Соколенко Вильям Александрович

Когда пытаются подковырнуть — мол, как, дескать, тебя это в пьяном виде угораздило — давно уже бисер не мечу, а прямиком к Уроду отправляю — иди, у него поинтересуйся. Тем же тоном и в той же неуважительной форме, он объяснит как. Он первый там летал не летально, лет за 7 до меня. Голову повредил, сломал себе чего-то еще.

Маленькая преамбула. Пили тогда много (время такое и прочая... в общем, оставим без комментариев). Сейчас Урод только на кочерге лазит иногда — для поддержания образа. А тогда — обычное дело. Лазили мы в то время (Игорь Моисеев, Миша Кудрявцев, я) весьма неплохо. А нормально, спокойно ходить серьезные места можно, только если на трезвую голову постоянно их нахаживать.

28 мая 1995 г. Воскресение. В субботу вечером где-то с кем-то посидели, но не сильно. Утром собрался наверх прогуляться — проветриться, не лазить. Не дойдя до остановки — бац! — Санька Акулинин, земля ему пухом. Он тогда уже в бегах был. Сверху законники ищут, снизу бандиты — всех достал. Состояние у одноклассника жутко подавленное, глаза бегают. И бутылка водки. Полгода ему жить оставалось — осенью достали таки. Чтобы морально поддержать, посидели на лавочке у «Косого» гастронома. Немного, но принял. Веселее стало, рассиживаться некогда, поехал.

Поляковский Анатолий Викторович

Автобус битком набит, там Выродок с толпой шпаны, как обычно, главный. Песни под гитару орут. Где — то рядом, не с нами, стояла будущая Подарок мне на день рождения от Лёньки Шахматова. Как потом выяснилось: «Кто- то с Митры упал в тот день из компании Выродка, а я с ними в одном автобусе туда ехала». Видал, какое оскорбление — «из компании Выродка». Без ансамбля я играю. Олег уже хороший, а все остальные нет: он им пить не дает — нельзя. Водки у него — хоть залейся. Это если на двоих. Одному ему скучно, меня увидел — вот оно, счастье. Им ведь как? С Поляковским водки один раз выпить — это рассказов на всю жизнь. Как Пушкин раз по пьяной лавочке в Одессе в фонтан у театра пописал, так они триста лет за это говорят, будто больше и не было у них ничего путного. Сам то Сергеич и забыл про это триста раз. Начали мы с Олежкой — как на Турбазе сошли. Он всех вперед прогнал, чтоб дурной пример с таких как он и я, крутых дяденек, не брали. Дальше, как обыкновенно: следующая на полпути к Кордону, 3-я на Кордоне, потом отрезки сокращаются: 1 км. — 700 м. — 500 — ... В районе Пыхтуна уже «вон до той березы».

К Слонику подошли озверевшие. Надо момент ловить, выбрать только с какого героизма начать. Рванули сразу на Этажерки, дальше на Пятна. Тут, помню, Олег приплыл. Не рассчитал, на него по-другому действовало, или перебор уже был. В общем, он мудро Колоколом потопал, а меня понесло. Помню, Вова Лебедев с кем-то в связке справа от нас на углу на Коммунаре висит. А я Пятна левые (или это Цветы? Кто как обзывает...) без рук, с полным кулем за спиной. Никогда больше, ни до, ни после с грузом там без рук не ходил. Масть, чувствую, пошла. Еще чего-то сложное, для себя, сделал. Дегустерскую катушку на Коммунаре подтвердил.

Выродкова толпа на Митру собралась. У меня к ней тоже было дело. Давно подкатывался там к стеночке одной. Это как по полке вверх идти, так, не доходя до щелей — первый ход, метров пять, чищеная стенка. Она потом к верхней вертикальной щели подходит и дальше уже — как обычно. (Фестивальный, или что-то типа того). На канате разучивать — уж больно простое место, не Сумасшедший, в конце концов. Мощные такие ступени, если снизу смотреть, с полмизинца толщиной. Хоженые, главное.

Ну, думаю, ага, щас я ее сделаю, пока кураж прет. Толпа ушла. Я чуть задержался — и за ними. Рюкзак с водкой у меня — я Выродка облегчил, когда его на Этажерках тормознуло. Дошел в гору до развилки, где тропа на II-й уходит, тут, хач! — ливень. Я прыг под елку. А они наверху тоже под II-м в районе Сарачевки в камни зарылись и кричат там без водки — едой меня заманивают. Щас! Мокнуть я буду! А и без закуси еще никто не умирал.

Соколенко Вильям Александрович

Сидел, пока дождь лил. Согревался. Наверное, много. Хотя дождик лил не долго. Мысль четко помню: ветер сильный, Митру всегда, ту стену обдувает мгновенно. Я ж ее как облупленную знаю, все ейные подвохи. Митра — женщина суровая, я ее всегда очень уважал.

1986 г. Пошел тогда один, и как меня прижало на полке! Вниз-то посмотрел — о-ё-ё! До Угла дополз — какое там наверх, вниз бы спуститься. Забился в щель, полпачки выкурил с перепугу. А через месяц Мама Казакова свой выводок туда повела (Ленька Бес, Пашенная, Ванька Зубрилин ...). Залезла, канат скинула, дети на страховке поднялись. И я тоже. Вниз они так же, а я — ни в какую. Меня(!) тетка(!) на Митре(!) страхует(!) Детки скрылись с глаз долой, хоть не позориться перед ними. Как меня там трясло. Наташка до сих пор помнит. Но уж как начал бегать на Митру — вызубрил потом наизусть, до автомата. Комплекс начисто прошёл.

1987 г. Потом она еще раз щелкнула, конкретно так предупредила, что будет, если без должного уважения. С нижегородцами тогда полазили, от дождя под Водоразделом спрятались. Ели, пили, вечером уже. Дождь кончился. Домой вроде пора. У меня напоследок новый прилив энергии — «пять минут погодите, на Митру сгоняю» Ступени уже обдуло — забежал стену. И на самой макушке уже, в безобиднейшем месте, перескакивая с камня на камень. Лишайник мокрый. Нога сошла — как звезданулся меж камней. Думал — переломался. Боль дикая. Но еще больше перепуг — как эти чайники меня вниз делать будут. Быстрее, пока шок не прошел, и шевелилось хоть что-то, прополз вниз. Гордиться нечем, но жалко, зрителей не было. Калека по стене Митры сползает — сам бы с удовольствием поглядел. Доковылял до нижегородцев. Сбегал, называется в булочную. Левое бедро и ягодица — живого места нет. Хорошо, среди них санитарки нашлись, и йод. Сам обратно не дошёл бы, дотащили. Дома потом неделю пластом провалялся, ходить не мог. За свой счёт, конечно, не беспокоить же врачей по пустякам. В общем, тогда история получилась наоборот — сначала в виде фарса. Дальше только то, что сам помню, без домысливания. Услышишь другую версию или подробности — плюнь тому в харю. Даже спасатели до чего изумительно себя вели в процессе. Но это на них ненадолго просветление нашло, забылись на какое то время. А потом отдохнули и принялись за обычное дело — разукрашивать и принижать значение.

