Крутовская Елена Александровна

Были заповедного леса. У нас собаки. Никита - князь Серебряный

Пятнадцатого февраля 1973 года в нашем доме впервые появилась собака охотничьей породы — двадцатидвухдневный сеттер-леверак («блюбельтон»).

— Как зовут вашу собаку?

Как только не зовут нашу собаку!

Неваляйка. Ландыш (в минуты нежности). Невыливайка (та самая, из которой все выливается). Черника в сливках (черники все больше, а сливок все меньше). Но, наверное, все-таки будет Никита. Во избежание неверных ассоциаций: Романович. Князь Серебряный. Сначала это была даже не собака, а просто толстая белая колбаска на коротких лапках, с большим черным пятном на левом ухе. Но уже через несколько дней белая колбаска начала проявлять себя как личность.

Очень обиделась однажды, не найдя в башмаке хозяйкину ногу.

Села на башмак верхом и заплакала.

Сегодня нашей собаке уже полтора месяца. Глаза еще неустановившегося цвета — неопределенно голубые, на носу — две светлые заплатки, а на розовых пятачках — черные. Одно ухо из черного мятого бархата, а у второго подкладка черная. Лапы, уши и хвост живут сами по себе, и управлять всем этим хозяйством собака еще не научилась. Когда бежит, правое белое ухо почему-то всегда перевешивает, а задние лапы заносит то вправо, то влево — точь-в-точь подвыпивший морячок.

Старый Кай — последний представитель славной династии овчарок, многие годы царивший в нашем доме, вначале отнесся к появлению Никиты трагически: ушел дома, лег на снег и решил умирать. Он был стар и горд и знал Закон жизни: когда в дом приходит щенок, старому псу в нем нет больше места. Но оказалось, что он ошибся: ведь щенка необходимо воспитывать, а кто сумеет сделать это лучше старого мудрого колли?

...Белый, бестолковый щен, ползая по полу, ткнулся мордочкой в узкую аристократическую морду старика. Тот, мгновенно вспылив, рявкнул и ударил зубом: щен залился тоненьким испуганным плачем, и Кай взглянул на Хозяйку мрачным гордым взглядом, ожидая заслуженного (он понимал это!) наказания. Но Хозяйка погладила худую костлявую спину, приласкала да еще и прикрикнула на щена: нечего жаловаться, сам виноват — не лезь к Каю!

Щен, конечно, ничего не понял, а Кай понял, что его место в доме по-прежнему за ним, и утешился.

...Играли в зеленого крокодила. Хозяйка бросала и командовала: «апорт», а Никита бегал за крокодилом и таскал его в зубах Хозяйке. Вдруг явился Кай. Встал над крокодилом и верхнюю губу собрал в складочки: не смей, мое! Взял в зубы, а удержать не может — зубы больные. Выронил. Потом все-таки тихонько поднял, отнес Хозяйке, положил перед ней. И даже раза два сбегал по-молодому по команде «апорт!» вместе с Никиткой, чтобы доказать, что не совсем уж одряхлел, рано еще списывать из собак.

Умучился. С грохотом бросил свои кости на подстилку и уснул. Никита притащил крокодила, верноподданно примостился рядом.

...Каю говорят: «Кай, Никита шалит!» Кай вскакивает, ворчит низким грозным басом, а Никита начинает носиться из комнаты в комнату, прячется под кровать, кресло, диван... Страшно и вместе весело!

Запомнил. Сегодня, когда произнесли эту фразу, не дождавшись реакции на нее Кая, звонко, задорно в ответ: «Тяф!»

Первое знакомство с дичью произошло, когда охотничьей собаке было еще меньше месяца. Сидела собака у хозяйкиной постели. Хозяйка спит, собаке скучно. Вдруг — хлоп! — со стола на постель — большой, черный, с красными бровями (ручной тетерев-косач Петька). И пахнет. Дичью пахнет. Охотой. Припала собака, застыв в первой за свою жизнь стойке. Нос вперед, лапка приподнята, хвостик подрагивает. А черный на нее — шш... чуффы! Собака — носом в одеяло, уши — как тряпочки: «Меня нет!» Посмотрел черный — верно, нет, померещилось. И протопал мимо.

