие были, но о серьезных боях с избами речи не было.

Ну вот, в 67-68 годах на Столбах сменилась обстановка. Во-первых, начал очень спорт развиваться, а во-вторых, избы сами по себе застой таили, комплекс загнивания. Избы утратили свой спортивный и боевой настрой. А Абреки, как любой уголовный элемент, они это очень тонко чувствуют, эту раскладку сил. И совпало ещё вот с чем. Что примерно такая же компания, как у старых Абреков, зародилась на правом берегу в районе «Нефтебазы» и «Мичурина». Это известный бандитский район. То есть компания эта была дворовая, о них мне хорошо рассказывали Баякин, Барс, что это молодые ребята, возглавляемые старшими ребятами, а потом Сашей Михайловым (Цыганом). О нём будет отдельный разговор.

Ну вот, эта дворовая компания, она с чего начинала, почти с того же. Не пили, тренировались, собирались вместе, играли на гитарах, многие спортсмены были. Но вот тоже силушка играла, надо было что-то показать, и они показали.

Однажды вышли на наш «Бродвей» — «Красноярский рабочий», и видят — идут какие-то невзрачные мужички в фуфайках. Ну чё, они им не понравились, что просили 20 копеек, те им по морде. И вдруг эти мужички резво так просыпаются и давай колотить этих будущих Абреков. Оказалось это бригада «зеков», бесконвойных, возвращалась усталая с работы. Абрекам вломили здорово. Одному засадили в зад огромное шило. Он лежал, а шило так качалось. Это Баякин мне рассказывал. Одного закинули в витрину, вот где сейчас пивбар. Ну и остальным пришлось плохо. И как-то одно время они притихли. Какой-то дурак затащил их на Столбы, и они попали сначала не в Абреки, а ходили на стоянку «Дураки», куда ходил наш знакомый Барс. И там-то их приметил Хасан. У Хасана его поколение куда-то рассосалось, а идея «Столбовского» фюрерства — величия всегда была. И он потихоньку мальцов подготовил, воспитал и привёл. Известный нам Шура Михайлов — Цыган, Марченко, Бабушкин и ещё несколько фамилий, которые в общем-то ничего не говорят. То есть они каждый сам по себе были личность, но не такая яркая, как Цыган, но ребята агрессивные, со злобными наклонностями. Это люди, которые чаще всего не могли реализовать себя в городе: образование не очень высокое, но и не низкое. Ну и работали так, в сфере обслуживания, такси, кто крановщиком на пиве, кто в ресторане, при деньгах.

Эти ребята начали шустрить на Столбах. Начали шустрить интересно, начались такие драки справненькие: то Юра Михайлов с ними дерётся, то всё тот же «Седой». Седого бедного избили так, что узнали только по рубашке. Он был затоптан, укатан в грязи, и когда шли мужики: «Ничё мужика побили, рубашка, как у „Седого“. Так это же он сам и есть». Вот представляете, какая компания начала на Столбах шуметь. И начали они докапываться до изб. Первыми с ними в драку, как я слышал, вступила «Искровка». «Искровка» — тоже молодой, боевой коллектив, тоже ребята не подарки, не из «кулинарного техникума». И сцепились несколько раз. Там Мосёл у них был, Гога, Шмага.

Быстро перезнакомились с Абреками, несколько раз друг другу морду набили. Но их объединяло с «Искровкой» то, что они были примерно одинакового классового состава. Они сегодня бьются, завтра пьют вместе, у них всё время так. «Саклевский» коллектив со временем силу утратил. «Саклю» Абреки начали потихоньку давить.

И вот к 72-му году сложилась примерно такая ситуация на Столбах, что, если в избах есть спортсмены, есть просто пьяницы, есть просто отдыхающие, то Абреки выросли в могучую боевую силу, стоянки все поприжали, а с избами начали вот такой вооружённый конфликт. Первые, кто с ними сцепились тяжелее всего, это изба первая «Эдельвейс». Может, кто из альпинистов знает такую фамилию — Лемешев. Вот он в своё время был альпинистом, потом бросил это дело. Так вот. Они эту избу обидели, побили её ребятишек. Были несколько раз стычки, а потом сожгли избу. Хотя до сих пор некоторые считают, что избу сожгли не Абреки. Ну вот с этого всё и началось, с «Искровки», «Эдельвейса», немного со спортсменами разными конфликтовали.