Соколенко Вильям Александрович

Ну вот, дождик кончился. Чувствую — в форме, крыша еще не поехала. Но форма — дело переменчивое, через десять минут все измениться может — нужно рвать побыстрее. Мимо толпы просквозил, не останавливаясь. Они вроде как есть наладились. Просили подождать и водки. Мне не до них было, да и водки уже мало, и вообще я лазить пришел. Рукой махнул, догоняйте.

Непринципиальное не отложилось — переобувание, проход по полке, место срыва даже. Хоть убей, не помню, где там сошел, то ли с первого шага на стеночке, то ли чуть выше. На мизерах, видимо влага осталась, а, скорее всего мокрый мох-лишайник. Уй, гадость мерзкая, его же не видно!

Сошел, одним словом. Пришел в себя на дереве. Осознаю местоположение. Деревце ровно посередине — вверх 30 метров, вниз — 30. Что туда, что оттуда — страшно глядеть. Крутизна — почти вертикалка, черное все (во мху), мокрое. Сосенка одна на 10 метров вокруг. За какую-то щелку уцепилась, и стоит почти параллельно скале. Меня с разгону заклинило между ней и скалой, боком, лицом к стенке. Вишу как баран у абрека на шее. Сильно болит бок (ребро, наверное). Но это не страшно, не впервой. Очков нет, калош тоже. Кровь какая-то. И состояние — эйфория неописуемая.

Ни хрена себе, я дал. С Митры упал! И живой! И двигаться могу пока. Сразу, зачем-то, кому-то наверху средний палец показал. То ли Митре самой, то ли еще кому — «Не дождетесь!». Пока члены шевелятся — надо побыстрее дергать оттуда, как, не важно. Ждать пока толпа подойдёт? Ага, доставлять им такое удовольствие. Их же хлебом не корми — дай товарища из беды повыручать.

Соколенко Вильям Александрович

Самое тяжелое — выскрести себя из дерева, чтоб ему вечно цвести и шишек побольше. Да, 50 см правее или левее — и хана. А значит, сверху увидели, что человек хороший летит и дерево это подставили. Не гробить же, в самом деле, такого меня только из-за того, что у него с этой Митрой сложные отношения. Так? Так! Это я позже обдумал и к своему Куратору с уважением относиться стал.

Ну вот. Не знаю, как, но выбрался на волю из дерева. Торопился, толпа вот- вот должна была появиться наверху. Легко оценил положение. Подъем исключен — все гладкое. Да и не ходил там никто, никогда. Вниз — то же самое — гладкое, черное, мокрое, отвесное и с наворотами. Я в носках — калоши улетели, вязки не выдержали, наверное. И без очков — не страшно зато. Щель с деревцем куда то вбок ведет. Тупиковая. (Потом подлазил — проверял). Как честный человек дёрнулся вбок по щели и дальше вниз полетел (Женька, когда на Женских Призах наверху влип, тоже знал, что полетит, и всё-таки дёрнулся наверх для приличия). Знал ведь, что полечу дальше. Хоть и в состоянии аффекта, но логика очень простая. Раз уж жив до сих пор, так и бояться нечего — выплыву. Иначе бы просто не по-джентельменски, не честно было бы — на фига тогда дерево подставляли?

Как полетел, утверждать не буду — то ли технический срыв, то ли из-за повреждений (ребро) отпустился. Дальше — сижу уже внизу, метрах в трех от земли, кусты какие-то колючие, противные. Я их трогать не стал — хватит с меня. Сидел, ждал, когда, наконец, придут эти бездельники и меня спасать станут. Кайф помню — опять живой. Пришли, вещи увидели. Стали наверх кричать, а я им снизу ответил. Дальше уже они кайф от спасработ ловили. Кроме выродковых, еще откуда-то целая стая знакомых лиц взялась.

Соколенко Вильям Александрович

Ух, красиво работали. Мигом нарубили жердей на носилки (Роговского тогда не было — приходите и рубите деревья кто хотите). Настелили чего-то, положили тело. Оно как котлета было. Руки и ноги сверху донизу — ни одного живого места. Переломано, значит. Морда лица вся в крови (череп головы проломлен и из огро-о-омной дырки в ём кровь хлещет). Это они там переговаривались негромко, пока носилки готовили. Диагнозов наслушался много, и все к одному — не жилец! Только что мозги с камней не соскребали в память об умном человеке. Носилки сделали быстро — все же спецы, все в горы ходили, товарищей выносили не перечесть. Я им не мешал, им видней. Даже жалостью к себе проникся. Гонцы в Нарым за «скорой» сразу полетели, как только тело обнаружили.

Несли классно — не трясли. До Слоника процессия дошла — я с ложа, сверху (на плечах несли) глаз скосил — народ стоит притихший. Мои суровые ребята им что-то коротко так отвечают. Я к тому времени уже отдохнул, отлежался, соображать стал в доступной мере (минут 40 прошло — как под елкой сидел). Чувствую — а состояние мое вроде как не тянет на торжественность момента. Руки, ноги: все суставы болят, но двигаются — побиты, но целы. Сознания не терял, голова не болит, значит, сотрясения нет. Позвоночник шевелится. Живот пальцем незаметно потыкал (помню, что Теплых от внутренних разрывов ушел) — живот как живот. Лежу дальше, не обламывать же пацанам процесс. Да и воскресать сразу — еще поймут неправильно.

Гляжу, они с каждым шагом все важней становятся — совсем уже хоронить тащат. Решил ободрить, как мог:

— Волчок здесь?

— Здесь, Толя. Потерпи.

— Две бутылки водки. Выродок здесь?

— Здесь

— 2 бутылки. Самоса здесь?..

Попал, в общем. Всем, кто поблизости был, по две бутылки водки раздал, год потом отдавал. Урок на будущее — упал, лучше молчи.

Спустились до перевала. «Скорую» дожидаться не стали — понесли вниз по дороге.