Растет собака. К двум с половиной месяцам уже ходит с Хозяйкой в Уголок на работу. Правда, день дню не равен. Вчера совсем молодцом — «не потерял» по дороге ни ушей, ни хвоста. Вообще сдал дорогу на пятерку: убежав вперед, сам без зова вернулся к Хозяйке, не прилип к туристам, шел по дорожке впереди Хозяйки и все время оглядывался — тут ли?

А сегодня — совсем плохая собака! Обалделая от весеннего солнца и ветра, от тысяч запахов, которые бьют в нос. Забыл о Хозяйке, о Достоинстве Породистого Щенка. Шлепает розовыми пятками по лужам, играет со снежками. Удрал за ворота и лопал там конский говяш, как какая-нибудь бесхозная шавка.

Маленькому ничего не было страшно, а подрос — и начали возникать ниоткуда всякие страхи.

...Как-то спал на перинке Кая в столовой под телевизором. Услышал громкий топ, открыл глаза и увидел — из кухни ступают огромные чужие сапоги. Впервые в жизни залаял по-чужому, а Кай как рявкнет! И так это все страшно было спросонок: и сапоги, и собственный лай, и оскаленная пасть Кая возле мордочки, что вдруг, неожиданно для самого себя, шарахнулся в сторону, перевернулся и взрослый лай закончился жалким щенячьим воплем — ай-ай-ай-ай! Когда взяла на руки утешить, «штанишки» оказались мокрые.

А чужие сапоги были Колины (зятя). Это спросонок показалось — чужие.

Никитке три месяца. Глаза у него из голубых становятся карими (сейчас они цвета дымчатого топаза), а по всем швам прорастают буйные шелковые махрутики. На конце хвоста начинает завязываться узелок, но хвост еще гладкий, чисто белый, а вся собака — в черных и белых кляксах.

Мы с моим внуком Андрюшкой установили, что у Никитки не только вся шерсть в кляксах и пятнах — большие темные пятна и на голом пузе, и на «червячке». А когда раскрыли собаке пасть, оказалось, что и пасть — пятнистая. Андрей вполне логично предположил, что и внутренности у нашего Никитки тоже пятнистые.

Как-то совсем незаметно — за несколько дней — толстый трогательный щен превратился в подростка с тонкой талией и непомерно длинными большими лапами. Как всякий подросток, настойчиво утверждает свое «я». Дружит с ребятишками на равных. Начал дерзить Каю.

Все чаще припадки трусости. Вчера испугался лошади — убежал с прогулки домой, драпал позорно, поджав хвост. В лесу, как волчонок, настораживается при любом шуме. При виде чужих — вся шерсть дыбом и — на уход. 3ащитник!

Все мои собаки начинали ходить в ошейниках сразу — с того дня и часа, как на них надевали эту необходимую деталь собачьего туалета. Без всяких переживаний. Никита же воспринял ошейник как смертельную обиду, нанесенную его собачьему достоинству. Он бился головой об пол, рычал, визжал и драл ошейник задними лапами.

Несмотря на все его протесты, ошейник был оставлен на нем на ночь.

Выспавшись и обнаружив на себе «врага», Никита впал в совершенное отчаяние. Лег перед чашкой полной вкусного супа и стал умирать. Выбежал на улицу, вырыл большую яму в куче опилок, засунул в нее ошейник... вместе с головой. Не помогло. Позвали на прогулку. Но и прогулка не принесла радости. Тщетны оказались все попытки затащить ошейник подальше в лес — ошейник упорно возвращался назад вместе с Никитой. Хотел напугать ошейник сердитым рычанием (вдруг отцепится?), но и рычание не помогло.

Только дней через десять привык, смирился.

Кай заметно слабеет. Это не только старость, это болезнь, которая точит его изнутри. Почти ничего не ест, дыхание затруднено, как у старика, страдающего одышкой. Потускнела некогда великолепная шерсть — роскошный черно-белый наряд «королевского» колли.