Мы ходили на «Грифы», нас не трогали.

Однажды иду после армии, несу тяжёлый рюкзак. Выходит Цыган со своей толпой. «Ну чё, мужик, несёшь, может водка есть?» Я спокойно объясняю: «Водку не носим». Тоже с юмором: «Разве я похож на человека, который на Столбы водку носит. Самому бы кто налил». Он вроде:

— Ха-ха-ха. Куда идёшь?.

— На «Дикари», в избу.

— Это там? — сам показывает на скалы.

— Да, там.

— У нас к вам дел нет, иди с Богом.

Ну вот, к 72-му сложилась эта ситуация, несколько крупных драк, несколько потасовок таких. Власти как-то на это дело, но это отдельный разговор. Всех, кто ходит на Столбы, в одно и то же зачисляют. И ситуация эта усугублялась тем, что спортсмены на лето уезжают, а Абрекам летом самый кайф организован. Они всех гоняли, держали власть, и вот в сентябре все альпинисты приехали с гор и проводили соревнования на приз Абалакова. Меня в то время не было, я кончал школу инструкторов на Кавказе, поэтому как-то судил по рассказам других. На Кавказе беру в Минводах билет в Красноярск, а мне и говорят: «Ты куда едешь, мужик. У вас там война идёт». Я думал, что Тува или Хакасия взбунтовались. «Да нет прямо у города, в горах, бьют и режут». Стало интересно. Прилетаю домой, спрашиваю, что такое. «Да тут вот Абреки устроили маленький шум». А шум начался так. Короче, на Абалаковских соревнованиях конфликт начал обостряться. Цыган бросился на Седого, хотел его зарезать. Но, как сказал мне сам Цыган лично, он поскользнулся на кругленькой шишечке. И потому нож прошёл мимо. Седой отскочил. В это дело встрял Багаев, наш известный альпинист. Цыган его ранил в руку, дело корячилось крупным конфликтом. Но умные люди, там, Вася Гладков, покойник и прочие, пошли с Абреками на переговоры: «Давайте эту войну отсрочим. Тут Абалаковские соревнования идут, люди со всей страны: из Ленинграда, Москвы, Кавказа, а вы тут такие дела творите. Дайте нам спокойно уехать». Ну, Абреки что-то невнятное промычали, что если вы на нас не будете нападать, то мы вообще хорошие, мы никого не тронем.

И вот в ночь на 26 сентября часть судей и участников решила остаться на Столбах. Наш мудрый Коля Молтянский сказал: «Как бы чего на Столбах сегодня не получилось, какая-нибудь стычка. Пошли к нам на «Грифы». Ну, кто на «Грифы» ушёл, в основном ленинградцы, те слушали эту музыку ночи. А остальных наш достославный альпинист Ушаня уговорил идти ночевать в «Вигвам». Ну, а в «Вигваме», они сидели, сидели, как всегда надо выпить. Выпили и говорят: «А чё это Абреки так наглеют, плохо себя ведут. Не пора ли нам их проучить». И вот небольшая группа такая, авангардная группа, возглавляемая Ляхом, известным альпинистом нашим, двинулась на Абреков. Нарушили три правила войны: во-первых, не располагали сведениями о противнике; во-вторых, не были вооружены соответственно. Ну и, в-третьих, самое простое — не были готовы к такому бою. А у Абреков к тому времени приплывало подкрепление. Шура Михайлов оказался хорошим организатором. Включились старые Абреки, и вот с Лалетино, с Монтажного техникума было подтянуто свыше 20-ти мужичков, готовых именно к бою. Было приготовлено оружие: несколько обрезов, цепи, ломы, железяки, и самое главное самодельные гранаты из газовых баллончиков.

И вот они сидят и думают. Цыган, как потом уверял меня, и на суде выступал, делал всё, чтобы этот конфликт предотвратить. Он, конечно, понимал, что эта дорога или на «зону» или в могилу. Они принесли кучу вина, водки, мрачно пили. Так вот, на суде и Лях и все, и Цыган утверждали, что если бы Лях не пришёл первый к Абрекам, они бы не пошли и никого бы не били. Ну вот, представляешь, сидит компания, вроде нас, здоровые мужики, пьют, уже до кондиции дошли, злые. «Ах они такие сякие». Потом, самое интересное, их не волновало, кто спортсмен, кто что. Вот это «Вигвам» тут шумит, они все там скучковались, не пойти ли их побить. Цыган говорит: «Да нет, не надо». «Может там менты будут, может кто из спортсменов знаменитых, это чревато». Ну те вроде ладно. Уже начали квасить. И вдруг раз, заваливается Лях, а сама стоянка у них в камнях, такая полуподземная, и вместо приветствия им на стол грязный камень. Хрясь. Ну всё тут и понятно. К войне призыв.

