В 1989 году я не ездил в горы, отрабатывал долги за купленную машину. В конце декабря 88 года или в первых числах января 89-го мне поступило предложение участвовать в зимнем восхождении на пик Коммунизма. Очень хорошо помня, чем закончилось зимнее восхождение на пик Ленина для алмаатинского «Спартака» (участники команды получили серьёзные обморожения и потеряли, в результате ампутаций, в общей сложности пятьдесят шесть пальцев на руках и ногах), я отказался. Ещё через несколько дней ко мне из Дивногорска приехал Ваня Гамаюнов. Он едет на Коммунизма, но у него плоховато с пуховым снаряжением, а я обещал ему помочь. Дал ему запасной спальник и ещё что-то, сейчас уже не помню что. За чаем я попытался отговорить его от поездки, но он сказал, что поедет, а если будет сильно плохо, то на гору не пойдёт. Сколько раз я говорил себе эти слова, но быть у воды, да не напиться, да ещё за тысячи вёрст от дома. Не стоило бы и ехать!

Горе-руководители экспедиции устроили базовый лагерь прямо напротив ледово-камнеопасного склона. Через несколько дней произошёл обвал и засыпал лагерь десятиметровым слоем льда. Все, кто был на тот момент в лагере — погибли, и даже тела их не были найдены. В живых остались два человека — больной и доктор СЮФ (Смирнов Юрий Федорович), который сопровождал больного вниз, к вертолётной площадке. Ударом воздушной волны от ледопада их отшвырнуло на несколько десятков метров. Больной при этом сломал руку. Повезло мужикам!
Уже в девяностых годах, во время одного из застолий Середа сказал мне, что там было много народа, и никто не подсказал, что там стоять нельзя. Ну, блин! Что ж вы за мастера такие, что вам нужно подсказывать такие вещи?

2 января 90-го получил письмо от Владимира Комиссарова. «Международный альпинистский центр приглашает Вас в сезоне 1990 года для работы в качестве тренера-консультанта в районе ледника южный Иныльчек...» Я согласился не раздумывая. В указанный срок приехал в Пржевальск. Нашёл базу Международного альпинистского центра (МАЦ), расположенную на улице Токтогула 317. Во дворе базы много народа. Со многими знаком. С кем-то работал в альплагерях инструктором, c другими учился в школе инструкторов, с третьими совершал восхождения на Памире, Тянь-Шане, Памиро-Алае и Алтае. Руководства МАЦа где-то нет. Пошёл прогуляться по Пржевальску. Когда вернулся, нос к носу столкнулся с Комиссаровым. Мы не виделись с ним с 1987 года, поговорить было о чём. Вскоре подъехали ещё тренеры и среди них Виталий Ямаев и Виктор Степанов, которого мы спасали в 1985 году на пике Победа .

Дальше всё было как обычно. Автомобилями — до заставы. На заставе несколько дней ждали вертолёт. Ездили купаться на горячие источники. Я был там впервые, но опыт купания в подобных источниках у меня уже был. В 1974 мы возвращались из экспедиции в Ваньчский хребет. Ехали на машинах из Хорога в Ош. На одном из перевалов попали в снегопад и довольно сильно замёрзли. На спуске с перевала остановились у термального источника. Не зная о том, что купаться в них надо очень осторожно, мы залезли в воду по горло и все, кто долго сидел в воде, получили такую нагрузку на сердце, что потом не могли самостоятельно подняться в кузов машины. Так что я подошёл к купанию осторожно, и всё прошло благополучно.

Но нам тренерам-консультантам особо расслабляться некогда. Пока ждали вертолёт, Комиссаров послал меня на поляну Мерцбахера прогулять словаков. Более бестолковых и самонадеянных людей до того я не встречал. Идут, явно не понимая, что они не в Татрах и не в европейском лесопарке. На замечания только криво улыбаются. Но вот дошли до широкого рукава реки. Встали на берегу, как стадо баранов, и лопочут по-своему. Я делаю вид, что не понимаю в чём дело. Показываю рукой — пошли вброд, не хотят, смотрят на меня и по-русски, оказывается, все говорят прилично. Теперь уже я, криво улыбаясь, нашёл место шире и мельче, и как выводок гусят перевёл их на другой берег. Две девушки сразу стали спокойнее, а парни все еще ерепенятся. Дальше полезли в крутой и длинный подъём. Я иду в среднем темпе, они тянутся за мной, не отстают. Вышли наверх. Теперь надо спускаться по несложным, но крутым и сильно разрушенным скалам. На всякий случай навесил верёвку. Словаки устроили между собой соревнование, кто спустится, не прибегая к помощи верёвки. Лезут прилично, только один парень нагрузил веревку, когда у него из-под ноги ушёл камень. Я снял верёвку и сбросил её вниз. Быстро спустился, не уронив ни одного камня. Тут уже и парни притихли. Спустившись на ледник, мы заночевали на боковой морене Иныльчека и часов в двенадцать следующего дня пришли на поляну Мерцбахера.