Но в старости и болезни он не становился капризным и злобным брюзгой в тягость всем и себе. С великолепным достоинством он держит «в узде» свой вспыльчивый нрав и, несмотря ни на что, продолжает выполнять все добровольно взятые на себя обязанности — охранять усадьбу и опекать малышей.

На днях (июнь уже раскинул в лесу свои красочные ковры, и ночи снова полны до краев песнями красношеек) в нашем доме появилось новое лесное дитя — трехдневный детеныш сибирской косули — Хмелек.

Когда-то очень давно, когда мы с Джемсом Георгиевичем были еще молоды, у нас был Таныш. Он подарил нам много чудесных минут, позволил нам заглянуть за зеленую дверь царства Лесной Сказки — и исчез. Не погиб, не был убит, как некоторые другие наши питомцы, исчез, как исчезают все волшебные существа — растворился в солнечном блеске, в красочном хаосе июньских дней.

Потом был Пик, было еще много других. Но такого — не было. И много лет я держала по ночам свою дверь открытой — все надеялась снова услышать легкий стук крылатых копыт, ощутить мимолетное ласковое прикосновение, теплое душистое дыхание, ждала, что Таныш — первый и единственный — вернется.

И это случилось. Таныш вернулся. Только теперь его зовут Хмелек.

Он слабенький, болезненный. Дважды я едва отстояла его у смерти. У него непомерно длинные, подгибающиеся ножки, очаровательная головка, большие темные глаза, затененные густыми ресницами. Три маленьких колокольчика на тоненькой ленточке кажутся большими и тяжелыми на его хрупкой шейке.

Кай сразу взял его под свою защиту. Никитке нравится лежать с ним на шкурке и вылизывать ему мордочку.

А сегодня кончилось Никиткино детство: в доме появился Рикки.

Что такое Рикки? Крошечная живая игрушка из «синтетического» меха, чистенькая до нереальности. Московский длинношерстый той-терьер двухмесячного возраста.

Продавались четыре холодные лапки
И черный мокрый носик.
Был в угоду нелепой моде
Обрублен рыжий хвостик.

Мы купили все холодные лапки,
Купили и мокрый носик,
И так жалеем, что не успели
Спасти и рыжий хвостик...

(Очень нам без него плохо — даже улыбнуться нечем!)

Кай, мне кажется, не понимает, что Рикки — собака. Он сразу, не колеблясь и не ревнуя, включил его в число своих подопечных малышей. Ревниво следит за оболтусом Никиткой — чего доброго, замучит ребенка. И действительно — Никитка в восторге от живой игрушки, всю ее замусолил. Теперь он — старший.

Июнь — месяц торжества жизни — в этом году отмечен в нашем доме смертью. Вчера еще мы были на Нагорье в своих любимых местах под Вторым столбом, и за старшего у нас был Кай. Ему трудно было идти, он задыхался, но оставить его дома — значило бы нанести старику смертельную обиду. Как всегда, Кай школил Никитку и опекал малышей — Рикки и Хмелька. А сегодня мы похоронили Кая рядом с Дагни с юго-восточной стороны нашего дома.

В последнюю ночь Кай много раз подходил в темноте к моей постели; задыхаясь, касался моего лица горячим сухим носом, словно просил помочь. Я растирала ему горло, ласкала, он отходил, ложился, чтоб через полчаса-час подойти снова.

А днем все было кончено.

Жизнь продолжается. Цветут травы в тайге. С шумом взлетают в кустах дроздята — глупые доверчивые слетки, еще не искушенные опытом. Теряя на бегу хвост и уши, гоняется за ними непослушный, необразованный охотничий пес Никита. Эх, Кай, Кай, рано ты нас оставил, кто теперь научит этого оболтуса, как должна вести себя собака в Заповедном Лесу? Ты-то это знал.

Хмелек — маленькое капризное чудо — заляжет где-нибудь в высоких травах и лежит, не шевелясь, затаившись. Зову, кричу, прислушиваясь к лесной тишине — нет, ниоткуда не слышится тоненький нежный звон: молчат три колокольчика. Неподвижен Хмелек. Часами искала бы, если б... вот где неожиданно пригодился охотничий инстинкт Никиты. Просто удовольствие глядеть, как он ныряет в высоких травах своим знаменитым сеттериным «челноком» — все быстрее, быстрее, и вдруг — встал. Подбегаю — ну, конечно, так я и знала — под кустом лениво встает на ножки, сонно потягивается, звеня колокольчиками, «добыча» — наш Хмелек!