А у Абреков несколько запасных ходов, они через эти запасные ходы вскочили, своей территории каждый сантиметр знают. И этих нападавших Ляха, Кулеева, Сакаша давай окучивать. Эти-то, кто половчей, убежали. Сакашу чуть хряснули, и он смылся, какой-то Кулеев там был, мы его не знали. А вот бедному Ляху, как самому взрослому и знаменитому, его все Столбы знали, досталось сразу просто. Обухом по черепу, связали, часы сняли. «Ты будешь у нас заложником» — ему говорят. «Что ежели вот сейчас ваши тут нападут, мы тебя потихонечку прирежем. А чё ждать, когда нападут, пошли вперёд». И вот возглавляемая Цыганом толпа, человек 30, по другим данным — 40, вооружённых, идут, значит, войной на «Вигвам». А у «Вигвама» в это время сомнения тоже, не нашлось руководителя, они не были готовы ни к обороне, ни к нападению. Сидят и думают, а где те, почему их нету. Одели каски и с молотками стоят в нерешительности.

Потом по делу шли Клековский, Соболев, Банников и погибший Сорокин. Эти ребята в основном рабочие. Перед этим они хорошенько выпили, как потом на суде говорили.

И тут эта орава Абреков их сметает, как боевое охранение. Бедному Сорокину засветили железякой, он потом там и умер. А Ушаня и прочие поняли, что дело плохо, раз — и закрыли дверь. А окна, ставни прикрыты, но не заделаны. И потом Цыган орёт: «Ушаня, выходи, ты почему такой плохой и почему нарушил договор о перемирии». А баба Ушани говорит: «Вова, не выходи, они тебя убьют». Значит, тогда Цыган решил, мирные переговоры кончились, зажигает гранату и кидает в окно избы. А в избе человек так это 40, битком. Если туда бы попала одна граната, там было бы вообще куча трупов. А в это время толпа шустрит. Разгоняют всех, кто тут мельтусит. Кто-то со страху на чердаке тихо помирает, значит.

И вот Цыган рассказывает: «Для меня время остановилось, граната, вращаясь, попала в переплёт рамы и взорвалась».

Осколками своей собственной гранаты Цыган был ранен в печень. Обливаясь кровью, упал и захрипел. От детонации взорвалась граната в заднем кармане штанов некого Колесникова. Ему вынесло ползадницы, и потом ему в тюремном госпитале её зашили. Абреки, видя такой оборот, видя, что их атаман погибает, взяли его на руки и понесли в «Нарым». Все кто куда хлынул. Позвонили по телефону, вот тут у нас раненый есть. Те, да, уже встречаем вас. Были подняты учебный центр МВД, школа сержантов, для лагерей готовили охрану. С автоматами, с собаками они перекрыли весь выход с ущелья и вылавливали всех, кто шёл, бежал, полз.

Абреки Ляха вели под руки: «Если, значит, на нас нападут, мы тебя кончим». Но когда увидели это дело, бросили его и забыли. Лях залёг, очухался после ударов и говорит: «Я пострадавший и всё такое». Короче, огромную толпу погрузили на военные грузовики и увезли на тюремный двор разбираться кто есть кто. Настолько дело было тёмное и не понятное для властей.