На поляне нас встретили два гляциолога. Всего их было трое. Один из них ушёл через ледник на другой борт ледника делать какие-то съёмки. Я сильно удивился, что человек ушёл один, но старший из гляциологов сказал мне, что это человек не из их ведомства. Спрашиваю его: «Я тебя правильно понял»? В ответ мне он лишь утвердительно кивнул головой.

Сидим за столом, пьём чай. Молодой гляциолог принёс гитару, да не простую, концертную Кремону. Пел он, похоже, тоже профессионально, уж больно здорово. Так сидим час-другой, третьего «гляциолога» всё нет и нет. Подошло время связи, и мы узнали, что этот третий залез куда-то там и спуститься самостоятельно не может. Мы с молодым гляциологом взяли веревку и пошли снимать клиента. За нами увязалась одна из словачек и её парень. Быстро пересекли ледник и подошли к его противоположному борту. По морене, навстречу нам спускался молодой парень, совсем мальчишка. Руки ободраны, лицо ободранное, и сам серьёзно напуган, но вида старается не подавать. Я быстро обработал ему раны, проверил руки, рёбра и ноги, всё нормально. Он, оказывается, решил спуститься сам, сорвался и немного пролетел по скалам. Я его спрашиваю: «Вас что, ничему не учат перед такими командировками»? Он что-то пробурчал в ответ. Единственное, что я понял, что ехать должен был другой, а его отправили в самый последний момент, больше некого было, и вообще, он военный переводчик и в горах первый раз. Больше я не приставал к нему с вопросами.

Когда вернулись на поляну, словаки стали расспрашивать, что да как. Девчонка, которая была с нами, сказала громко и на русском: «Борис был великолепен»! С этого момента у меня с ними проблем не было. На следующий день мы пошли в обратный путь. Успешно преодолели скалы. Спустились вниз по склону, прошли несколько километров по долине и встали на ночёвку.
Утром следующего дня мы пошли в лагерь. Вторая девушка и её парень взяли такой темп, что эта ходьба была более похожа на спортивную, чем на ходьбу в горах. Я, конечно, старался не отставать и постепенно подстроился под этот темп. Трое словаков отстали, а эта двойка просто мчалась впереди меня. Спустя какое-то время они добежали до назначенного места отдыха. Место интересное. Невысокий холм с основанием метров тридцать в диаметре. На вершине впадина, вроде кратера, и там, в кустах, родник.
Эти двое упали у подножья и лежат. Я, прячась от них, проскочил мимо, забежал на холм, быстро разделся и лег у родника, как будто лежу тут со времён ледникового периода. И только я всё это проделал, эта двойка поднялась на холм. Стоят, вытаращив на меня глаза, а я, лениво так, спрашиваю: «Ну что вы так долго»? Так они и не поняли, как это я оказался впереди их. Когда все собрались и отдохнули, пошли дальше. Гонок уже никто не устраивал. Вскоре нас нагнала машина геологов, и остаток пути мы тряслись в кузове ГАЗ-66, но как говорится лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Вскоре мы были в лагере.

Через день или два прилетел вертолет, и мы залетели на уже ставшую родной морену под пиком Горького.

На морене жизнь идёт своим чередом. Фрунзенец Тега (гусь, гусак) в юности был высоким и нескладным парнем, но с возрастом стал отлично развитым и красивым, а кличка так и осталась. Он умудрился выгнать целую флягу браги отличного качества. Я к этому времени исполнял обязанности начальника спасательного отряда и отдыхал после похода на поляну Мерцбахера. И захаживал к нему поиграть в шахматы, ну, и попить браги.
Однажды сидим, играем в шахматы, на бочке стоит коса — большая пиала — с брагой, и вдруг заходит австриец с каким-то вопросом. Отрываться от шахмат не хотелось, и мы предложили ему выпить браги. Он попробовал, и ему сильно понравилось. Спрашивает: «Что это такое»? Говорим, что это брага. Он спрашивает: «Что есть брага»? Я отвечаю ему: «Чанг» (название аналогичного напитка в Гималаях). Австриец допил и ушёл. Через несколько минут вернулся с бутылкой коньяка. Нас уговаривать не надо. Быстро открыв бутылку, разлили на всех, кто был. Протягиваю стакан австрияку, но он отказался, показав на бочку, сказал: «Чанг». И тут влетает Вова Комиссаров и говорит: «Пьёте, гады, а там люди гибнут на Хане»!