А бедный Рикки — сердитый крошечный гномик, несчастный и усталый, бегает за нами, путаясь в таежном крупнотравье. Стебли и пучки морковника для него как древесные стволы.

Я уверена, тайная мечта нашего Рикки — отыскать в лесу волшебный корешок, съев который, он станет большим и страшным, как лев. И уж тогда-то он всем нам покажет! Но вместо волшебного корешка Рикки попадаются только сухие селедочные хребты и обглоданные куриные косточки на туристских стоянках. Ну, ничего, сегодня не повезло, но зато уж завтра он обязательно отыщет волшебный корешок. И Рикки возвращается с прогулки в неизменно бодром настроении (хоть и устал смертельно), задрав хвостик-обрубочек и поставив ушки в положение «achtung!»

Ужасно. Ужасно обидно быть таким маленьким. Решительно никто тебя не принимает всерьез. Хоть зарычись. Ты сердишься, готов искусать весь мир, а всем только смешно. Бедный маленький Рикки! Конечно, волшебный корешок ему совершенно необходим.

Когда каждый день бродишь по лесу совсем одна с такими товарищами, как Никитка, Рикки и Хмелек, лесные тропинки невольно уводят в совсем особенный мир, мир, в котором наши взрослые представления о законах вселенной только мешают видеть его чудеса.

Никитка — пес реальный. В лесу его интересуют, главным образом, запахи, они водят его во всех направлениях в стремительном темпе, и пока мы с Рикки проходим километр, Никитка в погоне за ускользающими и вновь возникающими запахами успевает набегать все десять. Только раз, когда он был еще подростком его испугал черный обугленный пень; теперь, возмужав и поумнев, он не обращает на такие вещи внимания Они его просто не интересуют — ведь пни и коряги не пахнут. Иное дело Рикки. Рикки — песик с фантазией, и он так же, как мы, люди, способен увидеть скрытую сущность предметов.

Вчера на склоне у Второго столба он вдруг разразился отчаянным лаем. Вглядевшись, я тоже увидела: из-за большого камня на нас ползет страшное черное чудовище (изогнутый мертвый ствол с обломанной вершиной).

«Не смей! — услышала я в яростном лае Рикки. — Не смей пугать! Это — мой человек! Я не дам его обидеть!»

И я представила, как ночью этот черный ствол превращается в дракона, оживает, начинает шевелиться и медленно выползает на тропинку. Днем он неподвижен и мертв. Днем он — просто ствол, но Рикки знает. Маленькому синтетическому гномику открыта тайная ночная душа леса.

Несколько раз еще Рикки принимался грозно лаять, и, проследив за его взглядом, я опять угадывала замеченную им опасность. Иногда это была сухая ветка, протянувшая в нашу сторону изогнутые когтистые руки-лапы, иногда напоминающий змейку тоненький сучок...

Теперь я знаю: с Рикки мне нечего бояться в лесу — темные духи бессильны причинить мне зло!

И я начинаю всерьез уважать моего «синтетического» песика: ведь для него-то опасности, от которых он меня оберегает, действительно существуют!

Если Рикки — маленькому сердитому гномику — понятна тайная душа темных сил тайги, то Хмелек — сам душа леса, только другого — светлого, яркого, полного шелеста трав и отсветов скользящих меж стволов солнечных зайчиков.

Иногда этот яркий лес берет его и не хочет отдавать нам, он прячет нашего Хмелека среди осенней пестроты, в звенящей, как струна, чуткой тишине вечера. Три колокольчика молчат. Молчит лес. И каждый раз страшно — а вдруг взял уже насовсем.

Эдик говорит: «А зачем ему (лесу) наш Хмелек? У него ведь таких много!» А три колокольчика? С тремя колокольчиками нет ни одного!