По городу поползли слухи. Что там стрельба, куча трупов, что грузовики везут не живых, а уже мёртвых. Ну, а потом как-то всё помаленьку стало проясняться. Столбы есть деревня — все друг друга знают. Поэтому очень быстро поняли. Цыган, Хася, убитый Сорокин, да еще раненых в драчке несколько человек. Досталось Гурскому, досталось Банникову, и еще некоторым. А те кто в избе сидел, остались невредимыми. Так вот, во время этого боя, что еще интересно, пришли в «Искровку» послы: «Вы нам не поможете?» И вот «Искровка» долго металась: идти, не идти. И наконец мудрая Дуська сказала: «Идти не надо, раз „Вигвам“ эту кашу заварил, пусть сам и расхлебывает». В итоге трупов стало значительно меньше. Ну и вот. Пока шли по городу слухи, наша юридическая система, скрипящая и неповоротливая в таких делах (они привыкли иметь дело с обычными уголовниками), начала раскручивать это следствие. Так вот, во время следствия и стал самый главный коренной вопрос: мотивация вот этого преступления. Нашим юристам было дико понять: «Зачем вы туда ходите? Ну что вам там надо и что вы там нашли?» С такими вопросами обращались следователи. Но попался один следователь довольно мудрый: «Вот такое дело. Мы с вашим делом разберемся. Ну, вот Сашу жалко. Как жалко? Да помер он, бедный. Тут все врачи бились, вся кафедра военной медицины из института. Люди после войны таких осколочных ранений не знали. И вот помер Саша, жалко. Вот сейчас оформим пока, его сдадут. Так и так». Ага, те оживились, и давай все на него валить. Он такой, он сякой. Он урка. Он всех нас тут запугал. То чуть ли не под дулом обреза нас вел в «Вигвам» воевать. Вот такой он нехороший. Ладно. А тем временем Цыгану была действительно сделана операция с участием сотрудников Мединститута. Печень ему, осколочную рану, по-моему, чуть не жена Саши Васильева штопала. Она там работала на этом деле. Зашили ему эту рану. Провели там кучу всяких процедур. И наш Саша медленно, но верно начал возвращаться к жизни. Он оживает, и как только настала возможность послушать, следователь и говорит: «Тут Саша, понимаешь, пока ты тут лежал, твои ребята так запереживали, вот ты послушай, что они тут говорят».

И когда Цыган послушал эти магнитофонные записи, он в своих товарищах, мягко говоря, разочаровался. Ну, говорит: «Что от этих скотов ждать? Я их всю жизнь воспитывать пытался». Сам Цыган личность, конечно, неординарная, начитанный, неглупый мужик. Вот просто так его жизнь не сложилась. Пока шло следствие, а следствие шло долго, почти полгода. Потом был первый суд весной в 1973 году, сразу в мае. Когда там «медики» побили томичей, как раз вскоре тут начался суд. Ну, суд был несколько необычным. Сначала власти по своему скудоумию решили сделать его образцово-показательным, по упрощенной схеме: «Ах, какие плохие Абреки-бандиты. Напали на таких хороших парней-спортсменов. Ух, они Абреки, чуть ли не расстрел убийцам». Но когда стали выяснять там детали, то получилось интересное дело. Абреки говорят: «Нет, отставить, мы считаем». Во-первых, Абреки многие посидели, знали законы, наняли хороших адвокатов и говорят: «Надо этот конфликт рассматривать, как обоюдную драку. Кто звал Ляха к нам в гости? Почему они с Сакашами и со всеми пошли к нам? Зачем кидали камень и орали всякие матерные слова и все такое. Да, мы их побили. Они пришли в наш дом, нехорошо». И все такое. Ну, потом Цыган говорит: «Я эту стихию толпы не смог сдержать, значит». На наших пострадавших, в лице Ляха и прочих, было оказано огромное психическое давление. Их просто вылавливали и били. Бедного Ляха настолько запугали, что он был вынужден эмигрировать во Фрунзе, где и проживает до сих пор.

Лемешев тоже исчез из города, потому что ему череп проломили. А остальным парням немного обошлось. До сих пор пока живы и здоровы. Суд обнажил ту теневую сторону жизни Столбов, которая как сказать, кому положено знали, а другие знать не хотели. И вот даже общественные обвинители, прокуроры, представители, сводили все к одному. Ну, как же это так. Столько лет Советской власти, а тут прямо под городом творится такое беззаконие. Что о столбовской жизни в разговорах, два глагола: «Пили, пили, били, били», в основном вот такая гармошечка шла. А где же тут спортсмены? Подняли того же Ушаню. Представляете, каково ему было говорить. Он тут чего-то мявкнул и все. Потом Лях на суде сказал: «Ну, вообще-то выпить не грех после гор. Вот мы приезжаем замерзшие, почему бы нам не собраться и не выпить?» Конечно, это был детский лепет, серьезной защитой это, конечно, не было, и поэтому здесь уже встал вопрос не о конфликте между спортсменами и так называемыми бандитами.