Всё бросив, мы выскочили из палатки и пошли собираться на спасработы. На Хан-Тенгри, на высоте 6000 метров находились дежурные тренеры-консультанты, они выполняли основные работы по обеспечению безопасности и спасению пострадавших. Мы шли им на помощь. Тем более мне, начальнику спасательного отряда лучше было быть на горе и руководить спасаловкой. Хотя наверху руководил группой опытнейший Андрей Афанасьев.

Шли мы втроём. Я, Вирбалис Кястунис из Каунаса и ещё один из тренеров. К слиянию ледников Семеновского и Иныльчека подошли уже в сумерках. Отдыхать было некогда, и мы сходу полезли по леднику Семеновского под склон пика Чапаева. Между тем погода стала портиться и к самому опасному месту — ледопаду — подошли в полной темноте и при сильной грозе со снегопадом. Со склона Чапаева идут лавины одна за другой, и гремят камнепады. Честно говоря, было очень неприятно. Только прошли ледопад, сзади грохнуло так, что лёд под ногами задрожал. Это был фирменный ледопад пика Чапаева.

Подошло время связи. Я доложил обстановку Комиссарову, он приказал нам возвращаться. Но я отказался, мотивируя это тем, что вверх идти безпасней, чем назад, да и какая разница, где нас убьёт, выше по склону или ниже. Тут в связь включился Афанасьев и сказал мне, что выше по склону стоит палатка в довольно безопасном месте. Поблагодарив его за информацию, мы пошли дальше, и в этот момент сзади сыпануло так, что нас воздушной волной едва с ног не сбило. Вот бы пошли назад! Идем дальше, палатки всё нет и нет.
Впереди виден большой камень, я говорю мужикам: «Доходим до камня, зарываемся в снег и ждём утра». Подошли ближе, а это не камень, это стоит палатка! Быстро освободив её от снега, залезли вовнутрь и кое-как дождались утра.
Когда рассвело, мы вылезли из палатки, размяли затёкшие руки-ноги и полезли по крутому снежному склону на перемычку между пиками Чапаева и Хан-Тенгри. Добравшись до пещеры, перекусили, попили вдоволь чая и пошли на 6200. Но на утренней связи Андю — Афанасьев — остановил нас, сообщив, что клиента они нашли и, несмотря на плохое состояние, он хоть и медленно идёт сам.

Мы вернулись в пещеру, просмотрели имеющиеся продукты и стали готовить обильный завтрак и чай. Часа через два мы увидели спускающихся на перемычку спасателей и пострадавшего. Быстро собрались, пошли им навстречу, прихватив с собой чай и лёгкий перекус. Когда вернулись в пещеру, я узнал подробности случившегося.
Группа чехов или словаков, сейчас я уже не помню кто, совершала восхождение на Хана. Где-то в районе 6600 метров этот парень отстегнулся от верёвки и, поскользнувшись, укатился вперёд головой вниз по склону. Серьёзных травм не получил, пробил снег и закатился под снежную доску. Сначала он, видимо, потерял сознание, а когда пришёл в себя, не смог самостоятельно выбраться из-под снега, где и пролежал больше суток, пока спасатели не нашли и не вытащили его оттуда. Всё вроде обошлось, но у парня пострадала психика. Спрашиваю его, как ему там лежалось, а он давай мне рассказывать, что к нему приезжали друзья, у них была гитара, и они пели песни, и всё в таком духе. На следующий день мы спустили его на Иныльчек, довели до лагеря и отправили в Пржевальск.

На леднике Семеновского у меня мурашки стадами побежали по телу, когда я увидел следы лавин, перекрывшие ледник, а обломки льда, размером с письменный стол, после мощного ледопада докатились практически до Иныльчека. Мы, выходит, проскочили чудом, иначе это никак не назовешь.

Отдохнув дня два-три, я с Сергеем Клованичем снова пошёл на Хан-Тенгри до высоты 6200 метров дежурить на маршруте. Пока шли, стало известно, что две румынки схватили холодную ночёвку — без палатки, спальников и продуктов — прямо на вершине Хан-Тенгри. Всю ночь они просидели на высоте 7000 метров при морозе ниже двадцати градусов.
Опять работают спасатели. Мы с Сергеем за день поднялись от слияния ледников до высоты 6200 метров. Палатки пусты, все работают в районе вершины. Поужинав, легли спать. Рано утром собрались и пошли навстречу спасателям. Подошли к стене с кулуаром и увидели спускающихся людей. Первой спустили одну из румынок. Я спрашиваю сопровождающего: «Как обстановка»? Он говорит, поморозились, конечно, но ничего страшного, идут сами, и нам дальше лезть не надо.

