Тува-1990. В.Ю. Муравьёв продолжает рассказ

Вова

Гриша

День 6 мая на Тувинской альпиниаде объявили днём отдыха. Это после спасработ, когда Андрея Мартынюка тащили . Я своим говорю: «пойдёмте на „четвёрку Б“ на Мун-Хулик». Это маршрут ледовый, первопроход Сергей Антипин делал. А он у нас как раз руководитель альпиниады. Сходил к Антипину, а он: «Пойдёшь маршрут после Шалякина с Яровиковым. Там, доска наверху, вот она на Шалякина упадёт, тогда вы и пойдёте. Я тебе своё снаряжение дам». А все выпуски на 7-е назначены, это значит, нам идти 8-го, а какое 8-е, если уже надо домой собираться.

В общем, нас это не устраивало. Ну я говорю: «пойдёмте на „четверку А“, если „Б“ не получается». Швецкий говорит: «Она мне в группе не нужна», да и приболел он что-то животом. Ира Александрова говорит: «Я не хочу зазря лицо обжигать, если бы на „Б“, я бы пошла, а как потом к детям в школу с такой рожей идти». Короче, тоже отказалась. Мишка Полынцев с температурой, тоже больной, блин. Что мне, с Гришкой что ли идти? Тут Гришка сам прибегает, говорит: «Ну, чё, идём в двойке?» «Пойдём, — говорю, — беги, бери описание».

Там «четвёрка» по контрфорсу идёт, её снизу всю видно, слева от ледового галстука, ниточка прямо до верха. Мечта, а не «четвёрка». Она ещё, наверное, проще чем «двойка» на Буревестник. Приготовились листы писать. Тут, блин, норильчане, прибегают. «Вова, — говорят, — у нас к тебе разговор. Вам же в принципе всё равно какую четвёрку идти. Берите нашу на Мун-Хулике. Тоже „А“, а нам она сложная». И тут я что-то маху дал, не подумал, ладно, говорю. Поменялись. Принесли описание, я глянул, вроде ничего сложного, только в описании меня смутили «двенадцать ледобуров, фифы, молотки». Фигня, думаю, какая-то. Пошел выпускаться. Начспас Толик Павельев спрашивает:
— Ну, что, сколько ледобуров берёте?
— Четыре.
— Мало!
— Да, нет, — говорю, — даже много!
— А фифы берёте? — подозрительно.
Мне аж смешно стало:
— Какие, — говорю, — «фи-фы», мне даже смешно это слово слышать!
Ну, он сразу серьёзный стал и спрашивает холодно:
— А чего берёте?
— Молоток ледовый!
— Один?
Чего-то я не то несу, думаю, надо, наверное, «два» сказать. А сам кумекаю, где мы второй-то возьмём, у нас всего один...
— Нет, — говорю, — два.
— Крючья, закладки берёте?
— Берём, — говорю уверенно.
А у самого три крюка и четыре закладки. Так и не сообразил ни хрена — понадеялся на что-то, или голова не работала.
— Ну, я на вас надеюсь!

Единственное, что я сообразил, что надо сейчас же 6-го выходить под гору, чтобы с утречка под маршрутом быть. И Швец тоже всё гундит — идите, да идите сейчас. Гриша согласился, и мы вышли. Пошли потихоньку, у меня ещё нога повреждённая, накануне с устатку спирту долбанули, ну я на «шхельду» шёл, об корягу запнулся. Главное боли никакой, а утром проснулся — вся нога в крови. Разбил.

Подошли к Мун-Хулику, там палатка норильчан уже стоит. Наладили кашу варить. Подходят двое норильчан.
— Дайте чаю!
Ну, мы сняли котелок с кашей, поставили чай. Я говорю:
— Гриша, давай кашу утром доварим, а сейчас спать ляжем.
— Давай, — говорит.

Всю ночь ветер хлестал, но ничего. Утром в 6 часов будильничек прозвенел. Гриша встал кашу доваривать, тут эти двое опять.
— Чаю дайте, — мать их всех в Норильск!
Опять кашу сняли, чай вскипятили. Наконец-то норильчане ушли на нашу первую четвёрку, а мы кашу стали доваривать. Наелись каши и с кашей в брюхе пошли.