Кстати, большинство подсудимых не сидело раньше. Это были молодые ребята. Часть с Монтажного техникума, часть с разных заводов. То есть классовый состав конфликтующих примерно одинаковый. Но выплыло столько нового, столь нестандартного, что даже одна тетя, прокурор воинственный, и то она удивилась. Что, например, Цыган говорит, а он как начнет лапшу навешивать. Он свою речь перед прокурором первый держал, два часа. Жалко не было магнитофона. Это была такая философская смесь, что-то такое между китаизмом, ницшеанством, мелким кержацким фашизмом, ну и призывами к демократии в конце всего прочего. Суд видит, наша машина юридическая, что-то тут не то. Дело настолько не стандартное и запутанное, что этот приговор не утвердили. Тем более что Абреки через своих людей в Москве — многие из бывших Абреков окопались в Москве на приличных должностях — сообщили об этом деле в Генеральную прокуратуру СССР, Верховный суд: так и так, что творится, неправильный суд, людей садят ни за что. Да, они там были, их надо судить, но по 206-й, а им бандитизм клеят. Цыгану вообще сначала расстрел прокурор запросил, как атаману фашиствующей банды.

Суд прикрыли. И мы походили-походили, и остались ни с чем. Какова была атмосфера суда? Абреков выводят, в них летят цветы. Это в мае, цветов в городе мало. Одна компания готова на другую броситься, в зале друг на друга группировки глядят. Но в то же время рядом на первом ряду сидит Кокарев, который в «Вигваме» бил этих Абреков, но не в тот раз, и Хасан — атаман. Хасан здесь ни причем. Дуська тоже сидит, как главный свидетель. Вот несколько выдержек из допросов, разговора Цыгана.

Следователь задает ему вопрос: «Михайлов, расскажите, как вы на Столбах себя вели?» «А как я вел себя, очень хорошо. Я по натуре очень дружелюбный, веселый человек. Я прихожу в «Искровку, там сидит Дуська. Мы с ней выпили, начали разговаривать. Дуська говорит: „Ложись, Саша, сегодня со мной спать“. А я говорю: „Да пусть с тобой бобики спят“. Она обиделась, взяла связку карабинов со стены. Хлопнула меня по зубам, толпа меня отпинала и вышвырнула из избы. Вот и все». Зрительный зал ржет. «А дальше что?» — спрашивает прокурор. «А через неделю я снова пришел в «Искровку». Даже этот суровый прокурор спросила:

— А зачем?

— Как зачем — в гости.

— Так, что там, Дуська была?

— Нет, там был «Мурзик».

— Ну и что?!

— Мы с ним выпили, потом повздорили. Он жарил картошку на сковороде. Вдарил этой сковородкой меня по голове, было мне очень больно. И жир затек, и обжег меня.

— А дальше что?

— Дальше, толпа меня отпинала и выкинула.

Прокурор: «Ну зачем же ты туда ходишь?»

— Ну как зачем — в гости пришел.

И вы представляете какая была реакция зала, настолько все было нестандартно, что это все надо было писать на магнитофон. Остальные Абреки, такие урчковатые, темные, Цыган там королем смотрелся. Во-первых, подкованный, язык приличный. Да, а Дуську как свидетеля начали спрашивать. Слово за слово, как начнут друг друга матом поливать.

Юру Михайлова подняли: «Бил их?»

— Бил и буду бить. И добью их все равно. Пока жив, буду с ними воевать.

Короче все руками развели. В чем дело? Ну и вот, этот процесс в 1973 г. отложился. Еще два раза он возобновлялся. И только в 1975 г. был утвержден окончательный приговор. К тому времени Абреки тоже поработали. Юристы устали от этого дела. Видят, что уже все. Цыгану дали 15 лет, потом скинули до 8 лет. Он сел в 1972 году и фактически отсидел 7 лет, потому что ему в тюрьме день за два шел, он очень долго в тюрьме был. Ну вот. Остальные Абреки получили тоже разные сроки. И началась тут интересная ситуация. С одной стороны на Столбах народ несколько попритих, Абреки тоже как-то попритихли, ходили на свою стоянку. Но и избы тоже, «вигвамовская» трагедия для них была шоком. После этого избу раскидали, потому что оставшиеся Абреки на свободе сказали, что «все равно в избе вам не жить. Мы вас добьем». И они как-то сами, вигвамовцы, как компания поутихли. Настолько это было для них большим шоком: избу раскидали.

