Я сплю. Голова моя лежит на подушке, а рука осторожно придерживает под подбородком тёплый пушистый комочек. Этот комочек живой. Когда я нечаянно во сне слишком сильно прижимаю его к себе, он начинает шевелиться и сонно бормотать: «фить... фить...».

На рассвете я уснула очень крепко и разжала ладонь. Серая кошка Кисана, спящая у меня на одеяле, настораживает уши и медленно приоткрывает большие изумрудные глаза-фонарики. Глаза щурятся, кончик хвоста подрагивает. Потом Кисана вспоминает, что за такие дела больно бьют по носу, и, чтоб не поддаться искушению, снова зажмуривается. Фонарики потухли.

А из-под моей ладони на подушку осторожно вылез крупный пушистый цыплёнок, весь разрисованный по желтовато-зеленоватому фону маскировочным узором из чёрных чёрточек и точек. На плечах — четыре ряда развёртывающихся перышек, чем-то напоминающих квадратики на шахматной доске. Лапочки у цыплёнка толстые и тоже пушистые, словно в длинных фланелевых брючках цвета хаки. Глаза большие, чёрные — таких глаз никогда не бывает у обыкновенных цыплят.

Конечно, это не простой цыплёнок. Это Фитька, будущий глухарь. Дней пять назад я принесла его за пазухой из леса...

Сев на подушке около моей головы, Фитька деловито чистит измявшиеся за ночь перышки-шахматы.

На стуле, придвинутом вплотную к кровати, небольшой ящик — клетка с открытой настежь дверцей. В клетке на полу насыпаны муравьиные яйца. Фитька упруго спрыгнул с подушки в клетку и с аппетитом принялся за завтрак.

Вдруг ему показалось, что он совсем один. И, должно быть, разом стало очень страшно, потому что он выскочил на порожек клетки и, широко разинув клюв, громко закричал: «Пиа! Пиа!».

Я сплю. В комнате больше никого нет. Только снова зажглись два изумрудных фонарика — раскрылись кошачьи глаза.

«Пиа! Пиа!» — всё отчаяннее кричит Фитька, вытянув шею и встав на цыпочки.

Мне трудно проснуться: я ведь всю ночь спала вполглаза, боясь задавить пригревшегося у меня под подбородком Фитьку. Но я уже слышу сквозь сон этот жалобный и вместе требовательный вопль глухарёнка и, не открывая глаз, зову:

— Фитька! Ты что это, маленький? Фитька!..

Услышав мой голос, Фитька немедленно замолкает и с довольным «фить... фить...» принимается за муравьиные яйца.

Фитька был последним из глухарят, которых я воспитывала. Растить его я решила совсем иначе, чем всех своих прежних питомцев.

Все Фитькины предшественники у меня погибали. Не потому ли, что я лишала их необходимого условия существования — свободного полёта? Птица должна летать. Весь её организм приспособлен к полёту. Как только Фитька немного подрос, я предоставила ему полную свободу.

Обилие ягодных кормов тоже немаловажное условие для выживания глухарят. Я решила кормить Фитьку ягодой досыта, благо, был он у меня в этом году «единственным ребёнком», а значит, и обеспечить его ягодой было не так уж трудно.

Ночью Фитька спал у меня под подбородком, а днём — в нагрудном кармане моей лыжной куртки. Выспится, высунет из кармана пушистую головку и скажет: «фить!» Это значит: «Выпусти меня, я гулять хочу!» А нагуляется и сам бежит ко мне в ладонь греть озябшие лапки.

Если мне почему-нибудь некогда было сразу взять его к себе, он вспархивал на мою кровать и устраивался там на меховой шкурке, возле тёплого бока Кисаны. «Фить... фить, — сонно твердил Фитька, поудобнее обминая местечко на шкурке. — Фить...»

Кисана откроет глаза-фонарики, глянет, а я строго:

— Кисана!