Беляк Иван Филиппович

Со «скорой» в то время всегда были проблемы. Пока в Нарыме расшевелятся, пока вызовут, пока приедет. То связь не работает. Еще полгода не прошло, как пацан (Дима Шашин) с Уха на Пролетарке в Садик головой брякнулся. (Там табличка сейчас нарисована). Помер не сразу. А ребятишек тогда в Нарыме «послали», за пьяную шутку приняли. Врачи потом определили, что все равно не жилец был. Но осадок у ребят остался, и Выродок (он при том присутствовал) даже по радио («Местное Время») за это ругался на Нарымских очень эмоционально, сам слышал.

Только Пыхтун прошли — «скорая» уже летит. Загрузили внутрь, вещи мои тоже. Кольнули чем-то. Лежу, как на иголках. Урода вспоминаю — как он из больницы сбег. Во-первых, там тошно валяться, во-вторых, платить надо за «нетрезвое состояние». Но у того, хотя бы, сломано чего-то было, а я то целый. Лежу, соображаю, как бы воскреснуть поделикатнее, чтобы ребят не расстроить. На улице мои спасатели к врачу с санитаркой (как это принято в подобных случаях): «Жить будет?», «Сделайте хоть что-то...» и т. п. Так мне неловко стало. Хоть и хорошо лежать было, но сдаваться надо. Хорошо хоть не расслабился. В больнице тоска, если лежачий. Не покурить. Наркотой только пичкают всякой, обезболивающей. Оно мне надо?! Валяться и дома можно, а обезболивающее — во!.. Вспомнил! На Юбилейном, в комнатке, на антресоли 2 бутылки от Варьки (супруги моей — она тогда в отпуске, в Нижнем Новгороде была) заныканы.

Соколенко Вильям Александрович

Последняя капля — лезет ко мне с улицы санитарка и ножницами щелкает, к голове ими тянется — волосы стричь, (а там-то царапина всего, кровищи было не из проломленного черепа, а на сучок какой-то налетел и чуть — чуть содрал). Выскочил, к чертовой матери, из «скорой». Чтоб силой обратно не вернули — сам атаковал. Всех обложил, врачу в резкой форме отказ от помощи заявил. Он мне бумажку подписать дал и укатил. Вот за это и сейчас неудобно — хороший, добродушный дядя, метров двух ростом. А я его чуть не матом. Катерина на Нижнем Кордоне их тормознула — где раненный-то? Врач (потом рассказывала) очень расстроенный был: «Раненный пешком идет».

Дальше все смутно. Машину то прогнал, а идти надо, 6 км. Шок прошел. Ноги еле двигаются — ни одного живого сустава. Сразу понял — во что влип. Разозлился на всех-всех-всех. Спасителей прогнал — не надо мне никакой помощи, ни от кого, чего привязались. Поковылял как Маресьев. Один. Покалеченный. Слепой. Мрак кромешный. Доволокли до дороги и бросили — помирай. Хуже всего, что бросили не до конца — мучители то спереди, то сзади маячили. Пасли. Не успел я качественно настрадаться, как они машину тормознули сверху. Загрузились. Довезли до Турбазы.

Соколенко Вильям Александрович

Там уже другая команда на остановке приняла. Выродок до конца страховал. Автобусы тогда ходили редко, время домаршрутное было, одни муниципалы. Народу тьма (ностальгия — безумная толпа берёт автобус. Это сейчас, довели страну, через каждые 5 минут и сидя.) Что-то помниться: подходит автобус, возле него сразу давка страшная. Красиво так толпу раздвинули, с эпитетами конечно, на руках в автобус внесли. На кого-то рявкнули, с сидений согнали, на двойное уложили. На Предмостной выгрузили — сам уже не двигался. До Юбилейного, лежбища моего, хоть и в вертикальном положении, но донесли. В крови весь с ног до головы. Под это дело с нами Лёха-мент пошёл, на Турбазе присоединился, тогда гоблины с дубинками на улицах ещё шибко борзые были — так объясниться с ними в случае наезда. До комнатки транспортировали шестеро: Лёха-мент, Олег Выродок с другом Максом, Самоса, Женька Ловкий с Хилых и ещё кто-то. В общаге уложили на диван, мягким обложили. Всё, спасибо, успехов, до свидания, век помнить буду, дайте помереть спокойно. Уже одни антресоли на уме. Самоса оказался величайшим целителем. В супругиной аптечке лично отсортировал обезболивающие таблетки от контрацептивов — обёртки похожие были. Мудро — чтобы сослепу не перепутал. «Вот эти есть будешь, а вот эти НЕ ЕШЬ». Просто и гениально, главное — не навреди. Великий врач Самоса Вадик тогда ещё хороший мальчик был, пока с Дикарём не водился. Дикарь, впрочем, тогда тоже другой был. Женька Ловкий с Хилых, им уже всем уходить давно пора, спасработы закончились, всё никак не мог успокоиться, «не надо ли ещё чего?»

Соколенко Вильям Александрович

Сердцем чуял, что не чтоб маму не пугать, не велел им домой себя нести. Но мне те, что на антресолях, обе нужны были. Наконец угомонились, ушли. Чтоб встать, подставить стул, влезть на него, перепрятать — час адской работы. Ни одна конечность не двигалась. Успел ударную дозу принять, специально, чтоб отключиться. Обезболивающее, кстати, лучше не придумаешь. Что потом ещё хуже будет — «так ведь это, пойми, потом». (Никому не советую. Но по той обстановке — да.) А вскоре и мама пришла. Ленка Канская, добрая душа, видела наверху, что тело несли, и позвонила, в каком, типа, морге или где Толю навестить можно, такое несчастье — так побиться. Мама мудро по больницам суетиться не стала, а прямиком сначала в комнатку. Сразу с ходу присёк любые намёки на больницу. Она удовлетворилась моим видом: 1) живой, как ни крути; 2) неделю с дивана не сдвинусь. Сделала всё, чтоб под рукой было: ведёрко, пульт ТВ, покушать, газеты, покурить, лекарства. Потом каждый день приходила на 10-15 минут — ведёрко вынести, поесть принести и свежих газет. Так и лежал в одном положении дня 3-4, шевелиться невозможно. Фигня, муки телесные они так и так везде были бы, зато всем страдающим такие бы условия. К третьему дню кое-какие суставы начали оттаивать. Переломов точно не было, ясно стало. Ребро только беспокоило. Юра Иванов поломку определил, назначил перемотать потуже и покой. Все спасатели в процессе и потом вели себя очень, повторяю, хорошо. А кто к пирогу не успел — те плохо. Всякие гадости, вроде про «врача побил» — это от тех, кого не было. Ребро бы срослось себе спокойно.