Добрели до маршрута. А там заход такой в кулуар ледовый, так мы в него целый час заходили, снег месили; то я первый пойду, то Гришка. Наконец, дошли, лёд начался. Я вообще-то удивился, думал лёд снегом будет присыпан, хрена с два — чистый лёд, блин. Пришлось кошки доставать. У меня не кошки, а одно название, даже передних зубьев нет, а у Гриши вроде ничего, «муравьёвские», точёные. Гриша первый пошёл. Цок, цок, цок. Смотрю, вроде нормально поднимается. Эта часть маршрута по кулуару градусов под 45 и длиной метров 150, выводит на плечо гребня.

— Перила готовы, — орёт Гриша.
Я подхожу к нему, он мне:
— Вова, ты не видел половинку моей кошки?
Ну, думаю, началось.
— Она отвалилась пока шёл, я вроде на шнурочек привязывал, не знаю, наверное, оторвался.
— За тобой же лёд сыпался, звенел, может и кошка прозвенела, я же не смотрю.

А прошли уже метров 60, чёрт её знает, куда улетела. Искать не стали. Теперь первым я пошёл, начал прыгать со скалы на лёд. Метров пять по скале поцарапаюсь, потом на лёд перепрыгну, потом опять на скалу, где удобней. Так забрались на плечо. Я глянул на норильчан на «четвёрке» — ух ты, они на нашем уровне скребутся, это хорошо, мы-то думали, что из-за этих кошек времени много потеряли. На душе легче стало. Начали маршрут просматривать. По описанию надо идти «в сторону характерного откола». Глядим, стоит квадратная скала, характерней ничего нет, но в описании сказано метров восемь высотой, что ли, а в этом отколе метров двадцать. И откол этот наклонный. Балда такая, высотой, как стела на Красной площади в Красноярске.

Я говорю:
— Гриша, надо будет лезть тут.
Он на меня вытаращился:
— Ты что, с ума сошёл, тут же отрицаловка!
— Смотри в описании «в сторону откола», больше здесь отколов нет, доставай вторую верёвку.
— Что, на двойной пойдём? — восхищённо.
— На двойной, Гриша, на двойной, на одной мы здесь никогда не вылезем.
— Что делать-то? — Гриша спрашивает.
— Я тебе сейчас покажу, доставай верёвку.
— А может мы не туда вылезли?
— Да нет, вроде правильно.

Мы там и крюк старый нашли, значит, люди ходили. Там где-то антипинская «пятёрка» идёт, и вся она на искусственных точках проходится. Шалякин потом говорил, что мы на неё сдуру полезли, там где-то «пятёрка» с «четвёркой» сходятся. Но я думаю, что мы по своему маршруту шли, и это уже предел для «четвёрки», я таких не ходил никогда. Потому что когда мы с Гришей всё же прошли этот откол, Гриша обрадовался.
— Ну, всё, трудности кончились.
— Кончились. Думаю, это ключ был.

Но оказалось, что всё не так. Потом началось то же самое, такие же стенки с отрицаловками. Лезли очень медленно. У меня ж в кармане четыре закладухи и три крюка! Я всё снаряжение вывешивал сначала, потом спускался, собирал и лез дальше. И так несколько раз, пока верёвку не пройду, уж потом Гришу принимаю.

Следующую стенку думал обойти справа, а Гриша говорит:
— Если ты на цыпочки встанешь, то дотянешься до зацепки, она такая как на «Баламутах», а уж если руками возьмёшься, то ноги-то подберёшь как-нибудь.

Вылез я это дело, смотрю, дальше начинается внутренний угол расходящийся, и он как раз выходит на вершину гребня. Он мне сразу глянулся — никуда не сворачивает, логичный такой. Закладку хорошо заложил. Подошёл к этому углу и полез. Заложил очередную закладку и на ней подтянулся, а там внутри угла как бы щель, забью-ка я туда крюк, думаю, да и встану на него. Как словом, так и делом! Забил крюк, верёвку продёрнул, встал на него. Блин! Ещё два метра не достаю, холера! А на крюке-то не стоится, угол вываливается. Думаю, сорвусь! И тут полетел!!!