Сощурится. Только кончик хвоста шевелится, как у тигра, притаившегося в джунглях.

А Фитька возьми да и вскочи к этому «тигру» на спину! Мягко, тепло.

Кисана подумала, подумала, спрятала когти и замурлыкала ласковую песню. Лень уходить со шкурки. Раз уж нельзя съесть, пусть себе сидит...

Подрос Фитька.

Теперь уж всем видно, что это не обычный цыплёнок. Высокий, голенастый, с толстыми, как у страуса, пятками и борода растёт, растрёпанная, словно у старика. Целые дни Фитька гуляет во дворе метеорологической станции, охотится в зарослях крапивы на разных букашек, купается в тёплой сухой земле с краю морковной грядки, а время от времени прибегает в комнаты с воплем: «Пиа! Пиа!».

Двор большой, зарос наполовину всяким таёжным бурьяном, Фитьку в нём и не видно. Кто его знает, где он там бродит в этих таёжных джунглях. Да Фитька к тому же так раскрашен, что можно и за два шага от него пройти, не увидев. Но стоит только мне показаться на крыльце и крикнуть: «Фитька!» — где-то в зарослях бурьяна тихонько в ответ: «фить... фить...».

И вот зашевелился куст цветущего морковника, вылез из бурьянных джунглей на тропинку мой Фитька: «Здравствуйте, вот он я, никуда не девался. Зачем звала?»

Скучно было Фитьке одному, и он всё приставал к моим ребятишкам Итке и Люсе. Ребята играют в песке на солнце — и Фитька тут же. Устроится рядышком, протянет крыло и лапу — и принимает солнечную ванну. Стали лепить на крылечке из глины зверят — прибежал Фитька. Лезет прямо в ладони, отнимает намятые кусочки глины; съел глиняного зайца у Люси. Пошли в лес — и Фитька за ними. Летит с криком вдогонку.

Вечерами никак не хотел садиться один на насест, кри­чал, волновался. Должно быть, для полного счастья необходимо ему было, чтоб и ребята садились на ночь с ним на насест по-птичьи.

К осени вырос мой лесной цыплёнок в великолепную могучую птицу глухаря. Оперение бурое с пепельно-серым, отливает на груди зелёным. На плечах два ярко-белых пятнышка. Хвост роскошный, веером, чёрный, в мраморно-белых разводах. А над сверкающими глазами пылают широкие алые брови.

Что значит свобода и хороший корм! Обогнал Фитька в своём развитии не только всех моих прежних питомцев, но и диких глухарей, своих сверстников.

Лето в тот год было отличное, ягод уродилось много. Съедал у меня Фитька по целой пол-литровой баночке черники, по три-четыре горсти отборных муравьиных яиц сразу. Ну, да и за нашим обедом ему всегда кое-что перепадало. Во время своих прогулок в лесу Фитька тоже много находил для себя вкусного.

Вот и рос он, как на опаре, и вымахал с доброго гуся. Сядет вечером подремать на письменный стол — и займёт его чуть не весь целиком. Никто бы не подумал, увидев Фитьку, что это выращенная в неволе птица. Перо у Фитьки было гладкое, блестящее, взгляд живой, движения упругие, стремительные. Могучие Фитькины крылья легко носили его всюду, куда ему хотелось. Нередко теперь я слышала:

— А вашего глухаря утром под «Митрой» видели.

— А мы вашего глухаря сегодня хлебом на стоянке под «Первым» кормили.

— А ваш Фитька на черничнике у «Беркутов» пасётся.

А Фитька тем временем уже на подоконнике распахнутого окна. Сидит и чистится — прилетел домой!

Совсем ручным вырос Фитька. Но всё-таки из всех окружавших его людей он по-настоящему признавал только меня и немножко Люсю, мою дочку. С Люсей они часто дружной парочкой прибегали со двора к обеду. Итку, который его дразнил, Фитька как-то загнал в сарай и держал там в осаде, пока я не пришла на выручку.