Мы с Клованичем дождались, когда все спустились, и собрались идти следом. И вдруг я сообразил, что до вершины осталось метров двести пятьдесят по высоте. Предлагаю Сергею подняться на вершину. Но он отказался, сказав, что он был там в прошлом году и вообще, чего он там не видел, и я пошёл на вершину один. Вылез наверх довольно легко. Достал записку из вершинного тура и начал спускаться вниз.

Пройдя предвершинные скалы, я увидал Серегу, который не утерпел и полез следом за мной. Он попросил меня подождать его на спуске. Я спустился до большой наклонной плиты, прилёг и задремал на солнышке. Разбудил меня какой-то стук. Думаю, что за чёрт, на горе-то кроме нас никого нет. Лёг и, видимо, задремал снова. Слышу сквозь сон — «Львович», потом снова — «Львович». Честно скажу, думал «крыша поехала», но тут еще и бензином пахнуло.
Я спустился до края плиты, лёг на живот и заглянул вниз. А там сидит команда из Харькова под руководством Григоренко-Пригоды и готовят чай. Я им тихонько говорю: «Вы чего мне спать не даёте»? Сказать, что они обалдели, значит, ничего не сказать. Ведь они тоже считали, что на горе они одни. Оказывается, они сидят и строят планы, как будут спускаться по пути, по которому в 1988 году мы прошли с Колей Мешалкиным .

С Григоренко-Пригодой мы работали на КСП Центрального Тянь-Шаня в 1988 году. Тогда я узнал, почему у него двойная фамилия. Оказывается его отец, Григоренко, был одним из ведущих актёров Украины. Человек он был очень весёлый и любил всех разыгрывать. Его так и прозвали — Пригода — шутка. В конце концов, прозвище стало второй половиной его фамилии.
Вернувшись в лагерь, мы отчитались о проделанной другими работе и после вкусного ужина я ушёл спать. Проспал весь вечер, всю ночь и всё утро. Проснулся уже перед обедом. Видимо, крайне устал после всех спасработ и восхождения на Хана. Встал совершенно разбитый. Голова слегка кружилась и гудела. Я присел на камень и, греясь на солнышке, думал о том, что надо как-то объясниться с Комиссаровым и отдохнуть несколько дней. Но моим мечтам не суждено было сбыться. Ко мне подошёл Виталий Ямаев и сказал, что они со Степановым послезавтра выходят на пик Победа и хотят, чтобы я шёл с ними. Я усомнился в том, что Комиссаров отпустит меня на восхождение в разгар работы. Но Виталя успокоил меня, сказав, что с Комиссаровым Степанов уже договорился. Потерять Победу ещё раз было выше моих сил и, конечно, я согласился.

На следующий день мы вплотную занялись подготовкой к восхождению и прошли медосмотр. Врач категорически не хотела меня выпускать, так как давление у меня было 150/100, и пульс сильно частил. Но я уговорил ее, соврав, что мы с друзьями вечером пили и потом всю ночь играли в карты. Она подписала маршрутный лист с условием, что перед выходом проверит меня ещё раз. От повторной проверки мне удалось отвертеться, как — уже и не помню. Наверное, соврал опять что-нибудь. Сказать, что я не отдавал себе отчета, какому риску я подвергаю себя и всю команду было бы совершенно неверно.

Тревога сидела внутри и грызла меня, словно червь яблоко. Вечером я очень быстро уснул, и ночью мне приснился покойный отец, который мне никогда не снился ни до этой ночи, ни после. Сон был абсолютно реалистичным. Снится мне очень ясный и теплый день, мы стоим с отцом, смотрим на Победу, и он мне говорит: «Борис, ну на чёрта тебе это надо»? Именно так — на чёрта — он всегда это так и говорил. Я проснулся, вылез из палатки и увидел день, который мне только что приснился. Стою и думаю, если папа не позвал меня к себе, всё будет хорошо.