Пришла осень. А с ней для меня и Никиты во весь рост встала проблема зайца.

Что такое заяц? С точки зрения Никиты, заяц — это прежде всего сладкий, доводящий до одури, запах. Но, между прочим, за зайца бьют. И даже возможно, что это генетически запрограммировано (ведь с тех пор, как выведена порода сеттеров, их лупят за гоньбу зайцев). Кроме того, заяц — это что-то вроде двоюродного брата кролика Руськи, с которым Никитка вместе вырос. Вот теперь и реши, как тебе поступать, когда твой нос поймает заячий запах?

«А, ко всем чертям! — решает Никита. — Ко всем чертям соображения благоразумия, когда так пахнет, так великолепно пахнет живым горячим зайцем, добычей! Отлупят? Подумаешь!»

— Рикки, что нам делать, наш Никитка определенно отбивается от рук. Правда, пока совсем неясно, кто кого гоняет — Никита зайцев или зайцы Никиту.

...Сначала появляется заяц. Он еще летний, серый, только оторочка ушей белая. Заяц ошалело катит по дороге прямо на нас, потом замирает, тараща глаза и раздувая ноздри. Тут его замечает Рикки и с громким лаем кидается к нему, заяц — в кусты. Рикки его не преследует, он не понимает толку в зайцах и, стоит мне строго прикрикнуть, послушно возвращается ко мне.

Пауза. Очень долгая пауза. Потом, совсем в стороне от дороги, на пригорке возникает Никита. Уши и хвост болтаются, лапы еще бегут, хотя их хозяин уже затормозил. След потерян, и на морде Никиты явное подозрение: кажется, так вот сейчас и спросит: «Вы съели моего зайца?»

Пытаюсь втолковать Никитке, что «сеттер (Охотничье собаководство, стр.336-353!) обязан вести поиск в пределах видимости охотника, в непрерывном контакте с ним». На зайцев и всякую там птичью мелочь он не должен вообще обращать внимания, а, зачуяв, настоящую дичь, обязан сделать стойку и вспугивать ее только по команде охотника.

Увы, мы с ним говорим на разных языках.

«На зайцев — нельзя, на птичек — нельзя, а на кого же тогда можно? Где та настоящая дичь, на которую мне прикажешь делать стойку? И потом, если я даже сделаю тебе эту самую стойку — и что же мне так и стоять до бесконечности? Ружья-то ведь у тебя нет, «охотник»!

Опускаю глаза, не выдержав уничтожающего презрения в Никиткиных карих глазах.

Да, вспомнишь Дагни и Кая. Для них-то я всегда была на должном пьедестале. Хозяйкой с большой буквы.

Сегодня вечером, когда смотрели телевизор, кто-то вдруг толкнулся мне в ладонь холодным мокрым носом. Это Никитка принес мне свое сокровище — косточку, чтоб помогла погрызть. Из всех моих собак так делала только Дагни.

Октябрь. Месяц первых снегопадов, золотых от опавшей лиственничной хвои дорожек, хрустально-прозрачных лесных далей.

Вчера Хмелек не вернулся домой из леса. Остался один на Лалетинской горе. Вечером, уже при лунном свете я пошла за ним. Прибежал на зов, поцеловался и... остался в лесу. Утром (ночью лег снег) мы пошли искать беглеца. На Лалетинской играла снежная метель. Из этой метели на мой зов выскочил Хмелек — звонко запели три колокольчика, и звон их прорвался сквозь ветер. Послушно прибежал за нами домой. Значит, еще не сегодня разлука.

Зима. Вторая зима в жизни Никитки. Для Рикки, родившегося в Москве, где апрель уже весенний месяц, все в нашей сибирской зиме впервые. К сожалению, прелести прогулок зимой не для него. Слишком зябок.

Сломя голову, «как пробка из бутылки», заливаясь звонким здоровым лаем, выскакивает Рикки на улицу. Первые секунды он проявляет бурную деятельность: подув заднюю лапку, кропит снежные сугробы, обругивает через сетку вольеры Дикси, здоровается с Хмелеком. Но буквально через несколько минут наш веселый гномик садится на снег и, поджав все четыре лапки, повеся уши-локаторы, впадает в сонное оцепенение. Что-то нужно сделать. Наверное, есть какой-то способ спастись, но как? И он уже почти застыл, превратившись в маленькую ледяную сосульку, когда мои руки отрывают его от снега и уносят в спасительное тепло.