Хвостенко Олег Валерьевич

Но на четвёртый день заявился Пашка Дикарь, которого в день полёта и близко не лежало. Водки не принёс — мама, мол, строго наказала, когда он по телефону про лежбище расспрашивал. Зато принёс...«Сказку о Тройке» Стругацких. Я у него её год до этого тряс, всё никак. А тут он решил — пора. Поначалу меня это даже растрогало, вот спасибо. И в голову как-то не пришло — а в чём подвох? А в том, что при рёбрах даже ни кашлянуть — глаза на лоб лезут (очки мама сразу новые принесла). А в «Сказке», что ни строчка — ржачка сплошная, да и знаю её почти наизусть. Начинаю читать — оторваться невозможно. Вот где казнь египетская была. Собираешься с духом, задерживаешь дыхание, и — сколько хватит, строчек 10-15. Потом давиться начинаешь от смеха, при этом чуть сознание не теряешь от боли. 10-15 минут корчишься в муках, и по новой, 10-15 строчек. Доходишь, например до Выбегалло: «Ля вибрасьён са моле гош этюн гран синь» (Подрагивание моей левой икры есть великий признак) Короче, три дня подряд моё ребро поломанное сотрясалось и срослось не так — вот тут даже показать могу, снаружи видно, как нижнее выпирает, правое. Не мешает, впрочем. Но осадок остался. Ага. К третьему дню картина с последствиями уже достаточно прояснилась — к врачам не ходи. Медицины не касаюсь. Проанализировал. И картинка получилась очень даже приглядная.

Как историк авторитетно заявляю, главное — не вляпаться в дерьмо, а красиво из него выйти. Что мои спасатели сработали красиво — это факт. Но то, что я им не трупом достался после 2×30 м — заслуга моего организма, не моя. Опять, как в первом случае, блин, ягодица — где-то на сучок какой-то врезалась. На спине невозможно было лежать, очень болезненная рана, глубокая такая. Но суть не здесь — напоролся уже где-то внизу, в безопасности. А так, на спине — ни единой царапины, на груди и животе — тоже. Все удары на плечи, локти, кисти, бёдра, колени, ступни — это полный набор. Ни в первой, ни во второй части не кувыркало. А скала-то не гладкая. 4-5 метров летишь — бац! — блин снизу торчит, после еще какая гадость, и всё это при абсолютном почти g (9.8, кто не знает). Любой нарост должен бы любую летящую систему вразнос послать. А вот хрена лысого. Мозг ничего не контролирует, тело само знает, что делать. Ведет себя, не как полицейская машина в телевизоре — кувырком, но как луноход, когда на препятствие колесом наезжает. Тело манипулировало своими частями в полете, чтобы удержать всю систему в стабильном положении. Элементарная теоретическая механика. И не морочьте мне голову про «в рубашке родился» и, тем более, «пьяному везет». Выпей, хоть два литра, и лети. Долетишь — ящик поставлю и признаю себя неправым. Не то место, чтобы с медицинской точки зрения логически объяснить. Максимальная концентрация рефлексов и реакция тела на угрозу остаться без хозяина. По обстановке, «мы теряем его» — и пошли молотить конечностями как колёса лунохода. «Пьяному везёт» — это когда — бряк с высоты и целый. А если этих бряков за доли секунды 20 раз, и все летальные, на выбор, любой.

Поляковский Анатолий Викторович

И откуда у конечностей такая способность к спасению взялась? Кто научил? У всех так? Фиг вам!

Уж здесь-то я компетентен, за 10 лет столько полетов, да каких(!) повидал, сколько иной и за все 11 не увидит.

Как чайники летают — видел? Ой-ой-ой, только не это. Даже, если живой остается, — такой осадок потом. Зрелище мерзкое. Это же как надо себя не любить, чтобы ну вообще ничем себе не помочь. Когда на твоих глазах это проистекает, то все в очень-очень замедленном действии. Мозг, как компьютер просчитывает дальнейшее. Вот, скажем, первый у меня был Ванька Зубрилин. Летел с Такмака. С самого, почти, верху вниз до площадки у Большого Беркута. Я под карнизом стоял, в Корыте, у Перехода на стенку. Он летел по ледяной стене над Корытом. Неуправляемая торпеда. На спине, абсолютно безвольно, в глазах тоска, вид виноватый. Говорила же Наталья Александровна (тренер) — всем стоять и не двигаться. А он зашевелился, поскользнулся, вот и летит теперь. Она же ругаться будет!

Беляк Иван Филиппович

Внизу, хоть и зима, площадка выдутая, все равно, что асфальт, и куча камней. Его прямо на них несет. У меня мысль — ну с Ванькой уже все ясно, теперь лишь бы он за собой еще пятерых не захватил — на середине Корыта группа стоит. (Это Маме Волчихе с Папой Волком, Н.А. Казакову и Шахматову Леонид Егорычу взбрендило детишек на зимний Такмак поднять, флаг навесить. Я детишек с веревки на веревку пересаживаю, а наверху Наташка (Волчиха) с Ленькой их принимает). Волчиха наверху мысленно по этапу пошла. (Шутка сейчас не совсем удачная, два года назад уехал от нас Леонид Егорович надолго, 10 лет строгого. Просит про Столбы писать). Ванька летел абсолютно — камень-то во льду — со свистом, скала аж гудела. Скрылся из поля зрения — там внизу все резко обрывается — сверху дна не видать. И тишина. Несколько секунд гробовое молчание — все чуда ждали, может голос подаст. Ни фига. Наташка сверху металлическим голосом: «Всем стоять. Не двигаться. Дядя Толя — быстро вниз». Корыто во льду. Я в железе по нему минут десять слазил. Мимо детей прохожу — замерли окоченевшие, боятся пошевелиться, ослушаться — Наталья Александровна во гневе страшная. Кричать Ваньке нам даже в голову не пришло. Спустился почти донизу — камни уже видно. «Дядя Толя, я живой». Скрежет железа услышал и голос подал. Как с того света. Под одним камушком наддувчик снежный был. Один квадратный метр, не больше! Так Ваньку не по скале даже, а по воздуху, чётко так прямо в него. Кто-то там сверху с хорошим глазомером Ваньку курирует. И отделался Ванька помятым носом — наверху еще, когда поскользнулся, носом скалу ткнул.