Немного из истории покорения пика Победа высотой 7439,3 метра над уровнем моря. О необычайной суровости этого района Центрального Тянь-Шаня, о сыпучих снегах и крайне неустойчивой погоде писалось немало. Ураганные ветры и морозы ниже тридцати градусов — это не исключение, но суровая обыденность. Надо ещё принять во внимание, что длина всего массива более семи километров, и пять из них лежат на высоте выше семи тысяч. Первая попытка покорить вершину была совершена в 1938 году группой под руководством Леонида Гутмана. В то время никто не знал истинной высоты горы, и восхождению не придали особого значения. Точную высоту Победы установили лишь в 1943 году, тогда же и назвали — Победа. Серьёзные экспедиции были впервые предприняты в 1955 году спорткомитетами Казахской ССР и Узбекской ССР. Вершину штурмовали с двух сторон. Казахи с перевала Чон-Терен, а альпинисты ТУРКВО по северному склону. Когда обе группы были на высоте около 7000 метров, разбушевалась буря, которую альпинисты Узбекской ССР пережили без особого труда, а альпинисты Казахстана погибли. Из двенадцати человек в живых остался только Урал Усенов. И то только потому, что ему каким-то чудом удалось спуститься на ледник Звёздочка, где он провалился в ледовую трещину, и в воде у него отогрелись ноги. В этой трещине его нашел Павел Меняйлов и спас. Но эта эпопея была только началом, еще не раз люди гибли командами и поодиночке. Вся беда в том, что помочь людям на этой горе весьма затруднительно из-за большой длины гребня на высоте 7000 метров. Там не то что тащить пострадавшего, целые-то люди идут с трудом, хоть самих спасай.
И вот на эту гору я собрался идти, мягко говоря, в плохой физической форме.

Пятого августа 1990 года мы вышли на восхождение. Вернее вылетели. Кто-то договорился с вертолетчиками, и они подбросили нас прямо под перевал Дикий. Сели в вертолёт, он взлетел с резким набором высоты, и я «поплыл». Голова закружилась до тошноты, но мне удалось скрыть своё состояние. Прилетели под перевал, прошли немного и сели надеть кошки на том самом месте, где и в 1985 году. Степанов посмотрел на нас с Ямаевым и сказал: «Ну, что пошли»! И мы пошли.

Перевал я совсем не узнаю. Стена осталась, крутизна стены осталась, а где эти карнизы и сосульки, от которых в 85 году бегали с Голодовым — не вижу. Так их и не нашёл. За пять лет рельеф сильно изменился.
Я лезу по стене и громко вслух матерюсь. Иду в советских кошках. Большего дерьма я на ногах никогда не носил. Мои американские кошки взяли без спросу два урода и, как мне сказали, нечаянно уронили их в трещину на леднике Семеновского.

Довольно быстро вылезли на перевал, сели отдохнуть и решить, что делать дальше — ночевать в пещере на перевале или выйти на 5600 и ночевать там, тоже в пещере. Решили идти на 5600. Я иду и особенно не напрягаюсь, хотя чувствую себя не очень хорошо. В пещере Виталик Ямаев залез ко мне в рюкзак и выложил всё лишнее. Потом я его мысленно благодарил всё восхождение.

Седловина перевала Дикий. 5500

Следующий день восхождения помню плохо. Из пещеры вышли поздно. Что-то нас задержало. Целый день лезли по скалам, шли по крутым снежным склонам. Мне, видимо, было плохо, и весь день стёрся у меня из памяти. Помню только, что эти дурацкие кошки слетали с ног, и я вынужден был их снова надевать и догонять, надевать и догонять ушедших вперёд. Это меня совсем добило, и я мечтал только об одном — дотерпеть до конца дня. Ямаев уже посматривает на меня, видимо, понять не может, что происходит, но с вопросами не лезет. Но всё когда-нибудь кончается, кончился и этот день. Когда ставили палатки, я уже был никакой. Но вида не подавал, работать старался наравне со всеми. Когда устроились, выпили по столовой ложке спирта, и после скудного ужина я сразу отрубился и спал, как убитый. Ночью не слышал ничего. Ни дикого воя ветра, ни разговоров, ни храпа спящих товарищей. Утром встал другим человеком, совсем как живой. Виталя посмотрел на меня и тонко пошутил: «Наконец-то морда лица твоего стала как у всех, с фиолетовым оттенком, а не желтая, с кругами вокруг глаз как у очковой змеи». Утром только надел кошки, они тут же слетели. Пришлось достать из рюкзака ремешки от велосипедных педалей и пристегнуть их намертво. Пока проделал всё это, руки замёрзли до хрустального звона, и больше уже я не смог их отогреть до конца восхождения. Мороз в палатке был двадцать шесть градусов, а сколько за палаткой никто и не смотрел.