Вырвал крюк, две закладухи, ещё подумать успел — если последняя не выдержит, то всё... Слышу: «з-з-з-з...» — верёвка в закладке вроде придержала! Повезло. И тут треснулся жопой в снег. Понимаешь, там два угла в одном месте сходятся, и по углам снежок ссыпается на полочку. Я в эту кучу снега, ни больше, ни меньше, как для меня насыпали. Гриша в это время успел метра два выбрать, а потом мне их стравил. Он за перегибом стоял, говорит, почувствовал, что я полетел.

Лежу, эмоций никаких, руки не дрожат, вверх смотрю, откуда слинял и вижу хороший путь наверх, как лезть надо, прямо перед глазами.
Голос:
— Вова-а-а, ты живой? (испугался!)
— Живой!
— Что, спускаться будем?
— Ещё чего! Вверх полезем. Пока летел, я тут путь увидел.

Ну, вот. Принял Гришу и двинулись дальше. Повезло, что не побился, пока летел. Стена-то вертикальная, летишь себе в свободном падении, ничего не задевая. Только, вот, Иры Александровой фляжку в рюкзаке раздавил. А ещё в начале потерял кожаную варежку.
Говорю:
— Гриша, я варежку потерял.
— Что, вниз полезем искать?
— Не, — говорю, — и достаю из рюкзака запасные шубенки. Гриша на меня смотрит с уважением. Знаю, что в горах руки в тепле, это многое значит.

Наконец, вышли под купол. Скалы кончились, лёд начался. Прошлёпали кое-как по нему метров 150 и уперлись лбами в ледовую стену. Представляешь, глыба ледяная прямо вверх уходит, ни наклона, ни ложбинки, никакого намёка на путь, стена и всё! Столько уже прошли, думали — вершина, а тут только самое сложное и началось. У Гриши одна кошка всего, а у меня не кошки, а недоразумение. Закат приближался. Чувствовалось, что вокруг ни души. Утром на маршруте не видишь никого, но знаешь, что где-то группы рядом идут. По плато кто-то в лагерь возвращается. А тут вечер, тихо и дико безлюдно. Непривычно как-то, краски все изменились, небо на востоке темнеет. Вечер, ночь наползает. Жутковато. Норильчане уже, наверное, спустились. А нам ещё, эту стену проходить с тремя ледобурами.

Гриша вопрошает:
— Как будем лезть?
— А как люди лазят при недостатке железа? Заворачиваем один ледобур, встаём на него, заворачиваем второй, встаём, потом третий.
— А потом?
— А потом закрепляемся на третьем и выкручиваем первый и второй!!!

Вот так и полезли. Потом рассказывали, что из лагеря выходили на плато смотреть, где мы лезем. Узрели две точки под куполом. Смотрели, смотрели — час, второй, а точки как стояли на одном месте, так и стоят, только часа через два стало заметно, что продвинулись. Джо ещё высказал мысль: наверное, они решили рубить ступени! Ага, на этой вертикали штук 200 ступеней, очень занятно!

Гриша, по началу, орать принялся:
— Эй, лю-ди-и-и, есть кто наверху! Скиньте верёвку!
— Гриша, какая верёвка? Время-то сколько. В лагере все сидят давно!

Вылезли наверх часов в девять, темнеть уже стало. Записку сменили и вниз быстрее. Как бежали с горы, снег месили — это не интересно, интересное началось, когда на плато вышли. К палатке под горой подходим, там норильчане с «четвёрки» сидят, правда, палатку уже свернули. Обрадовались. Говорят, хорошо, что вас дождались, вместе пойдём. Перекусили. Гриша довольный:
— На, тебе, Вова, колбаску, сыру, чаю...
А сам пальцем в рот уминает. Возбуждённый такой, радостный.