Вот тут и начинается вторая глава истории Абреков. Так вот. Пока Цыган сидел, и старшие товарищи сидели, начало у Абреков подрастать новое поколение урчков. Некий Доманцевич, некий угрюмый Громнюк — это самые такие яркие. Ну и еще несколько хлопцев, кто там еще у нас такой знаменитый. Вроде так.

Они начали потихоньку шустрить стоянки. Репертуар один и тот же: нажраться. Ну, у них единственное, что было новое, это они начали нагло нападать на избы. Они почувствовали, что избы начали шататься. Вот, например, в «Сакле» устроили драку, с перестрелкой. Бедный Коцан отбивался. В шерстяных носках убегал под пулями, вот так крутил петли. Потом они нападали, конечно, на «Музеянку», но единственное, с кем они более-менее нормально жили, это с «Голубкой» Это вам Валера может рассказать, как они заходили в гости иногда. Но вроде таких крупных конфликтов не было. Но до «Изюбров» они докопались плотно, пытались даже порядок навести, кой-кому морды били.

Но как-то все шло на весах равновесия. Все ждали. Вот придет Цыган, мы вам покажем, говорили Абреки. Ну, народ говорит, как придет, так уйдет.

И вот Цыган «откинулся» в декабре 79 года. И с 80-го года он на Столбах. Быстренько встретился с Доманцевичем, Угрюмым. Потом появился Молодой. И как вроде отец-воспитатель пытался встать на честный путь жизни.

Начал судить соревнования по скалолазанью, и этих молодых «абречат» поучал: «Не надо драться, грабить людей, давайте будем жить дружно, со спортсменами, со всеми».

Но как знаете, благими намерениями дорога в ад вымощена. Уже в 80-м году 31-го августа Доманцевич и Цыган пришли в гости в «Искровку», где и получился нехороший кровавый конфликтик. А там находился товарищ. Кто? Почему? Это же в августе состоялось, в мой день рождения 2-го августа. Когда я приехал с гор, принёс бутылку спирта в «Голубку» и говорю: «Сейчас я её достану, и Абреки появятся». Только я её достал, заходит Цыган с Доманцевичем, толпа как грохнула дружно. Цыган: «Чё, над кем смеётесь?» Да тут старик Боб любит потешить нас на досуге. Ну, вроде так поговорили. И вот ровно же через месяц выпало тяжёлое испытание, как начинал выше. Пришли они с Доманцевичем в избушку «Искровка», а там был некто Ханя. Он же лейтенант милиции Гордеев Вова. Между ними завязалась драка. Подробности не знаю, да и не столь важны. Короче, милиционеры затоптали Доманцевича насмерть сапогами. А Цыгана так-то били, и хорошо били, но не добили. Он уполз, где-то там свалился с веранды «Искровской», с которой его скидывали 10 лет назад. И, зарывшись в кустах, он, значит, переждал. Они пошли его добивать, но не нашли. Фонарик был плохой, да и сами пьяные, разгоряченные. А этого Доманцевича выкинули умирать. И когда Цыган очнулся и видит, что его друг умирает, он поджёг «Искровку» и пошёл вызывать власти.

А эти, значит, убийцы в мундирах — двое, и двое штатских пошли ночевать в другую избу. Утром приехал целый автобус милиции, с прокуратуры. Цыган, как грамотный человек, составил грамотно заявление. И этих товарищей оприходовали. Четверо пошли по суду. Два милиционера, некто Акимов и Гордеев, и два штатских: Тимченко и Мирзанов. Пошли они сидеть на приличные сроки. Милиционер Ханя — на 10 лет в тюрьму.

Ну, поднялся на Столбах шум, что Абреки опять то да сё. И бедного Цыгана начинают травить с двух сторон. С одной стороны власти хотят его посадить, возбуждают уголовное дело. А с другой стороны бывшая компания Абреков устроили над Цыганом свой суд, уголовный.

Как же так, почему Серёжа погиб, а ты живой. Кончилось тем, что решили Цыгана зарезать. Это он сам рассказывал. Но он оказался половчее маленько, поопытней. Сам кого-то ткнул, его ткнули. И потом уже, когда старики-Абреки видят, что дело принимает такой оборот, их растащили, и Цыган остался живой. Ну и начались разброд и шатание после этого дела. Да ещё и Угрюмого с «Деда» сдуло — самые боевые кадры.