Спустились, у нас, троих взрослых, истерика приключилась, не бывает же такого, чуть правее-левее и все... Другие детки, на нас глядя, тоже подключились. «Летчик» стоял-стоял в непонимании, потом плюнул и заревел — обиделся, решил, что все ржут над его набухающим шнобелем.

Соколенко Вильям Александрович

Прошло 10 лет. На I-м. Иду вниз через Крокодила. Смотрю, к Тараканьему Лобику мужик подходит, лезть его собирается. Дядьке лет 50, не так давно на Столбах появился. Бородатый такой, шустрый, общительный. По скале неплохо бегает. Таракан — ход хороший, всегда интересно поглядеть. А особенно, когда люди в возрасте такое исполняют. Кроме меня поблизости никого не было, зато внизу полно народу. Дядька пошел. Я смотрю. Учебный фильм «Как делать не надо». Уж больно самонадеянно, неправильно изначально пошел. Возраст и опыт — вещи разные. Видать, легко проходил в калошах, а сейчас в кроссовках попер. Чувствует (мне даже видно), что-то не так, ощущения другие. Даже подход был некрасивый, тяжелый, в напряге. Ну не идет масть — сливай воду, возвращайся, чего героя изображать. Таракан никуда не убежит. Встал левой на карман — нога ходуном играет. Нагрузил, правую поднимает, и ... пошел вниз. Налетел на дерево. Березка там, на краю Садика. С пышной кроной была. Он в этой кроне долго барахтается (опять замедленная съемка). Шум, треск. Половины веток сейчас там нет. (Инспектора Роговского не было — ответил бы дядька за каждую веточку). Суетливо, как-то, неправильно он руками в березке махал — не далась. Грохнулся с 3-х метров спиной на плиту. Тяжело, как мешок с песком — после такого не живут (не в качестве пошлой присказки — там действительно позвоночник должен был на детальки развалиться). Отключился, понятное дело — труп. А раз труп — так ляжь и не двигайся. (Вон Ванька, хоть и мал был, а соображал — на месте происшествия ничего руками не трогай. Вот и ждал в той же позе — мало ли. Наверху ослушался — виноват, зато здесь вон какой примерный, дисциплинированный...). Так нет, не налетался еще. Мозг отключился — это видно. Лежит на спине, руки, ноги судорожно подняты. Наблюдаю это в глубокой тоске, рядом — а помочь никак не успеваю. Это поведение его конечностей ввек не забуду, вашу ..., шо ж вы делаете, вам хозяина спасать надо. Он на спине, как брейкер-переросток, медленно вращается и к краю сползает. Всех делов — руки, ноги опустить. Ветровка скользкая. Дошел до края — хлоп вниз. Полуметром ниже — большой камень. Мужик на него, но тоже чем-то не понравился, тяжело перевалился и дальше уже безо всяких помех к земле полетел. С камня ему уходить вообще надобности никакой не было, я даже не ожидал — зачем дальше-то, ни скорости уже, ни инерции. Ну, хватит вроде — березка, плита, камень — три раза ему, праведнику такому, помощь сверху посылали. На атеиста нарвались. Но, похоже, они там не обидчивые. Скрылся дядька, мне уже не видно. А чего смотреть, там до земли прямой полет, как груша с яблони, 15 метров. Начало мая, снега давно уже нет, шансов никаких. Снизу крики. Народ побежал к месту падения, да чего там, к гадалке не ходи — отлетался болезный. Сижу, жду развязки. Там внизу Вигвам в первых рядах, Валерка Борода — обязательно. Любил он эти дела, царство ему небесное. Как кто где сверзится — Борода тут как тут. Нюх у него был. Да не просто поглядеть, а чтобы и работы организовать, и потаскать. Гляжу — идут к Раздевалке. И мужик идет, сам ноги двигает. Швец с Бородой по бокам. Что за хрень? Где котлета? Спустился поглядеть. Ну, так и есть! В садах соловьи поют, травка зеленеет, а где «летчику» пасть, там, в тенечке, на последнем издыхании черный сугробик.

Соколенко Вильям Александрович

Во, блин, — редкая удача! Выпадает же такое счастье воочию наблюдать два шикарных, 100% летальных полета, почти по одному сценарию, и с одинаковым, почти, концом. Если бы этот тоже только носом отделался — для чистоты жанра. Ну, полная аналогия: глупость от неопытности, безнадежность и бездеятельность, высота, размеры сугробиков, причем, ни там, ни там им быть не полагалось. У дядьки последствия были — в груди что-то поломалось. Но не слишком серьезно. Через неделю после этого Ваньку Зубрилина (уже давно взрослый альпинист) в городе на остановке встречаю: «Тут неделю назад на I-м еще один „летчик“ твой подвиг повторил...» — «А, знаю. Это мой папа».

Без комментариев. Ваньки сейчас на Столбах что-то не вижу. А Дядя Паша Летчик (это мы с ним друг друга так величаем — «в одной эскадрилье служили») — как штык, каждое воскресение. Делает неплохие вещи — Баламуты, Перья, Призы. На Таракана с тех пор не дергался. Комплекс.

Я-то на Митру свою уже в конце июня пошел, месяца не прошло с полета. Хромал еще. Залез обычным ходом — нормально, никакого комплекса. Траекторию сверху и снизу осмотрел. Калоши внизу собрал. Очков не нашел, не иначе сороки уперли. Красивые были, блестящие. Иду обратно, возле II-го Урод навстречу. «Ты что, уже из больницы?» — «А я там и не был». Очень он тогда расстроился: «...... .....!» - эмоционально так высказался, компетентно. В переводе — везет же некоторым. Сделал я его. Дык, ну что, бывает. Больше мы с ним эту тему никогда не трогали. А кто хохмить за это начинает — иди к Уроду шутить про пьяные полёты.

Падения чайников неинтересно описывать. Тут главное вовремя уйти с глаз долой. Кто ближе оказался — тому и тащить. Уйти, понятно до падения.

А вот как летают компетентные товарищи — приятно посмотреть. (Про Теплыха молчу — там вообще мистика. Бабушка Зверева, тоже отдельная песня. А с Леушинского она ушла — сердце). Пишу только то, что сам видел. Вот лет семь назад на начале Женских Призов слетел КМС из Новосибирска. И два года назад на самом верху их же — Женька Дмитриенко, III-й юношеский разряд по скалолазанию (ему только про разряд не поминать — убьет), правда, сейчас у него уже, наверное, II-й — этим летом стал вице-чемпионом России по альпинизму. Чемпионом стал Олег Хвостенко, так он в самые жуткие морозы на Рождество, в минус 44°С, те же Призы ходил. А Женька в это самое время, вместо, чем тренироваться, балду гонял, на Черном Море крабиков ловил. Поэтому Хвостенко первый, а Женька с Пашей Захаровым, глубоко вторые.

