Вот уже более двадцати лет я занимаю самую высокую должность в Красноярске. Я — контролер на верхней станции канатно-кресельной дороги, «канатки», как называют ее в народе. Изо дня в день, из года в год я — здесь, высоко над городом, наблюдаю за порядком, встречаю и провожаю пассажиров. Сколько же их прошло мимо меня за эти годы? Не знаю. Наверное, миллионы:

Я мог бы не читать газет и не слушать радио, я мог бы и вовсе не спускаться в город, и все равно имел бы достаточное представление о том, что происходит там, внизу. По настроению и поведению пассажиров, по одежде и содержимому их пластиковых пакетов. Даже по тому, приезжают ли люди наверх пьяными оравами или добропорядочными семьями.

Не верю в то, что Россия с каждым годом спивается все безнадежней. Здесь, на верхней станции, я встречаю каждого и вижу, что народ на глазах трезвеет. Привозят с собой шампанское, баночное пиво, возвращаются радостные, природой обласканные, светлые какие-то, что ли. А вот раньше бывали случаи...

Помню — в начале марта было дело, конец зимнего сезона, и горнолыжники усыпали весь склон. Приехали наверх три пьяненьких парня, и в сумке у них еще изрядно звенело. Ну, я же не мент, пусть себе гуляют, а вот за безопасность на своей станции — отвечаю. Запомнил ребят на всякий случай. Где-то через час хиус задул, резко подморозило. Я людей встречаю-провожаю, а сам наверх поглядываю. И точно: ползут ребята, падают, друг друга поддерживают, и двое уже без варежек. Сажать таких в кресло «канатки» я не могу ни по правилам, ни по совести. Отправить пинками вниз — еще опасней: там ведь полно «чайников» на большой скорости катаются.

Вообще-то есть у меня отработанный способ обеспечить безопасность пьяному олуху, но он годится только при условии, если остальные олухи в компании могут обеспечить себя сами. Достаточно на пару минут остановить дорогу и привязать его к креслу тремя шарфами — безболезненно, но надежно, так, чтобы он не мог отвязаться самостоятельно. Там, внизу, его будут ждать, вновь остановят дорогу и развяжут. Но это был не тот случай: пьяны все трое, а своих шарфов у меня нет,- по крайней мере, в таком количестве.

Пустил их пока, окоченевших, в домик, там напоил чаем,- без сахара, конечно, нечего баловать, а сам встречаю-провожаю и думаю. Выход подсказал подъехавший приятель, мастер спорта по альпинизму.

Через полчаса на верхнюю станцию приехал наш спасатель с длинной веревкой. Мы сделали из этой троицы натуральную альпинистскую связку, и спасатель повел их, как на поводке, по безопасной тропке. Провожая «альпинистов» вниз, мы с приятелем давились от смеха, а вот что думали, глядя на них сверху, пассажиры «канатки»? Может, принимали и впрямь за тренировку горовосходителей?

Однажды симпатичная дама средних лет, сойдя с кресла, сказала мне с доверительной улыбкой: «Какой приятный вид транспорта! Никто не толкается локтем, не матерится над твоим ухом и не дышит водочным перегаром». Я улыбнулся в ответ: «К тому же здесь все равны — студент и банкир. В эту гору не въедешь на «Мерседесе».

А ведь и впрямь: казалось бы, работа, но все эти годы не покидает меня какая-то особая умиротворенность, когда сажусь я в кресло и беззвучно скольжу в пространстве, и перспектива передо мной привычно меняется, и зимний лес вокруг едва ли менее красив, чем летний. Зимним утром из серого морозного тумана поднимешься вверх, к яркому солнцу и чистому снегу, и оглянешься с состраданием вниз, на город. Нет, на то место, где должен стоять город, а стоят дымные трубы, вырастающие из грязного месива дыма и тумана. Нет города! Люди, как вы там?

Одно плохо в нашем лесном транспорте: нет крыши над головой. Беда, если на дороге внезапно прихватывает непогода, сам такое не раз испытывал по долгу службы и пассажирам сочувствую. Из кресла ведь не выпрыгнешь, а потому, если не взял с собой предусмотрительно зонт, сиди и терпеливо сноси вначале холодные струйки за шиворот, а после-состояние «влажность сто процентов» и общий озноб. Сиди и наблюдай свирепым взглядом, как медленно приближается к тебе конечная станция.

Та супружеская пара зонты предусмотрела, вот только тучку над горой недооценила. Как оказалось, напрасно: тучка возьми да и пролейся на них в самый подлый момент, чуть ли не у третьей уже опоры. Она сидела на кресле впереди. Не знаю, рыцарь был ее муж или подкаблучник, но только сумку с провизией, чем-то там еще, а главное — с зонтами — вез он. Вот так и плыли они между небом и землей, по моим прикидкам, минут пятнадцать,- много для таких атмосферных условий, скажу я вам.

Сижу в своем домике, где сухо, светло и тепло: пассажиров мало, отдыхай, контролер. И тут выплывают из-за перегиба они. Впереди — насквозь мокрая курица, с каменным лицом и в струнку сжатыми губами. Позади — благополучный, сухой муж под двумя зонтами: второй, женский, зонт он зажал между ног, чтобы прикрыть колени.

Приземлившись, супруг стал тут же бестолково прикрывать свою промокшую половину обоими зонтами: «Галя, Галя, ну как же так получилось:» Но тут она разлепила рот: «Ты! Подлец! Под двумя! Зонтами! А я!». Ну, и так далее. Что последует дальше, я знал заранее. Разъяренная мегера вырвала у мужа оба зонта и решительно плюхнулась в кресло, едушее вниз.

Как-то гуляли у нас участники семинара по безопасности труда, ну, вы помните, на каждом предприятии был такой инженер. Так вот: они отмечали окончание семинара на смотровой площадке, тут, наверху. Избави Бог, никто из них не напился вдрабадан, вот только ближе к финишу начались неувязки. Решили было ехать вниз, и первый уже сел в кресло, поехал, как кто-то крикнул: «А у меня сюрприз!» и вытащил из сумки две заветные бутылки. Все за ним потянулись обратно.

Все-то все, но что делать уехавшему, первому? Вижу с содроганием, что он открывает планку и мое отчаянное: «Не прыгай!» уже запоздало. Было там высоты метра три. Он прыгнул, вскрикнул и лежит.

«Ну, дурак!» пробормотал я, схватил шину и побежал к нему. Что же вижу? Лежит пожилой человек, ветеран войны с орденскими планками и плачет. «Ты чего, отец? Так больно, что ли?» спрашиваю я, а сам накладываю шину на сломанную голень.

«Не больно, а обидно,- отвечает он,- от меня же пахнет спиртным, теперь мне и больничный не оплатят, и с работы уволят: я ведь уже пенсионного возраста».

«Не боись, отец,- секунду подумав,- говорю я, и оплатят, и не уволят. Все будет ладушки». Закрепляю шину и вдруг чувствую, что у него и бедро не в порядке, в ямах каких-то. «А это где тебя так?». «На Одере, в сорок пятом».

Унес я его в свой домик, звоню вниз: «Вызовите <скорую>. У пожилого человека травма, болевой шок. Я влил в него полбутылки водки, сейчас ему немного полегчало».

Ну, ведь годится оно на что-то, это чувство сострадания?

Виктор Коновалов