Оказывается, птицы, как и люди, вовсе не родятся с умением говорить на своем языке. Они приобретают это умение с возрастом.

Карыш был весь черный — от перьев до кончика клюва. Это на западе вороны серые. Наши сибирские вороны черны, как нечистая совесть.

— У него, наверное, и душа черная, — предполагали мои друзья, разглядывая вороненка. — Гляди: даже язык черный. И дружно возмущались.

— Ворона должна каркать. Почему твоя ворона не каркает?

А Карыш, действительно, не каркал. Он смотрел на нас круглыми глупыми глазами, широко раскрывал клюв и хрипло, простуженно кашлял, трепеща крыльями и показывая нам совершенно черный язык:

— Кх-х-х... кха-а-а...

В тот год наши друзья — болельщики уголка «благословили» нас четырьмя маленькими сорочатами — «кирюшками» (Кэрри, Желтоногом, Два Горошка на Ложку и Младшим Братиком). Ни разу — ни раньше, ни потом — у меня не было такого количества сорок! Кирюшки и Карыш жили в саду станции. Проснувшись поутру, вся компания усаживалась рядышком на перильцах палисадника и сидела смирно, нахохлясь, пока кто-нибудь не появлялся на дорожке. А тогда все пятеро как по команде раскрывали жадные рты и требовали есть!

Ох... Это была задача — прокормить обжор! С рассвета до заката кирюшки почти не закрывали ртов.

— Ну, у вас нынче прямо сорочинская ярмарка! — смеясь, говорила мне лесовод Мария Николаевна и, зажав уши, торопилась мимо.

Разговаривать под пронзительные вопли кирюшек было невозможно.

Меньше всего шума производил Карыш — он ведь только хрипел и кашлял, пока не выучился каркать. Ну, а потом уж Карыш наверстал упущенное!

Умение каркать пришло к Карышу одновременно с блестящими перьями взрослого наряда (у маленьких воронят перо тусклое, матовое) и несказанной радостью полета.

Выучившись, наконец, каркать, он предавался этому занятию с упоением, со страстью, упражняясь в этом искусстве часами и особенно старательно напирая на трудную букву «р», которая долго ему не давалась.

Иногда я учила его говорить по-нашему:

— А-а-а... о-о-о-о... — тянула я, и Карыш, нагнув голову и внимательно засматривая мне в лицо (он обычно сидел в это время на моем плече), послушно повторял за мной низким гортанным голосом:

— А-а-а... о-о-о...

Мало-помалу вороненок стал признанным атаманом сорочьей банды. «Адъютанты Карыша», как я называла их, длиннохвостые кирюшки следовали за своим атаманом всюду, кормились его объедками и играли при нем роль крылатой разведки. Крикнет одна из сорок — Карыш уже тут как тут — проверяет, что такое.

Сколько раз я замечала, как кирюшки таким образом как бы докладывали своему атаману о моем появлении на метеорологической площадке. Немедленно после сорочьего доклада Карыш оказывался сидящим на психрометрической будке. Слетев мне на плечо, он внимательно следил за термометрами в моих руках — соблазнительными игрушками, которыми ему почему-то не разрешалось играть. Редкая умница — он понимал многие человеческие слова, в том числе и слово «нельзя», и тотчас слушался, если прикрикнешь. Но блестящие игрушки до того ему нравились, что он никак не мог удержаться от искушения, и почвенные термометры на площадке пришлось в конце концов привязать к колышкам, чтоб он не мог их утащить в наше отсутствие...

Часто Карыш и кирюшки сопровождали нас на прогулках. Карыш летел впереди, а за ним все четыре сороки. По дороге Карыш развлекался: садясь на пенек или поваленное дерево, дразнил собак кусочком, Подпустит их совсем близко и — был таков! Да еще крикнет насмешливо: «Что, взяли?»

...Высоко-высоко в небе парит вольная птица... Позову — качнет крыльями... позову еще — перевернется, играя, через крыло и камнем вниз, мне на плечо...

Раз Карыш улетел за нами километров за пять от дома и вернулся с нами вместе.

Тот из моих друзей, кто предположил, что у Карыша и душа так же черна, как его перья, вероятно, ошибся.

Карыш был способен на тончайшую эмоцию, на самую трогательную привязанность.

Несмотря на свою страсть ко всему блестящему, он ни разу не поддался искушению, нежно лаская клювом мои ресницы, клюнуть меня в глаз. Разнежась, он, как кошка, терся головой о мои волосы, а когда я гладила его по перьям, приседал и, закрыв глаза от удовольствия, издавал тихое низкое ворчание.

Посторонних он не боялся, но не доверял им и не допускал с их стороны ни малейшей фамильярности.

Увидев, что дверь в помещение выставки открыта, Карыш тотчас гуда являлся и расхаживал там среди экспонатов и чучел с забавно-важным видом скучающего туриста.

— А вот еще один экспонат — сибирская черная ворона Соrvus соrоnе оriеntаlis — Карыш! — представляла я его туристам. Гости угощали «экспонат» колбасой и единодушно восхищались его манерами.

Однажды Карыш залетел на дверь и уселся там, нахохлясь, подобрав под себя лапы.

— Ах, как отлично сделано это чучело! — воскликнула дама-туристка и протянула было руку, чтоб потрогать, но тут же с криком отшатнулась: «чучело», внезапно ожив, крепко клюнуло ее по пальцам!

Туристы дружно расхохотались. А Карыш слетел мне на плечо и, чувствуя себя под надежной защитой, лукаво посматривал на обиженную.

Осенью какая-то совершенно посторонняя залетная ворона увела его с собой, даже не поблагодарив меня за то, что я так хорошо его воспитала...

Публикуется по книге.
Е.Крутовская. Ручные дикари. Красноярское книжное издательство, 1966

Материал предоставил Б.Н.Абрамов