Нагрузили рюкзаки, что-то много оказалось. Тронулись. У меня нога разболелась, еле ковыляю, отставать стал, а эти тундровики бегут, хоть бы что. Я им говорю: «Идите вперёд, у тура на плато на свороте подождёте меня». Они и умчались, и Гришка с ними. А ночь уже, ни хрена не видно, ветер снизу свистит. Дотащился до тура. Никого нет. Давай кричать:
— Мужики, мужики-и-и, эй, где вы?!

Тишина в ответ. Ну, думаю, у второго тура, наверное, сидят, курят. Пошёл дальше. Подхожу ко второму. Никого. Опять покричал. Бесполезно. Блин, гады, бросили меня, в лагерь утопали. До того обидно стало. А Гриша-то, вот козёл, я с ним лез, лез, а он, гад, бросил, убежал... Злость у меня. Потащился дальше. Ни черта не видно, стал ориентироваться через спину, смотрел, где за спиной Мун-Хулик, его ещё кое-как видно было, и определял куда идти. С больной ногой долго я шёл, когда же деревья появятся? Всё плато и плато. Потом увидел огонёк вдали, ну, думаю, это в лагере костёр горит. Пошел на огонёк. Потом оказалось, это тайга горит километров за 40. Наконец плато стало заканчиваться, под уклон пошло, вышел наконец-то. Но тропу не нашёл, влево на баню вышел. А в бане Мишка Полынцев жил. Один.
— Эй, кто там, — Мишка из-за двери испуганно.
— Я это.
— Ни фига, вы ходите, а Гришка где?
— В лагере, наверное, бросил меня на плато, сука.
— Да ты что? — Мишка аж подпрыгнул от таких новостей. Засуетился.

Дошел я до палаток. Спрашиваю, Гришка не приходил? Нет, говорят, не появлялся, может в палатке у саяногорцев? Поковылял я туда. Заглянул в большую палатку, спрашиваю:
— Гришка здесь?
— Нет, он на горе с Муравьёвым.
— Я Муравьёв...
— А-а-а-а-а..., — завизжала какая-то баба. — Гришка потерялся!!!

Бля, я прямо опешил от этого. А я его ругал. У костра объяснил, что к чему. Народ понять не может, куда они делись? Сидим, чай пьём, ждём. Через час появляются. Все трое. Говорят:
— Погорячились мы с тобой, Вова, надо было с тобой идти. Виноваты.

Рассказали, что было. Дошли они до тура, и отошли за камешки покурить, от ветра спрятались. Покурили. Ждём, тебя всё нет. 15, 20, 30 минут. Потом вроде слышали отголосок какой-то, но думали, что это ветер. А потом кто-то из троих высказал ужасную мысль: он, наверное, ногу сломал. Бегом назад! Добежали до камня, где ещё все какают, нет никого. Вернулись — рюкзаки не найдём. Только что здесь были! Давай бегать искать, материмся. Только что здесь вот были, ничего понять не можем.

Ну вот, это последняя гора была на этой альпиниаде. Утром я по лагерю бегал, Джо Егунова искал, чтобы контрольный срок снять. У себя в палатке его не было, он всё по гостям ночевал. Наша команда собираться стала, вниз валить. Так я Джо и не нашёл. Забежал в палатку к Гришке, говорю:
— Гриша, найди Джо, сними контрольный срок, я его не нашёл.
Гриша:
— А? Чё?
Из спальника вылезает, глаза трёт. Я смотрю, а он в обвязке и карабин на груди болтается. Бедненький, так и уснул во всей амуниции.

* * *

Через шесть лет саяногорец Гриша Семиколенов взошёл на Эверест в красноярской команде, а через семь лет Володя Муравьёв на той же стене Мун-Хулика сломал ногу... и Гришкиного взлёта уже не достиг.

Красноярск, 1990.

* * *

Из письма.
Конечно же, на Мунхулик ходили Володя Муравьёв и Гриша Семиколенов. Вова в мае приехал из Тувы, и я его рассказ записал. Первоначально он был как интервью. На бумаге валялся в «Вигваме», потом как-то попал на сайт. Его (рассказ) правили и сократили, возможно Бурмак.
С уважением,
Н.А.Торотенков.
08.10.2018.

К оглавлению