И через год, 1982-ой год значит, последний такой скандальный шум. Это дело «Молодого» — Гайдукова. Этот Володя Гайдуков обитал в своё время на «Хилых». Молодой парень с такими фашистскими замашками, очень злобный. Например, видел в «Изюбрах» что делал. Пришёл, бутылку водки начал, чуть-чуть не допил, поставил: «Если кто тронет, того я убью». Толпа посмеялась. Дескать, зачем это нам надо. Потом он кинулся на толпу. У него отобрали нож. Кстати наш Олежка Решотинский ножик отобрал: «Зачем он такой острый тебе, ещё порежешься». И вот этот Гайдуков совершил маленький «подвиг». Не знаю как, говорят, через Цыгана, достал мелкокалиберный обрез. И застрелил во дворе школы своего школьного друга, некоего студента Мединститута Кохановского. Шум пошёл большой. Но дело в том, что из этого же обреза через считанные недели убили вышибалу из ресторана «Восток». Ну и тут, конечно, вся милиция на ушах, опять Абреки. Опять бедного Цыгана трясут, две недели его держали в СИЗО. А ему ничего нельзя было пришить. В общем, допрашивал его наш товарищ прокурор Филиппов. Бедному Цыгану стало плохо. И Абреки его отвергли, и все. А у самих Абреков наступило такое замешательство. Угрюмого сдуло, Гайдуков сидит, Доманцевич затоптан, а новое поколение как-то сильно ещё не сформировалось.

Ну вот, тем временем старые Абреки иногда по Доманцевичу поминки устраивали. Придут человек 20-30 в «Скиталец», напьются, но никого вроде не трогают. Иногда Хасан приползал. А Цыгана посадили, очень тихо и тривиально.

Значит, в ноябре 1984 года, все по делу того же Гайдукова. Мать убитого Кохановского возбудила дело. Видать, друзья Хани из милиции поработали. И Цыгана благополучно запрятали на 6 лет. Сейчас он отдыхает в Минусинске, а туберкулёз лечит в Красноярске, в Краевом центре.

Про Абреков, что у Абреков сменилось поколение. Пришёл туда некий Рыжий — Игорь Иванов, который занимался в своё время у Коли Захарова в «Енисее». Приходил к нам в гости, на «Грифах» был, в «Изюбры» ходил. Но, правда, ему не повезло. Прыгнул он на одного мальчика, хотел его порезать. Мальчик оказался ловчей, ткнул его тоже ножом. После этого лечили Игорёшку.

Сейчас у Абреков новое поколение, вот это лето они все ходили. Докапываются до ребятишек, но ведут себя пока достойно, нормально. Но тут такой интересный аспект, что и говорить, с Игорёшей и с Женей Уфимцевым беседовали, как они говорят, что у Абреков новая мода, раз на Столбах зажаты стоянки, зажаты избы, то на Столбах развелось много неформалов, то есть ночующих где попало и с кем попало. И вот Абреки пытаются их прижимать, стричь то есть. Знают, что если незаконно побьют неформалов, те не пойдут в милицию жаловаться или куда-нибудь властям. Пока добрым часом за этот год ни одного крупного преступления не совершили. Ну лазают они средне, пытались из себя что-то изображать. Многие падали, базы лазательной нет. Пытался их Цыган лазить учить, им это видно не надо. И вот сейчас их компания переживает какой-то некоторый спад. Но все равно они есть, это в их стоянку милиция время от времени залезает, сожгут нары, а камень не сожжёшь: «Вот спасибо», — почистят и новые нары собьют. Снова ходят, снова пьют, веселятся. Время покажет, куда придёт их история. А стоянке значит 20 лет, нет с 1957-го года, да уже 30 лет стоянке «Скиталец». Был большой праздник. Хасан чем занят? А ничем. Хасан по какому-то маленькому делу посидел, сейчас тихо спивается, говорят. Что до того, что даже Цыган один раз возмущался. Хасан сочинил новую песню. Приехал в пивбар, чтобы исполнить — Абреки обычно заседают в пивбаре на «Океане» — и до того так нажрался, что уже гитара из рук выпадала. Ну, ему вроде дали под зад и домой отвезли. В общем, такое некоторое угасание.

Как весь столбизм угасает, так и дело Абреков.

Не минула и их чаша застоя, не минула. В общем, посмотрим, что у них будет.

ИСТОРИЯ продолжается.

В.А.Тронин