Наскоро позавтракав, собрались и полезли дальше. Высота уже около семи километров и группа стала дробиться на фрагменты. Ямаев, Бонадысенко, Овчинников и еше кто-то ушли вперёд. Я иду совсем один. Степанов сзади, караулит итальянца и молодого пацана. Я его не помню, даже не знаю, откуда он взялся. Сложилась дурацкая ситуация. Впереди идут в связках, сзади идут в связках, а я один. Между тем, местами нужно лезть всерьёз. Дошёл до какого-то кулуара — в нём висит верёвка. Лезть не много, метров десять, но почти вертикаль. Пристегнул жумар и стал подниматься. На средине верёвки силы кончились, и я завис. Чувствую, что если не вылезу, то просто замёрзну на сильном ветру и морозе далеко за двадцать градусов. Но висеть всю жизнь не будешь и я, собрав все силы, вылез наверх. Догнал впереди идущих, благо они шли и поглядывали назад, и когда я вылез, они подождали меня. Отдышавшись, я понял, что мы уже на гребне. Вскоре и отставшая тройка вышла на гребень.

Посовещавшись, решили, что пока тройка отдыхает, мы идем дальше. Подходим, как можно ближе к вершинному взлёту и начинаем ставить палатки. Так и поступили. Только идём мы чего-то очень медленно, видать не мне одному тяжело. Брели, брели и дошли, наконец-то, почти до самого взлёта. Надо бы подойти ещё ближе, но перед взлётом понижение в гребне, примерно с 7100 до 7000 метров. Спуститься мы еще спустились, а в гору уже никто не захотел. Да и идём мы неплохо. День — 5600, второй — 6500-6600, третий 7000, но пройден гребень от западной вершины до главной вершины. Если дальше пойдёт так же, то завтра сходим на вершину. Потом дня три на спуск.

Но, человек предполагает, а Бог располагает. Палатки мы поставили тандемом. Поскольку в высотных палатках входов два, мы их поставили вплотную друг к другу, и при необходимости их можно было пролезть насквозь. Но мы их так поставили, чтобы можно было общаться, не вылезая из палаток. После того как устроились, взялись за приготовление пищи, главное надо было натопить как можно больше воды. И в это время началось. Ветер стал просто ураганным, температура упала за тридцать градусов. Ветер ревел, как стая самолётов на взлете, и мы просидели в палатках два дня, и все два дня ветер ревел не переставая.

Пока сидели, решили подвести промежуточный итог наших похождений. У меня отморожены руки, пальцы уже чёрные до самых ладоней, ноги тоже прихвачены, но не сильно. Овчинников отморозил нос, немного руки и ноги. У остальных тоже, в той или иной степени, наблюдаются обморожения. Вот это погуляли! Но особо никто не расстраивается, главное выжить и по возможности взойти на вершину.

Помню, в первую ночь мне приснился сон. Я в какой-то квартире, на диване сидят люди — мужчины, женщины и три девочки, лет по десять, двенадцать. У меня под мышками две стеклянные бутылки с холодной минеральной водой. Я прошу их, чтобы они открыли бутылки, ведь я страшно хочу пить, но они молча смотрят на меня и никакой реакции. Проснулся, а под мышками у меня мои собственные ледяные руки. К чему бы это?

Сидим второй день, а на таких высотах это самое страшное. Организм теряет силы в ускоренном режиме и главное — падает моральный дух не только одного человека, но и команды в целом. Знаю по собственному опыту — вылезти из палатки и заставить себя работать нужна настоящая сила воли. Но вот воля и страдает в первую очередь.

На третий день погода, относительно, улучшилась, и мы вышли на восхождение. Опять команда разделилась надвое. Впереди работают Ямаев, Банан, Овчинников и ещё один из тренеров, ни фамилии, ни имени его я, к стыду своему, не помню. Сзади мы: Пацан, итальянец, Степанов и я. Все идём тяжело и те, кто впереди и мы, идущие сзади. До вершины, судя по всему, не далеко. Но в очень плотном тумане ничего не видно.