Когда в нашей печке разгораются, треща и разбрасывая искры, сухие сосновые поленья, наступает Час Огня. Рикки волнуется, бродит у моих ног, теребит лапками за платье, пока не придвину кресло и не возьму на руки. Тогда он ложится в позе сфинкса и пристально глядит на огонь.

Вероятно, в огненной россыпи пылающих поленьев перед ним проходит вся многовековая история его собачьего рода. В этих снах наяву он — то пещерная собака, впервые осмелившаяся переступить черту темноты, то могучий боевой пес в тяжелом ошейнике с кинжалами, то сенбернар, спасающий Человека в снежной метели. Он силен, храбр и ловок, никто не смеет с обидно-ласковым пренебрежением взъерошить ему шерстку или дернуть за ухо. Еще чего! И Рикки страшно сердится, если кто-нибудь помешает ему смотреть на огонь.

А Никитка боится огня, как боялась Дагни. И он никогда не видит доисторических снов. Во сне он оглушительно, от всей своей собачьей души вздыхает. Вздыхает громко и разнообразно — во власти реальных забот и тревог.

Зима прервала наши прогулки и почти раздружила нас с Хмелеком. Он зимует в малом загончике, и только дважды в день я, Никитка и Рикки видимся с ним в те короткие минутки, когда я прихожу его кормить. Никитка и Рикки спешат использовать это время, чтоб поздороваться с другом и вылизать ему мордочку.

К ним Хмелек по-прежнему относится вполне дружественно. Но чем ближе к весне, тем заметнее меняется характер нашего любимца. Его гордую головку венчает теперь корона, это еще не рога — страшное боевое оружие, это только панты, которые так легко поранить. Но Хмелек уже чувствует себя принцем: священная ярость весны бродит в его крови, толкает его искать встречи с врагами. И уже в нас, людях, начинает видеть он не друзей и защитников, а соперников, которым бросает вызов.

Когда вы замечаете весну? Когда вам станет жарко в зимней шубе или когда промочите ботинки в луже на асфальте. Вы — городские жители и не догадываетесь, что весна начинается гораздо раньше наступления первых теплых дней.

Для нас она порой начинается уже в январе, в лютый сибирский мороз. Вдруг где-то в белом туманном мареве, в холодном снежном безмолвии зимней тайги возникнет нежный прозрачный звук — словно прозвенят маленькие серебряные колокольчики — первая весенняя песенка синички-гаички. Или поползень на стволе осины над твоей головой крикнет негромко раз-другой: твит-твит, прислушается к чему-то неслышному для тебя и неожиданно раскатится на весь лес веселым задорным посвистом. Или прозвучит вдали еще негромкая, еще несмелая дробь дятла... И сколько бы раз ты ни слышал эти звуки, эту робкую прелюдию северной весны — всегда она волнует твое сердце, не можешь ты остаться к ней равнодушным.

Термометры в будке метеостанции показывают −25°, −30°; над тайгой, одетой в пушистую снежную кухту, — морозный туман, и руки стынут даже в теплых варежках. А мы снимем варежки, отогреем дыханием озябшие пальцы и, открыв дневничок, запишем: «Зиме конец!»

Дед Мороз упрям — как ни торопятся все лесные жители поскорее проводить надоевшего старика на пенсию, он еще не раз и не два покажет им свой неукротимый нрав, и немало еще дней и ночей пройдет до того дня, когда в седых прирученных пихтачах — где-нибудь у Нелидовки — падет его последняя застава — растает, растечется бурым весенним паводком последний снежный сугроб.