Соколенко Вильям Александрович

Ну, значит, были какие-то соревнования на Столбах и перед ними мне на хвост сел КМС из Новосибирска — покажи чего-нибудь такого, размяться ему перед соревнованиями. Полазили. Пошли на Призы. От Колокола проходим траверс. Показал пальцем начало Женских — вот, мол, хорошее место, со страховкой ходится. Без — сам не ходил и не рекомендую. Ну, ему мнения штатских, не КМС-ов, не аргумент. Он, поди, на Ушбе какой, или что там у них в Новосибирске?, и не то еще видел. Посмотрел начало, губами пошевелил — просчитывал ходы, значит. Что там дальше — не видно, зато снизу по стене такие мощные ступени вверх идут.

Пошел. Я в сторонку отошел немного, чтоб, если полетит, не ушибся бы об меня, ему еще на соревнования. Очень технично (КМС это тебе не III-й юношеский) прошел вверх метра два, откуда его и сдунуло. Сначала он летел в глубокой задумчивости — не ожидал. Что за хамство, КМС я, или где? Сорвало его неожиданно, закрутило. Сначала боком на катушку, где я стоял, потом уже спиной к скале. Катушка крутая, не тормознешь, потом карниз, после опять катушка и обрыв — падать повыше, чем с Чертовой Кухни. Времени — сотые доли секунды. Лично видел — все в двух шагах было. Он еще тупо соображает, что им тут не до конца рады, а тело его, дурака, спасать пошло. В полете развернуло мордой к скале, и обеими клешнями как врезал, десятью растопыренными пальцами. Мне чуть дурно не стало — больно ведь, поди. До костей все сойдет. Первую большую катушку он сходу проборонил, но зато и скорости новой не набрал. Карниз прошел качественно, не потерял стойку. Летит последнюю катушку перед обрывом. Пальцы вжимает так, что искры летят. И, как в пошлом кино, тормозится на самом-самом краю. Не дотянул. Ну и ладно, хоть день мне переноской своего трупа не испортил. И еще я тогда про волшебные слова: «ты не со мной» не знал. Это не из-за ответственности, конечно, а чтобы никаких тебе потом моральных страданий. КМС только остановился, тут же, без переходов и осматриваний, с места, рванул вверх тем же путем до меня. Сел, и на пальцы смотрит. Выражение счастливейшего идиотизма на лице. У меня на Митре точно такое же состояние эйфории было. У него пальчики, как помидоры были — без шкурки, или с остатками шкурки. А, начхать. Он с такой гордостью на них любовался. И правильно делал.

Сошел он из-за элементарщины. Конец лета, лиственница сыплется, повсюду хвоя. Под ноги смотреть надо, сдувать со ступенек и хваталок. Этому КМСу мозги бы такие, как пальцы. Но спас он себя красиво. Как на соревнованиях выступил — не знаю, не ходил.

Сиротинин Владимир Георгиевич

На Коммунаре пацан с Пятна сошел. У меня Пятно — это перед вертикалкой последней, где Рояль с Обходом сходятся. Сам я полет не видел, но там все и так ясно. Весь верхний лоб прошел — стойку держал. По мху — две мощные полосы — «Последний Путь», метров двадцать. Рефлексы правильно сработали. Другое дело — без толку все это. Лоб обрывается и все — свободный полет, там хоть как вразнос пойдешь. А внизу, на площадке, груда камней. Летом. Тут уж от летуна мало что зависит, это как карты лягут. У Ваньки с дядей Пашей легли как надо. У этого тоже был свой теоретический процент: если перед самой землёй его бы вниз головой перевернуло, да руки бы спружинили как-то, ну переломался бы... Паталогоанатомия, как и всякая наука, не терпит сослагательного наклонения. Ух ты, это я здорово я сказал.

А вот возьми, прошлой зимой, со II-го, с Конька, в сторону Нарыма, парень улетел. Лед, снег — это понятно, но не гладкая же стена — были возможности. А он все площадки, щели, камни — всё, сходу просквозил. И внизу море снега. Карты не так легли. Обидно, что с Конька. Мы с Юрой Ивановым его без рук летом шлифуем. Так теперь, нет-нет, да поганая мыслишка клюнет — камень-то «полётный». А этот, с Коммунара, хорошо хоть не с Рояля ушёл. Снизу если смотреть, особенно не зная деталей наверху, можно спутать, вот и говорят, что с Рояля. А это вредно. На Коммунар и так мало народу ходит, и все Роялем. Если бы он себе такую репутацию заработал, так вообще бы ходить перестали, а уж новые — ни за какие коврижки. Рояль — серьезный инструмент, масса примеров, как на нём людей клинило, но полётов — тьфу, тьфу, тьфу. Я там раз Витьку Прибабаха на себе вытащил — тормознуло его на середине, паника. Щель с наклоном вправо идёт, это помогло, я левой рукой за маленькую балду ухватился, в конце щели наверху, и растёкся на всю длину вдоль щели, как раз носком до Витьки дотянулся. Вот где от моих установок: «Спина прямая! Носочек тяни!» — практическая польза была. Выполз по ноге. Честный человек — водкой потом поил, правда, целый год напоминать пришлось. Лёнька Шахматов сиганул с Коммунара оттого, что по Роялю шёл — трясло его сильно, а Ползунком он не ходил ни разу, да и голый был, в одних плавках. Про Женьку тоже говорили, что прыгнул, мол, страшно было назад возвращаться. Чушь. Но прыжки — опять отдельная песня. Всегда говорил: «Рояль это просто, быстро, круто и красиво, но надо же и Обход с Ползунком знать — всегда пригодится. Этим летом пять человек на свой счёт записал — ходят Ползунком теперь. На Рояле, если сыро или мороз, к примеру, страшно, а вдруг пальчики схватит от холода, так что теперь — на Коммунар не ходить? А на Ползунке такого нет. Обход — вообще пешком можно, а чтоб не страшно — так по всей длине снизу у лба бордюр для рук. Знать только один нюанс — если Пятно мокрое — не дергаться ни в коем случае. Увидел — сваливай, откуда пришёл. Вверх, в динамике ещё можно проскочить. А вниз идёшь с вертикалки — ступаешь на мокрое, и дальше на обход с мокрыми ногами — это уже не до шуток. Пацан не знал этого. На Пятне один момент, когда отпускаешь щель правой рукой и тянешься левой до бордюра снизу, стоишь только на ногах. Когда сухо, без проблем — катушка, но пологая. А она сырая была, наверняка ещё от страха к стенке инстинктивно пригнулся, нагрузку на ноги ослабил, они и пошли вниз. Полоски эти на верхнем лбу долго не зарастут. Ну, и примерно в те же дни Валерка Степанов, Борода, улетел. Оборони создатель, чтоб так пошло и бездарно, это я ему и при личной встрече скажу, попозже. Ночью за пивом пошёл через балкон, четвёртый этаж. Ну и кому это надо? Некрасиво, мог бы повеселее чего придумать, куда торопиться.