Итальянец сдал совсем, и Степанов сказал мне, чтобы я догонял впереди идущих, а они с Пацаном поведут итальянца вниз. Тройка ушла вниз, я пошёл вверх, но о том, чтобы догнать их не могло быть и речи. Я шёл в тумане, совершенно один, на высоте более семи тысяч метров, и было мне совсем не уютно. Видимость несколько метров. На плотном снегу не видно следов. Сначала я просто шёл вверх, потом стало совсем полого, и я понял, что я уже на вершине, но где?! Иду, и в голове зреет идиотское решение: если промахнусь, возвращаться не буду, пойду насквозь и спущусь на северное ребро. Там четверо киевлян сидят с 1984 года. У них в рюкзаках есть всё, и еда и палатка и может быть примус. Самое страшное, что это решение было принято всерьёз и как руководство к действию. Прошёл ещё несколько десятков метров, и вдруг туман поредел и в просвете, впереди, метрах в пяти, я увидел Виталия Ямаева и остальных сидевших у вершинного тура. БОГ ЕСТЬ.

Я подошёл, мужики поздравили меня, и Ямаев вписал мою фамилию в контрольную записку. Немного постояв, я вдруг понял, что у меня конкретно «съехала крыша». Посидели, посмотрели на южную сторону в Китай — государственная граница с Китаем проходит точно через вершину Победы. Относительно короткая стена, от подножья которой начинается бесснежный склон, спускающийся в теплую, зелёную долину, и так захотелось спуститься туда. Но «... это не наша родина сынок» — из анекдота. И только теперь я сообразил, что надо мужикам сказать, что Степанов и Пацан ведут итальянца вниз. И в это время из тумана материализовался Степанов. Итальянца увёл один Пацан.

К этому времени все уже достаточно отдохнули, и мы пошли вниз. Я откровенно сказал мужикам, что сюда я поднялся один, но назад один я не спущусь. Меня привязали к верёвке и отправили первым на спуск. Шёл я с приятным чувством надёжности. Всё-таки человек стадное животное, и одиночные восхождения мне не по душе. К основанию предвершинного взлёта подошли уже в сумерках.

Развязались и к палаткам шли, кто как мог. Я шёл последним. Палатки метрах в десяти от меня, но это были самые трудные метры за весь день. Хотелось лечь в снег и не двигаться. Видимо, психологическое напряжение спало, и организм перестал бороться за жизнь. С огромным трудом я всё же дошёл, снял рюкзак и вполз в палатку. Мой приход не вызвал сколько-нибудь заметного оживления, все уже были чуть живы. Банан протянул мне какую-то баклажку со спиртом, и я выпил его одним глотком, да там и было два глотка от силы. Банан начал слабо возмущаться, оказывается, надо было оставить ещё двоим. Неожиданно для себя я почти рявкнул на него: «Предупреждать надо»! Откуда только силы взялись.

Ночь прошла напряжённо. Ветер выл, как турбореактивный двигатель у самой палатки и всё пытался разорвать её в клочья, слава Богу — палатки выдержали. На следующий день медленно, медленно собрались и пошли к западной вершине. До сих пор помню, как не хотелось никуда идти. Хотелось лежать в палатке и не двигаться, к тому же прямо от места бивуака надо было подниматься по пологому склону на горизонтальный гребень. Это было что-то... Хорошо ещё ветер относительно стих. После подъёма идти стало легче. Организм проснулся и кое-как начал работать. В конце концов, добрели до западной вершины и там встретили группу иностранцев, сопровождаемую Владимиром Середа. Он работал в соседнем МАЛе, стоящим на морене под вершиной Трёхглавой.
Середа достал из-под пуховки пластиковую бутылку, в которой было с литр воды с растворённым в ней мумиё. Я отпил половину и хотел вернуть бутылку, но Вова жестом показал — допивай, я допил и временно ожил.

На спуске с западной вершины меня снова подвели проклятые кошки. Они поминутно забивались снегом и, в конце концов, я поскользнулся и, набирая скорость, покатился по склону, который заканчивается стеной высотой километра два c половиной. Без парашюта остаться живым — шансов никаких. И вдруг мои ноги воткнулись в снежный наддув, меня остановило и, оторвав от склона, потянуло вперёд. Немного постояв в неустойчивом равновесии, я плюхнулся на пятую точку и остался жив. Если бы ушёл через голову, то без вариантов улетел бы на ледник Звёздочка.

Я не помню, ночевали мы между высотами 6900 — 5600. Скорее всего ночевали, потому что спуститься с 7100 до 5600 мы вряд ли смогли. Видимо, уже на следующий день мы спускались по скалам к пещере на 5600. Мы с Овчинниковым шли в связке, в сложных местах я выходил вперёд на всю верёвку, и по нашей верёвке спускались все остальные. Где-то в средине спуска у Виталия Ямаева развилась острая сердечная недостаточность. Спускали его не торопясь и очень аккуратно. На следующий день начали спускаться на ледник Звёздочка. Виталий идёт совсем плохо. Степанов отправил всех вперед, и мы остались втроём. Потихоньку дошли до пещеры на 5200 метров. По дороге встретили какую-то группу, в составе которой был врач, он сделал Витале укол и сказал, что ему лучше отдохнуть.