Но раньше или позже, а где-то в середине апреля обязательно наступает ночь, когда бурное таяние снегов впервые не прекращается почти до рассвета. Собаки в доме рычат и лают без видимых причин, охваченные смутной тревогой, и Дагни, или теперь ее «духовный наследник» Никита, в панике взбирается на стул (так им, вероятно, кажется безопаснее!), и даже чуждому вся всяких мистических фантазий Джемсу Георгиевичу начинает чудится чьи-то чужие шаги вокруг дома. Но выйдешь на порог — в ночную зыбкую свежесть — и поймешь, что никакого чужого нет в Уголке. Мирно лежит в большом Вагоне, пережевывая жвачку, Роя. Дремлют наши чуткие стражи — волки. Это весна. Весна бродит вокруг дома, шелестит падающими льдинками, капает с крыш звонкой капелью.

А травы уже зеленеют. Они не хотят и не могут ждать — буйные, полные упрямой силой жизни, таежные травы. Всюду: на освободившихся из-под снега полянках, на проталинах среди высоких сугробов — зацветают белые сибирские подснежники, желтая хохлатка. А вот на смену их короткому цветению ярко-синяя медуница уже раскидала букеты своих соцветий по зеленому ковру таежных полян.

Лес весной — словно нарисован пастелью: нежно розовеющая листва осин, золотистая дымка цветущих ив. И всюду в лесу — шелесты, шорохи, взлеты, звонкие трели празднующих свой весенний праздник птиц.

В один из майских дней, в самый разгар весеннего праздника Хмелек остался в лесу — не захотел вернуться с нами домой.

Я понимаю — все правильно. Он всегда принадлежал лесу, и лес просто взял назад свое. Я знала, что так будет. И все-таки больно, что его больше нет с нами — капризного и нежного, яростного и прекрасного — нашего любимца и баловня Хмеля.

Но вот — что это? Разве это не чудо? Он уже опять здесь. Лежит на меховой шкурке, длинноногий, беспомощный; и взволнованный Рикки облизывает ему мордочку. Длинные ресницы, большие черные глаза, пушистая шкурка — вся в солнечных пятнышках. Для Рикки — все в порядке, но недоверчивый Никитка ворчит: он не верит в чудеса.

В этом году его зовут Соколик.

И снова мы ходим в лес вчетвером — я, Никитка, Рикки и... Соколик.

И снова звенят нежным, тихим звоном три волшебных колокольчика, уводя меня в заветною страну лесной сказки.

Публикуется по книге
Е.А.Крутовская. Были заповедного леса
Красноярское книжное издательство,1990 г.

Материал предоставил В.И.Хвостенко

Author →
Owner →
Offered →
Collection →
Крутовская Елена Александровна
Хвостенко Валерий Иванович
Хвостенко Валерий Иванович
Е.А.Крутовская. Были заповедного леса

Другие записи

Байки от столбистов - III. Красная икорка
Однажды в Москве я зашел в вокзальный ресторан подкрепиться. Тут же вскоре ко мне подсел какой-то человек в дорожной затрапезе; официантка приняла у нас заказ одновременно, при этом мой визави попросил принести ему «300 граммов коньячку и восемь порций икорки». Дело было в конце 70-х, когда нувориши-цеховики еще стеснялись...
Столбистские истории. Улетел топор …
Было это в нашу первую зиму на Грифах. Ночевали мы тогда в первой по ходу пещере: поставили одну стену из бревен; вывели печную трубу наружу; внутри — железная печка-буржуйка и матрасы из общежития на каменном полу. Правда, выпрямиться в рост...
Избушка лесорубов или охотников?
В разговорах о приоритете строительства на Столбах всегда безоговорочно упоминается Чернышевско-Сусловская избушка под Третьим Столбом, а годом ее строительства считается 1892 год, о чем красноречиво говорит надпись на третьем Столбе против бывшей избушки, дошедшая до наших дней. Это почти так, но не совсем. Избушкой столбистов, причем первой, была действительно эта избушка...
История одной справки
Заповеднику в лице Е.А.Крутовской надоели безобразия, творимые нашей, и не только нашей, компанией. Подложили дымовую шашку в "Кильдым". В горящую печь избы "Баня" – полено, внутри которого лежал аптечный пузырек с порохом. Через кордон "Лалетино" проходила подвыпившая компания. Один плохо...
Feedback