Об ответственности. Это если сам кого повел, уговорил там, или дал себя уговорить, а он, или она, скажем — плюх! Сто раз покажешь, объяснишь, нет, на простейшем месте норовят башкой вниз уйти. Тут однозначно — ты виноват. Не столько в том, что объяснил плохо, как в том, что не разглядел, с кем связался, реально не оценил возможности. На Огурце у меня один шустрый такой руку сломал, больше его не видел.

А вот один, совсем неопытный парень, такое отчебучил — до сих пор мурашки по спине — как пронесло? Мы тогда с соком Гамми покуролесили. Возле Перьев подходят ребята знакомые. Ничем до сих пор серьезным отмечены не были, просто гулять наверх ходили, ну на I-й залезть. Я уже налазился, дело к вечеру. Поддатый, добрый. Один, Игорем звать:

— Толя, у нас водка есть.

— Это хорошо.

— У меня день рождения сегодня, 23.

— Ага.

— А вот мне на день рождения, может, покажешь чего, пройти охота.

А чё не показать? Пошли к Авиатору, я его тогда на автомате ходил. Я в калошах, он в кедах (!). Залез повыше, он за мной полез. Гляжу, техника прекрасная, идёт чётко, можно и дальше. Прошёл за мной без тормозов и блины, и Конверт, и Переход. Я в восхищении — ты чего раньше молчал, как немой мальчик, пока ему кашу холодную на завтрак не подали.

Ферапонтов Анатолий Николаевич

Я всегда день Коммунаром завершал.

— Пойдешь?

— Конечно. А можно?

— Да после Перехода — тебе Рояль — Тьфу! Пройдешь.

Прошли Рояль. Он в кедах(!!). Повторяет 1:1 движения и идет. А вот тут еще, говорю, красота есть — Дегустёрский. Но хоть я и пьян, а тебе туда без страховки нельзя. У меня репы было метров 15. Взял репу, пошли Обходом к Дегустёрскому (он же — Балезинская катушка (по Ферапонтову)). Я, значит, залезу, он посмотрит, я веревку скину, он и пройдет спокойно. Подтянулся, встал на полку. Доступно? Дальше катушка суровая. Понял, как здесь? Понял. Я вылез наверх, где малина растет. Потерпи там, родной, только вот веревку распутаю. Отвернулся, распутываю, тороплюсь — на Обходе не очень-то комфортно ждать. Вдруг рядом пыхтение — он уже катушку суровую прошел и подлазит. В третий раз говорю, в кедах. Это для тех, кто Дегустёрским ходил. Для других метать не буду — все равно не проникнутся. Я на этот Дегустёрский больше года дернуться не мог, уж как мне его хотелось. Как Колька Мурашов в 88-м показал в первый раз, так заклинило — хочу и все. А страшно. Как вспомню, как у него ноги медленно над пропастью отрываются, и куда-то вверх... Наконец, словил как-то момент, вдохновение. Без «допинга». Один. Подошел, вышел, вылез. Выскакиваю наверх — я сделал это! В малине деревяшка какая то валяется. Я ее на радостях хватаю. На макушке другая палка стоит, с остатками флага. Я свою примотал поперек — крест получился. В состоянии аффекта, по приколу. Вот так и стоит крестик с весны 89-го. А тут пришел, понимаешь, этот Игорь и все опошлил. В кедах. Тьфу! Что интересно, после этого больше он никуда, никогда не лазил. Ходит до сих пор, так же как и до того — прогуляться, на I-й залезть. Ну вот здесь, случись что, чья вина? Однозначно. В то время я еще про это не думал.

Бабий Алексей Александрович

А вот с Женькой меня Бесы именно на этом подцепили. Вкратце: сидим с Бесами на Американке, переругиваемся, по обыкновению. Чайник новый, чересчур для чайника техничный. Прыжки с камня на камень — загляденье, приземление — меня от зависти аж выворачивало (сам-то тогда, после Митры, коленкой маялся). «Поляковский, — твой кадр». Это кто-то из Бесов ляпнул. А, много их таких, подумаешь. Чайник к нам подсел. Я ему: «Вон. Видишь крестик? Оттуда прыгали». Чайник — прыг-прыг, и уже возле Рояля. Шею тянет, за угол заглядывает. До моего сведения доводят мечтательно так, в предвкушении — сейчас, мол, этот придурок полезет и грохнется. «Поляковский, на тебе будет». Это точно. Мне оно надо?

Ну, дальше (его прыжок) — отдельно петь надо .