Когда мы пришли на 5200 наших в пещере уже не было. Залезли в пещеру, устроили поудобней Ямаева, и я взялся готовить чай. И вдруг Степанов приказывает мне спускаться вниз. Виталий тоже хочет идти дальше, но Степанов неумолим. Он говорит мне: «Спускайся быстрее, пока наши не ушли из-под перевала». Не знаю, что на меня нашло, но я послушался его. Наверное, тоже был неадекватен. Кое-как спустился вниз. Под перевалом только двое наших. Бонадысенко, Пацан и итальянец ушли дальше. Самое плохое то, что они унесли наши палатки. Банан всегда так делал. Чуть появится возможность — убежит, и трава не расти, что там и как там. В конце концов, эта манера поведения подвела его. Он потерялся на вершине К2 в Гималаях. Найти его не смогли.

Просидев под перевалом до восемнадцати часов, поняв, что Степанов и Ямаев сегодня спускаться не будут, мы пошли на морену под вершину Трёхглавую, не ночевать же без палаток под Победой. Сколько шли не помню. Наконец дошли до лагеря киевлян. В лагере один Григоренко-Пригода. Остальные ушли на восхождения. Спрашиваю у него: «Наши давно прошли»? Давно говорит, ещё до обеда. Пошли прямо «домой». Видя, что я стою и трудно чего-то там соображаю, Юрий Иванович говорит: «Оставайтесь и никуда не дёргайтесь, занимайте любую палатку и поешьте по настоящему». Заводит нас в столовую, а там в бочках квас и малосольные огурцы. Мы напали на огурцы и квас. Юрий Иванович смотрел на нас, смотрел и давай отгонять от бочек. Только у него плохо получалось. Есть мы просто не смогли. На завтра все его предсказания сбылись.

Просидев у Григоренко-Пригоды до полудня, мы узнали, что у Степанова и Ямаева всё более или менее нормально, и идут они своим ходом, хотя и медленно. Посидев ещё немного, мы пошли «домой». Когда пришли на морену, нас встретил Андю, врачиха и ещё кто-то, я не помню. Вид у меня был, видимо, тот ещё. Один снимает с меня ботинки, врач каким-то снадобьем протирает мне ноги, Андю наливает стакан водки. Вспомнив, что у меня сегодня день рождения, я отправляю его в мою палатку за двумя бутылками коньяка «Белый аист». В те времена это был настоящий коньяк. Через час я уже спал, не приходя в сознание.

Проснувшись на следующий день и узнав, что Ямаева и Степанова до сих пор нет, пошёл к Комиссарову и вместо того чтобы жестко настоять, начал что-то мямлить про организацию помощи и вертолёта, но Комиссаров отреагировал на это как-то непонятно вяло. Людей навстречу всё-таки послал.

Я сел на свой любимый камень и проанализировав все свои поступки, начиная с высоты 5200 понял, что я просто бросил своих друзей в беспомощном состоянии. Ещё в пещере надо было понять, что Степанов тоже не железный, и после тяжёлого восхождения начал принимать неверные решения. И сейчас, сидя на тёплой морене, я уже ничем им помочь не могу. Не могу даже просто выйти навстречу со своими обмороженными руками и ногами. Вскоре по связи передали, что мужики на подходе, и я поковылял им навстречу. Тем временем прилетел вертолет, и я успел только заглянуть в вертолёт и попрощаться с ребятами. С тех пор, уже много лет, я живу с чувством вины перед своими товарищами.

Вертолёт улетел, и врач Татьяна Викторовна взялась за меня всерьёз. Ноги я конечно приморозил, но они не вызывали у неё никаких опасений, но вот руки — пальцы почернели, распухли как сардельки, и кожа в тепле начала разрушаться. В Пржевальск она меня не отправила, объяснив это тем, что там, в жаре, будет еще хуже, и пальцы мне просто ампутируют под самый корень. Татьяна завела меня в санитарную палатку, сделала дубильный раствор из коры дуба и марганцовки, и целыми днями я держал руки в этом растворе. После того как кожный покров на руках стабилизировался, она настояла на моём отъезде домой.

Так закончились мои занятия альпинизмом. Страна СССР стала стремительно разваливаться, финансирование экспедиций прекратилось, и в горы стали ездить только те, кто сумел заработать деньги самостоятельно или нашёл богатых спонсоров.

28.01.2012