Был Фитька бесстрашен и очень любопытен. Однажды к нам во двор ввели два мотоцикла. Фитька сейчас же «вышел из дому». Он смело вертелся под самою грудью механических чудовищ и даже, привстав на цыпочки, клюнул один мотоцикл в блестящий глаз — фару.

Как-то раз к нам во двор забежала чужая собака. Я вышла поскорее прогнать её, боясь, что она задавит Фитьку. Но Фитька, выскочивший вслед за мной на крыльцо, накинулся на неё и так сильно ударил своим крепким клювом в глаз, что собака с воем кинулась прочь.

У знакомых он всегда проверял рюкзаки и требовал своей доли угощения.

Ко мне Фитька был очень привязан. Когда я уезжала на несколько дней в город, он явно скучал. Домашние жаловались мне потом, что с Фитькой без меня «просто сладу нет». Капризничает, злится, раскидывает корм, подолгу исчезает из дому, вечером не хочет садиться на насест...

Фитька утром всегда «досыпал» у меня в ногах на постели. Проснувшись, я видела по одну сторону ног мою рыжую собачонку Ю, а по другую — точно в такой же позе — Фитьку.

Когда я вставала с постели, он выражал свою радость бурными прыжками по комнате. Грива поднята, хвост раскрыт веером. Прыжок влево, вправо, громкий удар крыльями — так играют молодые глухари между собой где-нибудь на лесной полянке погожим осенним утром.

На столике у меня были установлены циферблатные весы с платформой. На таких весах взвешивают продукты в гастрономах. Фитька привык, что я всегда даю ему на этих весах какое-нибудь лакомство, и сам поутру заскакивал на платформу взвешиваться.

С Фитькиной помощью я надеялась подытожить мою многолетнюю работу по изучению развития глухариного молодняка.

Однажды мне сообщили, что в Красноярск приехала киноэкспедиция снимать цветной фильм на «Столбах». Главный режиссер, узнав о ручном глухаре, рассчитывал использовать моего Фитьку для съемки.

Очень мне хотелось увидеть Фитьку на экране!

...Гаснет свет. Сотни глаз устремлены на освещённый экран, на котором проходят знакомые картины сибирской тайги.

Уголок соснового бора. Золотятся на солнце стволы сосен. Ярко рдеют среди зелени осенние рябинки. На поваленном дереве, подставив солнцу отливающую изумрудом грудь, сидит огромный глухарь. Спокойно охорашивается, расправляет могучие крылья. Сверкают глаза. Горячим пламенем вспыхивает в солнечном луче алая бровь. Он здесь, близко. Он снят самым крупным планом. Можно различить каждое перышко в его оперении.

Десятки тысяч людей нашей страны увидят его таким: во всём великолепии его дикой и гордой красоты.

И много-много лет пройдёт, а мой Фитька всё будет жить на освещённом экране...

Так я мечтала.

Но съёмка не состоялась. За день до приезда кинооператоров на «Столбы» Фитька исчез. Большая это была для меня неудача. Осталась неоконченной интересная работа...

Я думала, что глухарь просто отбился от дома — зажил свободной жизнью своих диких родичей.

Только через год я случайно узнала, каков был на самом деле конец моего Фитьки.

Тысячи туристов из всех городов Союза посещают заповедник «Столбы». Это наши лучшие друзья. Многие из них лично знали моего Фитьку, кормили его хлебом, оберегали от всяких бед, переживали вместе со мною все неудачи и успехи моей работы по его воспитанию. Но нашлось трое или четверо хулиганов, которые не понимали, какую ценность представляет эта птица, для которых мой ручной глухарь был только куском мяса, и ничем больше.

Фитьку поймали, убили и съели.

...Вот уже сколько лет прошло, а всё ещё больно и горько вспомнить.

Публикуется по книге.
Е.Крутовская. Дикси.
Л. «Детская литература», 1984

Материал предоставил Б.Н.Абрамов