Так, не отвлекай меня. Пишу только о полетах. На Женских Призах, значит, сначала новосибирский отметился, а два года назад — Женька. На самом верху, около карниза, пальцы отказали. В конце дня, перелазил, не рассчитал. А ведь было ему предупреждение незадолго до этого, не внял. (Да! Меня же тоже предупреждали перед Митрой. Если подумал бы сразу — ясно сказано было, русским по белому — не шали, поосторожней. В том мае три раза мелкие сходы были: с левой Американки нога сошла, срыв; на Катушках на ровном месте поскользнулся, пролетел немного, но неприятно; еще где-то. Подумать бы — а чё это участилось? Правда, и Игореша этот в кедах в том же мае, до «моей» Митры успел Дегустёрский). Предупредили Женьку на Перьях, на Ухе Слона. Вообще-то Ухо у него разминочным было перед Новым Авиатором. Когда со свежими силами. Ухо он сделал уже в свой третий или четвертый приход на Столбы. Про самый верх на Ухе всегда ворчал недовольно, мол, ступенек с ручками там нет хороших, но проходил легко. Я всегда там снизу глядел — красиво же. А в тот раз смотрел сверху — достал он своим нытьем, что «там ничего нет». Как нет, когда сам там вон как легко ходит, значит, все там есть. А он специально публику пугает. Лишь бы не лазить. Ну и сидел бы дома. Залез наверх, сел у выхода с Уха, жду, чтоб разоблачить и вывести на чистую воду. Он до этих верхних фиговин дошел, где «пальчики нужны», попробовал и понял, что попал. У него сил вообще не меряно, но пальцы не учел, после дневной программы, а его дневная программа... Реально оценил положение: «Толя, ногу (или руку? не важно) дай!». Чего у него никогда не было, так это шуток на эту тему, когда сам по скале идет. Если есть хоть какая-то возможность самому выплыть — до конца делает, хоть запредлагайся помочь, еще и на грубость нарвешься: «Отстань!». Кинул ему руку (а может, ногу, не помню уже). Вылез. Хорошо — рядом этот выход был. Нагрузка там, на пальцы большая, не выдержали бы. А падать оттуда — отвес без вариантов. Вот еще в таких случаях что обидно — наизусть ход знаешь, ну какие подвохи могут быть? Идешь уже на автомате и вдруг — бац! Все знаешь, все учел, других водишь, каждый мизер — родной. А вот этим летом попадал три раза я: в Ползунке; на Авиаторе; на Пятнах правых. Да так, что во всех трех случаях панику подавлять в себе приходилось. Притом, что все три на автомате прохожу. Ладно, не улетел — не считается.

Соколенко Вильям Александрович

Ну вот, пошел Женька Женскими Призами, наконец. Дело было вечером, до этого он, как всегда, хорошо полазил. Мы посмотрели, как он начало делал (откуда КМС-а сдунуло), и пошли параллельно человеческими Призами. Нас четверо было: я, Валька Рыжий, Саня — длинный такой, он тогда Роме Иванову летом в киоске помогал, и тетка, Татьяна. Эта вообще прёт куда ни попадя, везде вляпывается, и орёт потом, но орёт, к её чести надо заметить, здорово. На кассете должна быть — застряла на Американке, концерт устроила, и Паша Захаров спасал. (Паша — он крутой, но падать не падал, хотя я его и тренировал, аж почти лето до Женьки. Верещать от страха — верещал. Особенно на Лёньки Шахматова ходе на Втором, где Лёнька когда-то героя перед Мамой Казаковой изображал — влип, и, чтоб руку перехватить, зубами за камень ухватился. Я этот ход Паше рассказал, как от Волков слышал, всё на пальцах объяснил, где там, вроде как, бояться надо. Паша пошёл, тормознул на середине (вылез, правда, потом), и я, вместо благодарности, столько неправды про себя услышал неблагодарной. Тьфу, чего про него говорить, раз не падал. Я тут только про падения.). На блинах мы остановились, нам оттуда резко влево уходить было, чтоб, пока видно, на Женьку поглядеть. Наш уровень прошел (по горизонтали до него траверз 10 м.), дальше у него наверх щели силовые, противные. Только руки: ноги — в упор, откидка. Проходит выше: метр, два, три, четыре... Все это молча. И вообще он с плейером лазит, сам как рыба и других не слышит, чтоб не мешали. Это у кого как: кому-то, наоборот, как Уроду, песни петь надо, или вот Бакалейникова, как крутое что делает — об сексе говорит. Ага, и тут сверху спокойно так, информирует: «Толя, у меня руки не держат». Так, и что? К нему не успеть, не довисит. Слезть сам — не слезет, много уже слишком прошел. А и довисит — так что? Не поймать, когда вниз пойдет. Стоять под ним — там полочки — одно название, а скорость у него уже полная будет. Последнее, спокойно-обречённое: «Щас попробую...» Нам все ясно, парни молчат, Танька орать изготовилась, мне интересно, как он выпутается. Что полетит сейчас — факт, лететь высоко, то место, где КМС поехал — далеко внизу, Женька там бы его сделал, как «Мерседес» «Запорожца». Падало с этой стены в разных местах много, от Колокола до Призов. Мясо — название само о себе говорит. Котлета. Только ему это надо? Что он, дурак, чтоб насмерть — ему в понедельник в бульдозере компрессию менять надо, его шеф убьёт, случись что. Авторитетно заявляю — даже если бы всю стену вниз прошел — внизу бы обязательно какие-нибудь туристы кушали, смягчили бы. «Щас попробую...» — дергается рукой перехватиться, вторая отпускается — полетел. Танька, ровно в момент отрыва, орет: «А-а-а!!!», молодец, точно рассчитала, не раньше — не позже. И подливает в это блюдо остроты. Женькина тушка сразу, как только рука отпустилась, разворачивается на 180°, спиной к стене, летит сосредоточенно, набирает скорость (у него вес большой). Пролетая мимо нашего этажа, — бамс! — и не летит уже никуда. Так неожиданно, все уже настроились. Он сидит напротив нас и подмышкой какой-то пупырь держит, сам еще не очень понимает, как это. Проще всего сказать, я и сам так думал, что прежде чем дернуться последний раз, углядел под собой этот пупырь и решил сразу на него лететь, все рассчитал, и пупырь попал куда надо. Ничего подобного. Он шел до конца, не отвлекался. Планировать в такой ситуации бесполезно, так чего суетиться. «Дернусь на всякий случай, а вниз — по обстановке, там видно будет». А дальше, как я говорил, при срыве — никакого контроля за ситуацией, тело само знает (хорошо, когда знает) что делать. И как его развернуло, он не может объяснить, и пупырь он сверху не видел — рука, пролетая мимо, сама его взяла. Несколько секунд пообнимал пупырь, вскочил, быстро к нам перебежал, от того места подальше. Состояние жалкое, колотит, но не очень как-то, можно и посильнее было испугаться. «Вниз пойдешь? — Ага, отдышусь маленько». Ну и правильно, а мы дальше двинем, где люди ходят. Двинулись. «А, я с вами». Пристроился в хвост, инвалид. Саня с Татьяной не такие компетентные в подобных делах, а Валентин-то соображает. После такого полета — и опять лезть? Промычал что-то недоуменно-уважительное, в переводе: слышал про Камикадзе, действительно — не врут. У Женьки своя игра, он, где люди — не ходит. Немного за нами повисел и резко ушел влево к себе на Уродовский обход, под карниз. Валька, глядя, как он карниз сделал, выдал слово в слово то же, как Урод выразился за Митру: «Ё......». Согласен с обоими.

 

Всё.

 

А. Поляковский

Осень 2001 г.

 

От редакции: первую версию «Полёта» см. на сайте Сергея Кожуховского .